Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Гордон (веселясь). Как же он здесь работает?
Джюли. Очень хорошо работает. Просто у доски… с мелком в руке. Зачем вы сюда вошли?
Гордон. Чтобы увидеться с доктором Эйнштейном.
Джюли. Вы с ним знакомы?
Гордон. Да, я знаком с ним.
Джюли. Часто с ним видитесь?
Гордон. Увы, девочка, не часто. Я с ним не виделся с того дня, когда мы здесь собрались, чтобы похоронить его жену. Значит, три года.
Джюли (успокаиваясь). Ах, вон что… вы не чужой… из этих.
Гордон. О да… Я как раз из их компании. Но что вас беспокоит?
Джюли подбегает к доске и стирает цифры.
Это? Девяносто два… пятьдесят шесть… Более или менее понятно.
Джюли (перебивая). Вы не должны… Боже, какая я… Меня послали стереть цифры, а я принялась болтать с вами.
Гордон (усмешка). Если так, то уж сотрите знак вопроса. В нем-то и вся суть.
Джюли. Вы думаете?
Гордон. Полагаю, что так. Тот, кто вас послал сюда, он тоже обеспокоен… как вы?
Джюли. Обеспокоен. Он велел мне стереть эти цифры.
Гордон. Великолепно. Бор[55] здесь?
Джюли. Бор… Я не знаю, что за Бор.
Гордон. Нильс Бор. Он вчера прибыл в Америку. Вы, видимо, сотрудница физических лабораторий, надо знать имя Бора.
Джюли. Простите, профессор Бор из Европы. Да, он к нам приехал сегодня. Странный. Говорит шепотом.
Гордон (как бы про себя). Это он. Вчера он был в Нью-Йорке у Ферми[56], сегодня — здесь. Вы присутствуете при величайшем из моментов истории человечества, дитя мое. Кажется, Бор привез из Европы деление урана. (Подходит к доске, пишет те же цифры.) Уран — девяносто второй элемент таблицы Менделеева. Барий — пятьдесят шестой… Не так ли, девочка?
Джюли. Мистер… кто вы? Вы не должны…
Гордон. А знак вопроса, который вы так и не стерли, означает изумление, недоумение… может быть, восторг. Речь идет о разломе ядра урана на две половинки.
Джюли. Я не все понимаю, о чем вы говорите, но вы не должны… Доктор будет расстроен, если узнает, что вы прочли эти цифры.
Гордон. Доктор Эйнштейн, девочка, мудрец, а мудрецы наивны. Великий Менделеев дал нам азбуку, а мы теперь учимся складывать по ней новые слова… Слово «деление» у всех на языке, но ваш мэтр думает, что его можно стереть. Антуан Притчард тоже здесь?
Джюли. Боже, да вы все знаете. Я вас прошу, не выдавайте меня. Доктор будет очень огорчен. Мы все боимся его огорчать.
Гордон. Успокойтесь. Мэтр не должен огорчаться. В его жизни настал великий день.
Стремительно входит Эйнштейн, за ним — Притчард.
Эйнштейн (не видит Гордона). Когда в девятнадцатом году Резерфорд[57] в Англии расколол ядро атома азота, я говорил о том же самом, о чем вам говорю сейчас. Человечество не готово работать с энергией атома.
Джюли уходит.
Притчард (Эйнштейну). Гордон вовремя приехал в Принстон. (Гордону.) Здесь происходят потрясающие события, мой друг.
Гордон (с удивлением и долей иронии). Но наш мэтр говорит, что мы не готовы работать с энергией атома. Я не раз читал эти ваши слова.
Эйнштейн. Слова… Вы их не забыли?
Гордон. Но как же… много писали и о том, что вы не верите в самую возможность человека работать с энергией атома.
Эйнштейн. Да, не верил. Не хотел верить. Цепенел при мысли о чудовище…
Гордон (изумлен). О каком чудовище?!
Эйнштейн. О том, что прячется от нас за этой милой фразой «энергия атома». Резерфорд говорил о том, что внутриатомная энергия в серьезных размерах есть сущий вздор.
Гордон. Но теперь нельзя сказать, что это сущий вздор.
Эйнштейн. Прошу прощения, я хочу довести мою идею до конца. Не верил, потом не хотел верить и не содействовал.
Гордон. Как — не содействовал?
Притчард. Гарри, нельзя так. Вы как-то агрессивны…
Гордон. Пойми, Антуан, здесь не простой спор. С тех пор, как появилась в мире знаменитая формула Эйнштейна о взаимосвязи массы и энергии, как можно говорить, что не содействовал? Вы родоначальник нового века в науке. Вы римский папа современной физики…
Эйнштейн (теряя самообладание). «Папа»!.. «Родоначальник»!.. «Предтеча»!.. «Гений»! К черту пап! К черту гениев!
Гордон (улыбка). Не я… сам Ланжевен[58] вас так назвал. Посылайте его к черту.
Эйнштейн. Тоже… знаете ли… сомнительные комплименты.
Гордон. Тогда весь мир вам говорит сомнительные комплименты.
Притчард. Очень странный спор. Скажите, Гарри, что вас так волнует?
Гордон (волнение). Я ехал в Принстон, как мусульманин в Мекку[59]… простите за избитое сравнение… но это так и есть. Мне хотелось стать перед вами на колени, Альберт Эйнштейн. Все мы, кто делает физику в Америке, знаем, что случилось здесь. Мы ликуем.
Эйнштейн. Зачем же передо мною на колени? Станьте перед Бором! Это (указал на цифры) не мое — его. Профессор Ган[60] в Берлине, Ирен и Фредерик Жолио-Кюри[61] в Париже… Мало ли было великолепных опытов с ядром? (В сторону Притчарда). Кланяйтесь ему. Еще вчера он был у финиша. И не о пальме первенства надо нам теперь думать. Сейчас надо думать о другом.
Гордон. О чем другом?
Дальнейший диалог ведется медленно, как бы через силу, с паузами.
Эйнштейн. Скрыть…
Притчард. Я понял!
Эйнштейн. Скрыть… на долгие годы… лучше навсегда… Скрыть, что энергия атома реальна. Сказать словами мудрого ирландца Резерфорда: «Внутриатомная энергия в больших размерах есть сущий вздор»… и все…
Гордон. Какая печальная идея!
Эйнштейн. Печальная, я знаю… ужасная идея.
Гордон. Но зачем, скажите!
Эйнштейн (у доски). Мы где-то близко от самой субстанции. Мы бродим где-то рядом с богом. Можно пожимать плечами, можно сказать, что я сошел с ума. Субстанция, бог, природа — для меня все это едино и реально… важно понять, что мы затеваем игру с чем-то сокровенным… Я не мистик, но я боюсь мести, которой может ответить нам потревоженная природа. Я призываю вас, молодые люди… заклинаю… умоляю… Надо скрыть… все!
Гордон. Сегодня мне позвонил профессор Ферми. Он посчитал количество калорий и в восторге от своих подсчетов. Ферми повторял мне: «Пришла пора для прекрасной физики».
Притчард. Гарри, не усложняйте дела. Если Эйнштейн будет настаивать, то и Ферми согласится. Что бы то ни было, у нас есть один авторитет!
Гордон. Вы что же, хотите удушить науку?
Эйнштейн. Это не наука, а часть ее, притом ничтожная, не лучшая.
Гордон. Не знаю. Не буду спорить. (Эйнштейну.) С вами не спорят. Вам подчиняются. И я пошел бы за вами… но не уподобляемся ли мы той девушке-лаборантке, которая прибежала сюда стирать ваши надписи? Время гениальных одиночек прошло. Что вы сделаете с немцами, если они будут работать с энергией атома? И может статься, что профессор Ган в Берлине давно опередил всех нас…
Притчард. Профессор Гордон говорит дело. Увы, он прав. С немцами теперь не свяжешься, не договоришься. Но чему вы радуетесь, Гарри?
Гордон (торжественно). С тех пор, как человек открыл огонь, он ничего не сделал лучшего.
Эйнштейн (с болью, горечью). Ну, значит, я отстал от вашего цивилизованного человека. Боюсь. Старик. Наивен. Вы молоды. Дерзать хотите. Не боитесь. Я тоскую. Вы в восторге. И что я могу с вами сделать? Ничего. (Уходит.)
Гордон. Что скажешь, Антуан?
Притчард. Ничего не понимаю. Он в каком-то отчаянии и рассуждает, как дитя.
Гордон (жестко). Нет, друг мой, он не дитя. Он великий политик и хочет устраниться. Точней, он устраняется. Он, как никто в мире, видит грандиозные последствия современных открытий… остановить он ничего не может. Он хочет что-то сохранить в том идеально-чистом виде, в каком была его наука до сих пор.
Притчард. А ты считаешь, что разлом ядра урана не есть идеально-чистая наука?
