Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
— Иванович.
Педагог болезненно улыбнулся.
— Именно такое и забывается. Иванович… Так вы знаете, почему вы молоды? Вы не слушаете меня?
— Слушаю. Но у меня работа.
Гул в зале поутих, но, кажется, это не обрадовало, а огорчило Аристарха Ивановича.
— Я не задержу вас надолго. Я хочу сказать, почему вы молоды. Ведь вы уже не молоды, разумеется — нет, но вы — молоды. Вы молоды, потому что верите, что можно изменить что‑то. Себя, например. Свою жизнь. Пока человек хоть вот на столько верит в это, он молод. Я логично рассуждаю?
Он достал сигарету. Аристарх Иванович беспокойно взглянул на неё.
— Не волнуйтесь, — сказал Педагог. — Я не стану курить. Вы только запомните, пожалуйста, что я рассуждаю логично. Это пригодится. — Он медленно повертел головой, выпрастывая шею из воротника мятой рубашки. На шее темнела ссадина, должно быть от бритвы. — Я сказал ещё — вы оптимист. Знаете, почему вы оптимист? Потому что вы разочаровались в себе, но только в себе, а не в окружающем вас прекрасном мире.
— Почему вы так решили?
Педагог посмотрел на него с довольной усмешкой: заговорил‑таки.
— Почему? Потому хотя бы, что вы казните себя. Человек, который разочаровался в прекрасном мире, не казнит себя.
В счёты уперся его взгляд. А Аристарх Иванович, болтун, опять не удержался:
— Когда я казнил себя?
Педагог слегка раскачивался на стуле.
— Не знаю когда. Наверное, всегда. — Он оторвал взгляд от счётов. — Даже в мелочах нельзя поступаться совестью. Даже мысленно. Даже подумать нельзя скверно без того, чтобы это не отразилось на тебе. Помните? За все платить надо. Помните? Я ведь вас цитирую. Это ваша теория.
Аристарх Иванович откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы халата.
— Вы не так меня поняли. Я говорил о воспитании. Просто к слову… И только о воспитании. Так что это вовсе не моя теория. Слава богу, у меня без того дел хватает.
Бескровные губы Педагога изогнулись:
— Разумеется, не ваша. Но ведь вы не берете на вооружение теорию государственного устройства, которую выдвинул Гай Юлий Цезарь. Как видите, я историк, а не географ. — Он шутейски поклонился.
— Очень приятно.
— Ещё бы, — процедил Педагог. — Но я недоговорил. Я ведь сказал ещё, что вы нравственны… Я логично рассуждаю?
Заведующий уклончиво повёл рукою. Слишком внимательно слушает своего пьяного собеседника!
— Любопытно, во всяком случае.
— Стало быть, разумно. Пожалуйста, — он поднял жёлтый палец, — не забудьте об этом. Так вот, насчёт нравственности… Вы нравственны, потому что все ещё пытаетесь соизмерять свою жизнь с идеалами, о которых читаете в книгах. Это весьма трогательно. Люди в вашем возрасте носят идеалы, как галстуки. Видите, какого я высокого мнения о вас? Гораздо выше, чем вы о себе.
Изо всех сил старался Аристарх Иванович не выказывать интереса — унизительного для трезвого человека интереса к тому, что мелет пьяный. Но как ни противился, как ясно ни понимал, что это глупо, комплименты сидящего перед ним «алкаша» были лестны ему.
— О чем я говорил? Я уже говорил, что не завидую вам? — Педагог посмотрел на него с напряжением. — Не завидую… Хоть я не оптимист и не молод. И не знаю, что свинка… Видите, опять забыл. Какая болезнь — свинка? Инфекционная? Вы сказали, а я опять забыл. Потому что мне это ни к чему, как вы понимаете. О нравственном облике моей дочери заботится чужой дядя… Наверное, так даже лучше.
Аристарх Иванович незаметно вынул руки из карманов.
— Почему вы не благодарите меня? Я доставляю вам такое изысканное наслаждение.
— Вы устали, — миролюбиво сказал Аристарх Иванович. — Вам надо отдохнуть.
Мелкими морщинками, как тонкий, треснувший лёд, было иссечено лицо Педагога.
— Вы спите со светом? — спросил вдруг он. — Не понимаете? Когда вы ложитесь спать, вы выключаете свет?
Аристарх Иванович молчал, опасаясь подвоха.
— Знаете, за что я люблю ваше заведение? Ну да ладно… Главное, вы запомнили, что я не завидую вам. Хоть я не оптимист, не молод… Что там у нас на третье было? Ненравствен. Не безнравствен, а просто ненравствен. Тут есть тонкость, профессор.
Он заметил на обшлаге рукава рыбью чешую — она сверкнула, как крохотное зеркальце, — снял её и бережно положил на стол.
— Пардон! — спохватился и снова коснулся чешуи пальцем. — Я насорил вам.
Аристарх Иванович принуждённо засмеялся. Педагог неподвижно глядел на угол стола.
— А ведь это, профессор, называется шкурничеством. Вы никогда не думали об этом? Если бог есть, то он шкурник. Потому что за все надо платить. Великий шкурник. Вы согласны со мной? Вернее, это я согласен с вами. За все платить. За свои грехи… За грехи родителей… За грехи родителей родителей… Гейне умер, расплачиваясь за прелюбодеяние, которое совершил его предок в седьмом колене.
— Но ведь существуют и объективные причины, — небрежно заметил Аристарх Иванович. — Не все зависит от человека. Война, болезнь…
— Уход жены…
— При чем здесь это! Это — личное, я не об этом сейчас…
— Не старайтесь, — сказал Педагог. — Зачем вы стараетесь? Личное… Человек несёт стакан вина. Вот вам личное… Для него этот стакан вина — все. Больше ни шиша у него. И вдруг он падает и разбивает стакан… Вы любите притчи? Или вы только Шекспира признаете?
— Вы устали, — мягко повторил Аристарх Иванович. — Вам надо отдохнуть.
Некоторое время Педагог молчал.
— Так вот насчёт стакана… Надо иметь бутылку в запасе. Или лучше — бочку. А ещё лучше — винный завод. На паях. Тогда вы никогда не останетесь с пустыми руками. — На лбу у него появилась складка. Он все глядел на угол стола. — Лично я до завода не дозрел. У меня был только стакан. Щербатый, конечно, и ненадёжный, но был. Потом я его кокнул и стал в два раза больше платить за электричество. — Педагог утомленно прикрыл глаза. Молчание длилось так долго, что Аристарх Иванович испугался, не заснул ли он. — У вас пока что стакан цел. Сын ваш… — И поднял веки. — Я не слишком образно говорю? Только стакан… Все, больше ничего — один стакан. Ведь вам наплевать, что кто‑то кого‑то бомбит во Вьетнаме. Любопытно, может быть, и занимательно, но — наплевать. Впрочем, Вьетнам — это крупно, — с неожиданной тоской проговорил Педагог. — Соседи… Если у соседей бьют стекла? Нет, это трогает. Это не может не трогать… Вдруг осколки в меня попадут? В мою квартиру? Но стакан у вас есть.
Он замолчал. Больше, кажется, он не намеревался прибавить ни слова.
— Вы о себе сказали, — напомнил Аристарх Иванович, волнуясь и сердясь на себя за это нелепое волнение. — Почему вы о себе так? Ведь вы воевали. Я видел вчера… У вас награды.
— Вы поняли все правильно, профессор. Мою теорию вы поняли правильно. Со стаканом… Прекрасное наглядное пособие, согласитесь. — Он повернулся и с усилием, словно через плёнку, посмотрел на Аристарха Ивановича. — Вы ещё что‑то хотите услышать? Хорошо, я вам скажу. Когда я воевал, завод у меня был. Моя доля завода. Не от возвышенности души, нет, — по необходимости. На войне невозможно жить стаканом. Кулак был, понимаете? Не отдельные пальцы — кулак. Или вы никогда не дрались в детстве? Потом прогремел победный салют, кулак разжался, и все мы разошлись в разные стороны. За своими стаканами.
— Я вас понимаю. Все это я понимаю. Но не все зависит от человека. Могут быть разные обстоятельства. Объективные причины.
Педагог скучно усмехнулся.
— Надеетесь? Человек ли попал под автобус… Автобус ли наехал на человека… Хромают одинаково. — Вдруг глаза его ожили. — А вы убедились, что я рассуждаю достаточно разумно. А? Убедились… Стало быть, — проговорил он, — если вы мне одолжите ещё рубль, я не забуду вернуть его.
Будто ледяной водой окатили Аристарха Ивановича.
— Нет! — решительно сказал он. Он сунул руки в карманы и откинулся на спинку стула. — Нет–нет. Я не могу. У меня нет больше денег.
Но задышалось свободнее… Все, что говорил Педагог, — словесная игра, хитрый иезуитский обман, не более. И он попался на эту удочку!
— Я не могу. У меня нет денег.
Педагог, не торопясь, ослабил свой рябенький галстук. На груди курчавились рыжие блеклые волосы.
— У меня нет денег, — ещё раз повторил Аристарх Иванович. — А в кассе брать не имею права.
— Вам ничего не грозит. Если не отдам, пожалуетесь моему начальству. Вам ведь известно место моей работы. — Он с тяжелой иронией посмотрел на заведующего, — Вы знаете обо мне все — чего же вам бояться? Я в руках у вас.
— Я никому не собираюсь жаловаться. — Аристарх Иванович поднялся. — Если б у меня было, я дал. — Он вспомнил, что у него и впрямь нет ни рубля. — Извините. Я должен работать.
Педагог не шевельнулся.
— Я прошу всего рубль.
— Но у меня нет.
— Тогда я вам вынесу приговор.
