Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #1
Конечно, с чувством вины дела и впрямь обстоят непросто. Человек действительно может на нем застрять, вновь и вновь растравляя тягостные воспоминания о своем греховном поступке. И это целиком поглотит его душевные силы, ввергнет в уныние, которое, как известно, не заурядный грех, а один из семи страшных смертных грехов. Поверженный, обессиленный унынием человек уже не может подняться, встать на путь исправления. Он либо зациклится, будет ходить по кругу, либо вообще свалится в пропасть отчаяния. Но и самооправдание вкупе с осуждением "комплекса вины" не выход.
Выход только в покаянии. Оно - путь по восходящей. Чувство вины в нем не конечный, а промежуточный пункт. Вначале укор совести, потом - ответ стыда, потом - осознание вины, ведущее к раскаянию, поиску выхода и исправлению. Пройдя путь, человек помнит важнейшие его этапы, но эта память не парализует его, а, наоборот, помогает избежать повторного греха.
Однако сегодня гораздо актуальней, как нам кажется, не застревание на своей вине, а напротив, ее нечувствие. Что и является предметом нашего
разговора. Так все-таки, надо ли дожидаться, чтобы человек раскаялся, попросил прощения? И вообще, если можно так выразиться, что значит "правильно простить"?
Ответ на этот (как и на все остальные жизненно важные вопросы) мы находим в Священном Писании. В данном случае естественно обратиться к уже упомянутой нами в начале статьи евангельской притче о блудном сыне. Сейчас ее вспоминают особенно часто. Что неудивительно в эпоху, когда народ, ушедший в "страну далече" и хлебнувший горя, возвращается в Отчий дом. То есть притча эта как нельзя более современна. Современны и акценты, которые расставляются в ее трактовке. Упор сегодня делают на поведении отца. Издали узрев сына, он бросился ему навстречу и заключил в объятия. В этом видят назидание родителям. Отец не дожидался, пока сын повинится, а простил сразу. Образ отца ключевой и в призывах прийти к Богу, который любит, всегда ждет и все простит. И это, бесспорно, так.
Но под влиянием современного секулярного гуманизма, ставящего права ребенка над правами взрослых и вообще стремящегося разрушить традиционную иерархию, из поля зрения как-то выпадает другой, не менее важный аспект притчи. Отец не знал, что вернувшийся сын уже и не претендует на сы-новство, а готов быть в родном доме слугой. Но в той реальности сам факт появления блудного сына у дома отца означал приход с повинной. Власть и авторитет отца в древнеиудейском мире были огромными. Разгневанный отец мог прогнать дерзкого отпрыска с глаз долой, и тому даже в голову не приходило говорить, что он тут прописан. (Впрочем, и прописки никакой не было.) За злословие отца предписывалась страшная кара ("смертию да умрет"). В этих условиях затребовать свою долю наследства при еще живом отце было, вероятно, неслыханной наглостью, если даже сейчас, во времена куда менее патриархальные, это не принято. И то, что отец был оскорблен до глубины души, явствует из слов, сказанных старшему сыну о младшем, что тот для него "мертв был". И ожить в глазах отца он мог, только глубоко раскаявшись и ни на что не претендуя. (Текст притчи это подтверждает.)
Так что, завидев сына издали, отец уже знал, с чем тот пришел. Знал, что он, отец, не будет еще раз унижен, что сын явился не качать права, а вымаливать пощады. И действительно услышал: "Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим" (Лк. 15:21). Он тоже знал порядок. Хотя отец заключил его в объятия, не дожидаясь слов раскаяния, сын, тем не менее, их произнес.
Главное же, повторяем, - сын получил прощение отца не до покаяния, а после, так как покаялся уже самим фактом своего прихода.
Так и Господь ждет нас до последней минуты нашей жизни, но ждет не просто, а с покаянием. О чем недвусмысленно свидетельствует притча о двух разбойниках.
Доброта вредит нераскаянному человеку
Но как же тогда быть с одним из главных императивов христианской этики, которая велит нам прощать обидчика? Помните "Древний Патерик"? Старца спросили: "Что такое смирение?" Старец ответил: "Когда согрешит против тебя брат твой, и ты простишь ему прежде, нежели он пред тобою раскается".
Но ведь простить - не значит попускать и, тем более, потакать, не значит вести себя с "согрешившим братом", будто все в порядке! Другое дело -и, наверное, это имел в виду старец, - не держать в сердце зла, не мстить, не растравлять душу обидой. Настроиться на такой лад бывает нелегко. Порой требуются неимоверные усилия.
Вопросы, которые возникают в связи с темой прощения, были заданы монахинями женского монастыря в Салониках старцу Паисию Святогорцу. Ответ, который он дал, кажется нам очень глубоким и максимально созвучным особенностям сегодняшнего времени.
"- Геронда, - ‹спросили старца›, - а если бесстыдный человек, когда к нему проявляют участие, становится еще более бесстыдным, то как ему помочь?
- Я тебе вот что скажу: если я вижу, что мое участие, доброта, любовь не идут человеку на пользу, то я решаю, что не имею близости с этим человеком и бываю вынужден уже не вести себя по отношению к нему с добротой. По
[духовному] закону, чем с большей добротой ведут себя по отношению к тебе, тем больше ты должен изменяться, рассыпаться в прах, таять, подобно свече. Как-то раз я познакомился с одним человеком и в начале нашего знакомства, желая ему помочь, рассказал ему о некоторых пережитых мной божественных событиях. Однако вместо того чтобы поблагодарить Бога: "Боже, как мне тебя благодарить за это утешение… " - и повергнуться в прах от благодарности, этот человек дал себе волю и стал вести себя с наглостью. Тогда я занял по отношению к нему строгую позицию. "Я помогу ему издалека, молитвой", - решил я. И поступил так не потому, что не любил этого человека, а потому что такой образ поведения был ему на пользу.
- Геронда, а если человек поймет свою ошибку и попросит прощения?
- Если он ее поймет - дело другое. ‹…› Если у человека есть любочес-тие, смирение и нет наглости, то и ты по отношению к нему ведешь себя просто. Со всеми людьми я вначале веду себя с радушием и простотой. Я всецело отдаю себя другому, чтобы он получил помощь, чтобы дать возможность развиваться для [создавшейся между нами] атмосферы любви. ‹…› Однако если вижу, что этот человек не ценит [моей любви к нему] и не получает от моего поведения пользы, но, играя на моей простоте… начинает вести себя нагло, то потихоньку отхожу от него, чтобы он не стал еще более наглым. Но вначале я отдаю себя человеку всецело, и поэтому моя совесть остается спокойной. ‹…›
- Геронда, помню, как-то Вы меня так отругали…
- Если понадобится, я тебя еще раз отругаю, чтобы мы все вместе пошли в Рай. Но уж на этот раз я приму драконовые меры!… Ведь у меня какой типикон: сперва даю человеку понять, что он нуждается в том, чтобы его отругали, а уже потом снимаю с него стружку. Правда, хороший метод? Я вижу, как человек совершает какой-нибудь серьезный проступок, ругаю его за это и - понятное дело - становлюсь "злюкой". Но что я могу поделать? Успокаивать каждого в его страсти, чтобы казаться добреньким, а потом всей честной компанией оказаться в аду? Когда человек, которого я отругал или же сделал замечание, расстраивается, то меня за это никогда не мучает совесть, потому что я ругаю человека от любви к нему, для его же собственного блага. Я вижу, что человек не понимает, насколько он ранил Христа тем, что сделал, и поэтому ругаю его. Ругая человека, я испытываю боль, переутомляюсь, однако моя совесть не мучает меня за это" (Блаженной памяти старец Паисий Святогорец. "Слова", т. III, стр. 322-324).
Но - об этом тоже говорит старец Паисий - к каждому человеку должен быть индивидуальный подход.
"Что я, по-вашему, скажу человеку, видя, что его душа [чрезмерно] чувствительна или что она находится в потрясении от осознания своего греха? В этом случае я утешаю человека, чтобы он не впал в отчаяние. Однако, видя, что сердце человека жестко, как камень, я говорю с ним строго, чтобы расшатать этот камень и сдвинуть его с места. Ведь если, видя идущего к пропасти, я буду говорить ему: "Иди-иди, ты на очень верном пути", разве это не будет преступлением с моей стороны?" (там же, стр. 325).
А вот и прямо по теме прощения неустыдившегося обидчика: "К примеру, ты делаешь мне какое-то зло, и я тебя прощаю. Ты снова делаешь мне еще какое-то зло, я снова тебя прощаю. У меня-то все в порядке, но если ты не исправляешься от того, что я тебя прощаю, то твое состояние очень тяжелое. Другое дело, если ты [хочешь исправиться], но не можешь сделать это до конца. Однако ты должна постараться исправиться, насколько возможно. Ты не должна успокаивать свой помысл и говорить: "Раз он меня прощает, то у меня все замечательно, и нет повода для беспокойства. Расстраиваться не нужно". Человек может грешить, однако, когда он кается, плачет, с сокрушением просит прощения, хочет исправиться, тогда у него есть осознание греха, и духовник должен его прощать. А вот если человек не кается и продолжает свою тактику, то тот, кто несет ответственность за его душу, не может относиться к этому несерьезно, со смехом. Доброта вредит нераскаянному человеку" (там же, стр. 325; разрядка наша. - Авт.).
