Карпов Васильевич - Двое в песках
На рассвете путники свалились от усталости. Прохлада еще держалась в воздухе, можно было бы идти, но сил не осталось. Лежали на холодном песке и дышали, как загнанные лошади - с храпом, высоко вздымая грудь.
В небе тихо разгорался бирюзовый рассвет. Небесный прозрачный купол без единого облачка казался огромной лампой, внутри которой, словно обессилевшие мухи, лежали два погибающих человека.
Отдышавшись немного, солдаты попытались сесть. Ели через силу сухари и сахар. Больше ничего не было. Но пища не проглатывалась. Попадая в горло, еда застревала и вызывала мучительный кашель. Оставив это бесполезное занятие, друзья легли спать.
Это был не сон, а бред, набегающий волнами. Панаев то проваливался в тяжелый мрак, то вдруг видел себя на зеленой лужайке среди берез. Где-то журчал ручей, а он метался и не мог его найти: ручей убегал за березы, будто играл в прятки. Потом вздувались пухлые барханы, похожие на спины дохлых слонов, и Панаев видел, что лежит рядом с распростертым Игорем и вовсе не спит.
Их снова привела в чувство жара. Они очнулись от ощущения мучительной жажды и боли. Осмотревшись вокруг, Яновский увидел все то же бесконечное море песка, залитое солнцем. Стоял огненный день.
– Надо сделать шалаш. Сгорим, - просипел Игорь. «Голос и тот ссохся», - отметил он про себя.
Панаев поднял голову. С трудом встал. Они принялись сооружать палатку.
Целый день пролежали в полусне, в полубреду. Не разговаривали. Не было сил. К вечеру, с наступлением прохлады, немного отошли. Разлили в крышку от фляги остатки воды. Пришлось по неполной каждому. Василий долго держал флягу над пробкой, ждал - не капнет ли. Убедившись, что фляга пуста окончательно, вялым движением швырнул ее в сторону. Он посмотрел на часы. Часы стояли. Солнце ушло за горизонт. Луна еще не взошла. Барханы лежали черные, рыхлые, как сожженная бумага. Панаев завел пружину часов, поставил стрелки на девять.
Ночь была бесконечной. Шли, как больные с высокой температурой: воздух был прохладный, а им было жарко от непосильного напряжения. В голове тлела одна-единственная мысль: «Надо идти. Остановиться - значит умереть». И они шли. Падали. Вставали и опять карабкались на четвереньках по склонам. Иногда песок оплывал, и солдаты скатывались вниз. И снова ползли вперед.
Рассвет застал их лежащими без движения. В середине этого, третьего, дня, когда жара добивала истощенных людей, Игорь как раз и спросил:
– Какое сегодня число?
– Тринадцатое, - ответил Панаев.
– Значит, сегодня…
– Что?
– Умрем.
– Почему?
– Тринадцатое…
Потом они вяло спорили - ищут их или перестали. Три дня прошло со времени их отсутствия. Оба понимали, что поиски, наверное, уже прекращены. Не могут же их искать бесконечно! Обидно: теперь они находились в центре района учений. И до железной дороги осталось не больше двадцати километров. Совсем близко. Здоровому человеку пять часов ходу. А вот им это расстояние теперь уже ни за что не одолеть.
«Если бы я не послушал Яновского, не поддался паническому страху, мы на следующий же день выбрались бы к дороге. Во всем виновата его торопливость, - думал Панаев, но чувство справедливости не покинуло его даже сейчас: - И моя беспечность. Поверил ему. Знал, что парень легкомысленный, и все же поверил. Значит, сам виноват. Нечего на него валить. Жаль стариков. И девушку. По мне, наверное, никто не охнет. Разве товарищи в роте… А вот их жаль. Не переживут родители. Девушка другого найдет. А мать с отцом зачахнут. Сгорят в горе, как мы с ним в пустыне. Жалко их. Хорошие, добрые люди… Сам-то Игорь, конечно, парень неприятный, стилягой, наверное, был в гражданке. А родителей жаль. Сколько же мы прошли? И сколько осталось?»
Панаев сел, стал выводить пальцем на песке цифры. Сначала он написал «двадцать». Это было удаление от железной дороги, на котором их поставили регулировщиками. Затем прибавил еще «двадцать пять». Это был путь, который они прошли во время бури, если считать, что они, сбившись, все время двигались на север. В итоге получилось около пятидесяти километров. Из этой цифры Панаев стал вычитать. В первую ночь прошли назад километров пятнадцать да к вертолету пробежали километров пять днем. Всего двадцать. В ночь на тринадцатое прошли не больше десяти - пятнадцати километров. Значит, осталось до железной дороги еще километров пятнадцать или двадцать. По их силам это на два дня пути. Им, конечно, не выдержать. Трое суток без воды. Половина фляги на двоих не в счет. Два дня без пищи. Сил не осталось. Поддержать их нечем. Сухари, сахар, несколько граммов чаю и соль - вот все, что осталось от неприкосновенного запаса. Да и этим они воспользоваться не могут: во рту пересохло, пищу глотать невозможно.
Страшный, палящий день показался длиннее года. Но настал час, когда и люди и солнце опять свалились на песок в полном изнеможении. Люди радовались, что дотянули до вечерней прохлады. А солнце смотрело глазом, наполненным кровью от ярости, и словно шептало: «Ну погодите, завтра встретимся!»
Яновский и Панаев бросили все: палатки, вещевые мешки, остатки продуктов. Каждая мелочь теперь казалась гирей. Яновский бросил и автомат. Панаев покачал головой, прошептал:
– Нельзя.
Игорь скупым жестом, полным безнадежного отчаяния, дал понять - теперь все равно, все кончено. Панаев тоже не мог нести оружие в руках, оно казалось тяжелым, как ствол пушки. Но бросить его означало сдаться окончательно. А Василий этого не хотел. Он пристроил автомат на спине, прикрепил его поясным ремнем, чтобы не болтался.
Избавившись от всего лишнего, они снова двинулись в распахнутую перед ними песчаную пучину. Как потерпевшие кораблекрушение, взбирались с волны на волну, всеми помыслами устремляясь к обжитой земле. Пустыня теперь для них действительно была волнистым морем, потому что они уже не шли, а ползли по барханам, припадая к ним всем телом, будто плыли.
К середине ночи Панаев стал отставать.
Игорь заметил, товарищ отстает, но делал вид, что не видит. «Тащить его все равно не смогу. Если он не поползет дальше, какой смысл погибать обоим?» Яновский продолжал ползти вперед. «А если он останется живым и выберется? Или его найдут чабаны? Что тогда? Начнутся упреки. Станут презирать - бросил в беде товарища! Опять кодекс!… Что за магическая сила у этих моральных законов! На сотни километров нет жизни, пустыня - ни людей, ни зверей, ни единой птицы. А закон действует. Нет, надо бросить к черту все эти понятия и спасать жизнь. Как она прекрасна, как много впереди интересного! Мама, папа, Ася, я не хочу от вас уходить! Я не хочу оставаться в этих проклятых песках! - И Яновский греб песок из последних сил, все дальше и дальше удаляясь от Панаева. - Но если я уползу, а он останется жив? Ведь я вернусь туда, где все эти правила и обычаи действуют в полную силу. Меня объявят трусом и предателем. Напишут письмо родителям. Узнают все знакомые. И мать и отец будут краснеть за меня. Пожалуй, даже подумают: уж лучше бы ты остался в барханах, чем приносить нам в старости такой позор. Ну мать, может быть, и не скажет, а отец отвернется навсегда. Об Асе и думать нечего. Что же останется из того, к чему я стремлюсь? Значит, вся жизнь померкнет? Значит, мое счастье зависит от того - выберется или нет он? А может, сыпнуть ему горсть песку в рот? И тогда все навека останется здесь, в песках. Пустыня, она умеет хранить тайны! Если и найдут его, никому не покажется странным, что у погибшего в пустыне песок во рту. К тому времени ветер его вообще заметет».
Может быть, кровь в пересохших жилах стала двигаться еще медленнее, может, чувства окончательно притупились от безводья: Игорь даже не испугался этой неожиданной страшной мысли. Он думал тягуче, без волнения, будто ему не впервой убивать человека. Только один раз на секунду ему стало не по себе. Он случайно взглянул на небо и увидел там крупные, яркие звезды. Они были словно вытаращенные от удивления глаза, даже мигали, как живые.
Игорь остановился. Он размышлял и все не мог принять окончательного решения: его смущали звезды.
Панаев догнал Яновского не скоро. Он подполз и опустился рядом. Отдышавшись, посмотрел на Игоря и долго не отводил от него глаз. Потом Василий потихоньку стал пятиться. Отодвинулся назад шагов на десять и там сел.
Яновский все размышлял. У него даже кровь задвигалась быстрее от леденящих мыслей.
Вдруг Панаев вяло махнул рукой и взволнованно просипел:
– Мы спасены. Я его, кажется, поймал.
– Ты о чем?
– Комар, Игорь! Комар!
– Ну и что?
– Чудило. Не понял? Комары около воды бывают. Значит, недалеко осталось, раз он сюда залетел. Ты слышал в прошлые ночи комаров?
– Нет.
– Давай соберем все силы. Теперь близко.
Яновский облегченно вздохнул. Напряжение в его голове сразу спало: «Маленькое существо комаришко, а от какой беды отвел!» Игорь оживился, повеселел, даже предложил товарищу:
