Петр Замойский - Восход
Незагруженный барабан загудел сильнее, затем, блестя зубьями, завизжал во всю силу.
— Давай! — крикнул Михалкин.
Не только мне, но и всем было интересно, справится Михалкин не со своим делом или только решил похвалиться. Но вот Михалкин пододвигает к себе разрезанный сноп, подхватывает его левой рукой, встряхивает и равномерно пропускает в зубастую пасть.
С глухим ревом выбрасывается на ту сторону солома, ложась на длинную решетку. Еще сноп, за ним и еще. Михалкин уже покрикивает. Видимо, раньше был задавальщиком. Как он ловок, Михалкин, как гибок! Тонкая, сухопарая фигура его слилась с барабаном, вросла в работу. Снопы то и дело идут к нему с разрезанными поясками, и он берет их не глядя.
Молодец, Михалкин! Не ударил лицом в грязь. Иные думали: «Ну, стал батрак Михалкин комиссаром — и поди забыл крестьянскую работу». Вот тебе и забыл!
Он пропустил все три воза снопов. Лишь когда привезли еще три, он уступил место первому задавальщику, который уже успел покурить возле кадки с водой.
— Получилось? — спросил меня Михалкин, отирая пот и пыль с лица.
Глаза его сияли. Работа как бы отблагодарила его. А главное, он увидел, как с восторгом и удивлением смотрят на него люди. Ведь знают, что у него правая рука перебита в локте.
— Здόрово получилось, — подтвердил я.
Отвеянную рожь по отдельности от каждых трех телег взвешивали, ссыпали в глубокую телегу. Секретарь комбеда записывал, и в общий амбар повезли уже второй воз ржи. У веялки сменялись женщины, чередуясь с другими. Мякину грудили за током на луговине, солому отвозили на луговину, в особый омет.
После обеда люди, передохнув, — а некоторые успели искупаться, — снова принялись за молотьбу.
За обедом у Никишина мы подсчитали, что замолот проведен почти у ста домохозяев.
— Большая разница в группах по замолоту? — спросил Никитин секретаря комбеда.
Тот вынул тетрадь. Разницы почти никакой. Рожь приблизительно одинакова. Травянистая не в счет. Ее решили не обмолачивать.
— Стоит ли проводить время с остальной рожью? спросил Никишин. — В среднем сколько дает крестец?
— В среднем дает тридцать фунтов. Значит, телега из пяти крестцов даст без малого четыре пуда. Немного меньше, немного больше — дело в фунтах.
— Нет, замолот надо довести до конца, — сказал я.
— Вот что, — вступился Михалкин, — тут такая арифметика, впору позвать учителя.
— Это верно, — согласился секретарь. — Ведь мы, товарищ Никишин, после замолота будем объявлять результаты?
— Не только результаты, но и сколько оставить ржи каждому домохозяину по норме и сколько причитается излишку для сдачи государству.
— Не миновать учителя попросить.
Учитель, словно почуял, что он тут нужен. Вошел и, поздоровавшись, сел за стол.
— Андрей Александрович, мы только что говорили о вас. Помогите нам разобраться с замолотом.
И Никишин начал объяснять механику дела.
— Из общего урожая надо оставить на каждого едока по пуду в месяц, учесть, сколько этих едоков в семье да сколько оставить на семена, на фураж скоту и сколько останется излишку.
— Что ж, это не так трудно высчитать, — сказал учитель. — Дадите замолотный список, количество членов семьи, скота, озимого сева. Для остальных обществ мне придется попросить учительниц.
— Мы сегодня соберем всех, у кого был замолот, и пригласим учительниц, — сказал Никишин.
— Товарищ Никишин, а что, если вызвать сюда к вечеру председателей комбедов из Тележкина, Митрофанова и Ширяева? — сказал Михалкин. — Ваш опыт будет для них инструкцией.
— Правильно, — подтвердил Никишин. — Могут прибыть и председатели волисполкомов. Это теперь самое важное дело. Я им позвоню.
До захода солнца была пропущена для замолота рожь половины общества. Завтра будут замолачивать у остального населения.
Почти стемнело. На току шла уборка.
Мужики не расходились по домам. Им было интересно, сколько же покажет замолот и как будет производиться подсчет. Ждали, что скажет Никишин. Наконец Никишин объявил:
— Хотя по вашему обществу замолот окончится только завтра, сегодня, кто желает узнать результат, пусть придет в школу. Можно идти хоть сейчас. К нам приедут из Тележкина, Митрофанова и Ширяева брать с нас пример.
Это польстило мужикам и бабам. Как же, Барсаевка покажет пример. Значит, они молодцы, опередили. И комиссия из уезда приехала к ним первым. И вот идет молотьба на конных молотилках, а не цепами.
Иные уже говорили, что хорошо бы на этих машинах артельно произвести всю молотьбу.
Переговариваясь, шел народ в школу.
Проходим мимо церкви. Огромная колокольня, видимая на большое расстояние со всех сторон. Внизу протекает река, окаймленная ивами и ветлами. Не в пример избам, церковь окружена кустами сирени, липой, березками, а по углам соснами. Вот ведь кто-то позаботился все же обсадить церковь деревьями, а мужики редко кто воткнет ветловый кол перед домом.
Народ остановился возле школы на луговине. Многие улеглись, тут же и зачадили.
Мы с Михалкиным прошли к директору в комнату. Там три учительницы. Одна пожилая, седая, с глубокими морщинами на лице. Видимо, много она потрудилась в школе. Вторая из учительниц ее дочь, третья — дочь попа.
Разговор мой с ними клеился плохо. У Михалкина с директором дело шло лучше. Мне хотелось присоединиться к ним, но неудобно оставить учительниц. Ведь к ним редко кто приезжает из уездного отдела народного образования. Разве заглянет инструктор. Повернется и уедет.
Но разговор нашелся. И как раз по линии моего внешкольного дела. С осени решено начать ликвидацию неграмотности. Об этом извещены все школы. Циркуляр был от нас и копии от губвнешколпода. Эта нагрузка не всем учителям нравилась. В волостных советах кончились запасы бумаги. Писали отношения и справки зачастую на березовой, липовой коре.
— По старым азбукам учите, — говорю я учительницам. — Пока новых не напечатали. А писать на школьной доске. Может быть, сохранились где-нибудь грифельные доски.
Неохотно записывались в школы ликбеза пожилые женщины. Неграмотных мужчин было гораздо меньше.
Зато с большой охотой записывались солдатки и девки в возрасте невест. Это понятно. Не скоро допросишься кого-либо написать на фронт письмо мужу или жениху. А тут как-нибудь, пусть коряво, а напишет несколько нескладных слов сама.
Мы постановили начать занятия с октября, но в некоторых селах начали учиться раньше. Так сильна была жажда одолеть таинственную грамоту.
В Барсаевке тоже происходили вечерние занятия, а по воскресеньям и с утра.
Не глохла жизнь в деревне во время войны. Наоборот, громкие читки в школах и избах, как и школы ликбеза, становились все шире. И не только учительство занималось с неграмотными, а были привлечены все грамотные. Часто сын или дочь учили мать, отца, брат — сестру, да соседей кстати прихватывали.
Я объяснил учительницам, в чем будет заключаться их помощь комитету бедноты.
Пришли остальные мужики, с ними Никишин и счетовод. В школу принесли стол, скамьи. В это время подъехали три подводы: из Тележкина, Митрофанова и Ширяева.
— Товарищи! — начал Никишин. — По всей стране и по нашей местности сейчас производится пробный замолот ржи. Почему? А потому, чтобы весь новый урожай взять на учет. Заранее выявить излишки и сдать их для голодающих рабочих, для нашей Красной Армии. Сдать по твердой, а не по спекулятивной цене. Вы зададите вопросы: а будет ли соль, керосин, мануфактура? Ответ один. Что будет, то будет. Но время у нас тяжелое. Дело стоит так, что не о соли и керосине идет речь, а о спасении страны от врагов, о защите Советской власти, которая дала нам землю. Нет теперь ни помещика Подлайчикова, ни графа Шереметьева, ни Чернышева.
Мужики слушали речь Никишина настороженно. Ничего в ней оспорить нельзя. О товарах тоже знают. Редкий не был на железной дороге. Видели, что там творится. Никишин предложил секретарю комбеда прочесть список по замолоту. Не у всех домохозяев, а на выборку. Зажгли лампу, и при наступившей тишине секретарь Василий Поликарпов начал читать список.
— Ловко подсчитано, — удивился кто-то.
— В среднем десятина дает шестьдесят пудов, — объявил Василий. — А теперь возьмем, к примеру, подсчет у некоторых отдельных хозяев — сколько кому останется на расходы и сколько придется продать государству. Минеев Иван тут?
— А почему с меня? — дрогнул голос Ивана.
— Ты самый аккуратный человек. Сколько у тебя ржи?
— Две десятины.
— По подсчету они вкругах дадут тебе сто двадцать пудов.
— Дай бог.
— А может, и больше. Рожь хорошая. Сколько у тебя в семействе?
— Сами знаете.
— Пять человек. По инструкции — на каждого едока пуд в месяц, а на год двенадцать пудов. Сколько получится? — спрашивает секретарь и сам отвечает: — Шестьдесят пудов. Остается шестьдесят. Верно?
