Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит
— Так что ж вы не едете? У повара помидоры перепреют! И гости ждут — томятся. Нет, из Донбасса, старые знакомые. Почему ревет? Ерунда! Берите ее с собой, раз просится.
С этой минуты всё и все будто провалились куда-то. Существовала только дверь в передней и звонок у этой двери. Вероятно, прошло много времени, потому что Липатов с Матвеем Денисовичем успели поспорить и до чего-то доспориться, потом Матвей Денисович долго и подробно о чем-то рассказывал, обращаясь и к Пальке, Палька старался изобразить внимание, но не слышал ни слова.
Звонок прозвучал как гром, как набат.
Кровь прихлынула к голове, а потом отхлынула так, будто ее совсем не стало, — ни поднять глаза, ни пойти за всеми в переднюю, ни шевельнуться. На весь дом звякнула цепочка, щелкнул замок.
— Вот и мы! — сказал ее голос, и перестало существовать все, кроме ее голоса.
Самой страшной была минута, когда гости снимали пальто, здоровались с хозяевами и с Липатовым, смеялись чему-то и неотвратимо приближались к двери столовой.
— Павел Кириллович! — пропел знакомый голос. — Рада встретить вас в Москве!
Он видел только черный шелк ее узкого платья. И носки ее туфель.
— Галя, не приставай к Матвею Денисовичу! — сказал ее голос. — Вы знаете, эта неистовая девчонка бредит преобразованием природы. Матвей Денисович настолько покорил ее, что она учится на пятерки…
— Так это ж хорошо, — с усилием сказал Палька и поднял глаза.
Перед ним была она и не она. По-иному, гладко причесанная, очень загорелая, очень тонкая в черном платье, она была совершенно не похожа на ту женщину, что стояла перед ним лунной ночью в степи и произнесла «Все равно!» и «Пусть!». Она не была похожа и на веселую озорницу, что пела в громыхающем фургоне песни своей комсомольской юности, и на дружелюбную гостью, что приходила в сарай Кузьменок и старалась всем понравиться. Чужая, ни о чем не помнящая, уверенная в своем умении держаться в любых обстоятельствах — такою она предстала на этот раз. Новая — и по-прежнему ненаглядная.
За весь вечер он не сказал с нею и двух слов. Было жарко, в маленькой комнате надышали и накурили так, что не спасала и открытая форточка. Все хвалили поварские способности Игоря, только Палька не заметил, что ест.
— Расскажите же, Иван Михайлович, кому вы передали мой отзыв и как его приняли в Углегазе, — сказал Русаковский.
— Ну как они могут принять? С уважением!
Липатов покосился на Пальку и как ни в чем не бывало начал рассказывать, кому передал отзыв, с кем говорил…
Так и есть! Липатов сам разыскал Русаковского и добился отзыва… А ненаглядная могла подумать, что Липатов приходил с его ведома!
— Вот ты какой обманщик! — воскликнул Палька, обретя смелость оттого, что самолюбие оттеснило другие чувства. — Тишком бегал к Олегу Владимировичу!
Русаковский улыбнулся:
— А почему не прибежать? Отзыв я написал короткий. Бог вас знает, что у вас выйдет в природных условиях, но лабораторный опыт любопытен. Я рекомендую перенести его в шахту — в конце концов, без этого нельзя ни подтвердить вашу правоту, ни опровергнуть ее.
В его словах сквозило не только сочувствие, по и пренебрежение. Он подчеркнул это, сразу заговорив о другом.
Ужин был съеден, чай выпит. Татьяна Николаевна поднялась — Матвей Денисович с дороги, Гале пора спать. Галя заупрямилась:
— Дядя Матвей обещал показать интересное.
— Но ведь не ночью же! — сказал Матвей Денисович, подталкивая ее к двери. — И давай условимся, кадрик: если хочешь быть изыскателем, капризы — долой. Поняла?
Все вышли в переднюю. Мать и дочь стояли рядом — крепенькая скуластая девочка и тонкая, очень красивая женщина с холодным лицом.
— Мы проводим вас до трамвая, — сказал Липатов.
Остановка была слишком близко. Трамвай подкатил слишком быстро — звенящий, пустой.
— Приходите, мы будем рады, — сказал ее голос.
Взгляды на секунду столкнулись. Что промелькнуло в ее зеленоватых глазах? Ласка? Насмешка? Летучее воспоминание об одной лунной ночи? Во всяком случае, в них не было ответа на его мучительный, отчаянный вопрос.
— В самом деле, приходите! — сказал профессор с подножки.
Значит, ее приглашение было не «в самом деле»? Палька видел, как она шла по освещенному вагону, выбирая место и не бросив даже короткого взгляда за окно.
— Надо будет сходить к ним, — проговорил Липатов, зевая. — До чего удачно, что я его поймал!
— Помолчи уж, старая лисица! — буркнул Палька и зашагал прочь, не обращая внимания, идет ли за ним Липатов. Пустынны, холодны, ветрены были незнакомые ночные улицы. И некуда было выплеснуть свою ярость.
8Вначале все напоминало Катенину день, когда обсуждали его проект. Члены комиссии съезжались медленно и, стоя группами, переговаривались о чем угодно, только не о проекте; чертежи были распластаны на стендах, по к ним почти не подходили; профессор Граб предупредил, что торопится; Вадецкий пришел с таким брюзгливо-равнодушным видом, будто делал кому-то великое одолжение своим приходом, а сияющий, как ясное солнышко, Арон Цильштейн появился последним — и сразу всех объединил и растормошил.
Катенин пригляделся к нему — общителен, весел. Кончились у него неприятности? Видимо, кончились. Вот только рассеянности у Арона раньше не замечалось, а сейчас — заговорит и не докончит мысль, засмеется и вдруг как-то отрешенно смолкнет… Значит, не кончились?
От рассеянности или оттого, что не счел нужным, но сегодня и Арон не вовлек в общую беседу новых авторов, и те стояли особняком, бледные, оробевшие.
«Неужели и я выглядел так же?» — подумал Катенин, с гордостью отмечая, что на этот раз члены комиссии приглашают его как своего и каждый считает нужным поговорить с ним. А новички ревниво прислушиваются…
Катенин знал, что их проект получил отрицательные отзывы Арона и Вадецкого, что Колокольников окрестил молодых авторов «вихрастыми гениями» и сегодня «вихрастых» ждет разгром. Было немного жаль их — ведь старались, надеялись… Может быть, стоит присмотреться и взять одного из них к себе на станцию?..
— Не волнуйтесь, — подходя к ним, дружелюбно сказал Катенин. — Я через это прошел — и, как видите, живой!
Двое улыбнулись, силясь подавить волнение, а третий, самый старший, ответил:
— Мы народ выносливый, драки не боимся!
И глянул на Катенина исподлобья хитрущим глазом.
Заседание началось. Колокольников небрежно, вполголоса, доложил, какие получены отзывы; правда, он дважды повысил голос, выделяя наиболее жесткие оценки, а благожелательный отзыв Русаковского изложил такой скороговоркой, что многие не расслышали.
— Сам Русаковский не приехал, видимо не придавая своему отзыву значения, — мимоходом обронил он и повернулся к Олесову: — Есть предложение для скорости начать с выступления рецензентов.
Все согласились. Но тут поднялся один из авторов, Мордвинов, который перед тем показался Катенину мягким до застенчивости; этот мягкий парень весьма твердым голосом попросил (просьба звучала как требование) выслушать их доклад, поскольку остальные члены комиссии с проектом незнакомы.
— Зачем? — отрываясь от бумаг, процедил профессор Граб. — Многие слыхали о нем, рецензенты дадут оценку.
— Нет! — подскакивая, перебил самый молодой из авторов. — Мы настаиваем! Категорически!
И с этой минуты заседание утратило всякое сходство с тем, первым заседанием. Благопристойная невозмутимость была взорвана напором молодых. «Мамонт» Бурмин поддержал их начальственным басом:
— Нехай обоснуют, что надумали, а там уже дело ваше.
Алымов подсел к Бурмину, что-то втолковывая ему энергичным шепотом, но Бурмин грохнул во всеуслышание:
— На то и созвали ученые головы, чтоб разобрались, а мы с вами тут не потянем.
Катенин видел, как радостно сверкнули глаза Стадника, как деликатно потупились профессора и как всех покоробило оттого, что младший из «вихрастых» открыто фыркнул.
— Что ж, послушаем доклад, — миролюбиво сказал Олесов. — Кто из вас будет говорить?
— Все трое, — ответил Мордвинов, не обращая внимания на поднявшийся ропот. — Я доложу физико-химическую часть, Липатов — горную, Светов — технологию и сбойку скважин.
— Целая конференция, — буркнул Граб и напомнил, что скоро уедет.
«Однако они держатся весьма самоуверенно, — думал Катенин. — Молодость? Или они знают что-то такое, что вселяет в них уверенность?..»
Члены комиссии переглядывались. Вадецкий состроил насмешливую гримасу, Колокольников предложил ограничить время. Но тут вмешался новый для Катенина человек — круглолицый, курносый, голубоглазый, типичный русак по внешности и по плавному, слегка протяжному говору:
— Вы послушайте и, честное слово, не пожалеете: проект весьма оригинален, товарищи!
