Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
Что могут они мне дать, говоря о поддержке? Найти работу? Но я сам ее находил до сих пор и впредь найду без них. И это ли только мне нужно? Кто может понять, что нужно человеку, который сорок лет шел по жизни стороной? Кто может это понять, кроме самого меня? И, пожалуй, самому же мне придется позаботиться о том, чтобы сделать чуть веселее этот свой последний кусок дороги. Да, самому придется об этом позаботиться.
Я неторопливо миновал заборчик и направился к центру города. И опять никто не окликнул меня, никто не спросил, куда я задумал от них уйти, никто не попытался отговорить меня от этого пути, вернуть обратно и каким-нибудь новым, интересным способом втянуть в свою компанию. Я еще раз пересек улицы города и прошелся по Эспланаде, осторожно переставляя ноги, чтобы не наступить на голубей, которые сотнями слетались на корм, разбрасываемый детьми. Впереди и позади меня с такой же осторожностью шагали многие другие люди, привлеченные в этот день на улицу теплом весны.
Пройдя Эспланаду, я помедлил немного вблизи того места, где над круглым водным бассейном возвышалась обнаженная бронзовая «девушка, которая стесняется». Здесь мимо бронзовой девушки прошли в это время две живые. На них были длинные штаны, очень тесные в бедрах и свободные внизу. Это были финские девушки. Только духи, которыми они пахнули на меня, были не финские. Не была также финской помада на их губах. И даже то, что они втерли в кожу своих лиц и рук, было не наше. Все это было привезено из каких-то других, отдаленных стран. Между собой они говорили по-фински. Но вот кто-то окликнул их сзади по-английски, и они живо обернулись, ответив на том же языке. А через минуту они уже шли рядом с двумя чужими матросами, с готовностью распахивая перед ними в громком смехе свои финские рты, блестевшие белыми зубами и чужой пахучей краской.
Чей-то крупный пароход поторопился прийти к тому дню за нашим лесом сквозь лед залива, уже расшевеленный и ослабленный силами весны. Моряков с этого парохода и одаряли такими улыбками эти две девушки. Они принимали их дружбу прямо на улице и, как видно, уже были опытны в дружбе такого рода. Я взглянул на них и пошел скорей на вокзал. Мне начало казаться, что где-то здесь я могу встретить и Айли, занятую тем же. Удивительного в этом было бы мало, конечно, потому что разве не к тому шла ее жизнь?
Но кто был виной этому? Кто был этому виной? Да, война сделала свое злое дело. Но главное зло принесли финским людям гостившие у них под видом друзей чужие войска, которые не принесли с собой, конечно, склонности уважать строгие нравы финской женщины. Вот почему с такой непримиримостью вспоминали теперь об этом зле чистые сердцем, буйные братья Эйно — Рейно.
Я уехал в Ловизу, где провел еще два дня в ожидании попутного судна. Льды все еще мешали судам и лодкам начать свое движение между островами, и мне пока ничего не оставалось, как бродить вдоль берега от Ловизы до Валкома и обратно в ожидании ухода льдов. За это время я успел бы еще раз побывать в Кивилааксо. Но меня уже не тянуло туда. Чужой стала теперь для меня деревня Кивилааксо, где мой бедный дом приник своими почерневшими трухлявыми бревнами к земле Арви Сайтури, который снова возмечтал о русском черноземе, кланяясь при этом кому-то большому и сильному.
Да, не пошли ему на пользу уроки войны. Опять мысли о жирном пироге занимали его подвижную голову с торчащими кверху стрижеными волосами, все еще не знающими седины. Опять обращались в сторону России его жадные глазные щели. Опять собирался он туда вести кого-то большого, сильного, заранее готовый удовольствоваться теми крохами, что от него перепадут. Нет, я не поехал в Кивилааксо. Рыбаки с Купписаари, сбывшие в Ловизе свой первый улов, доставили меня попутно на остров моего хозяина. Он упрекнул меня за опоздание и спросил:
— Ну, как? Не скоро теперь поедешь опять?
— Куда поеду опять?
Он махнул рукой на север:
— Туда вот.
— Туда? Нет, не скоро. А вот туда — очень скоро.
И я махнул рукой на юг. Он усмехнулся.
— Туда — пожалуйста. Туда — сколько угодно. Лови себе на здоровье. Это и нам на пользу. Только с домом кончай скорей.
— Ладно.
И я снова принялся за внутреннюю отделку дома. Но не такой я был дурак, чтобы кончать с ним скорее. Теперь я находил время посидеть и покурить. Не то чтобы мне это нравилось. Нет, я просто так дымил, не затягиваясь. Но это как бы давало мне право делать передышки и сидеть. На дворе еще стояли весенние холода. Зачем было мне торопиться уходить с острова? Льды мешали уйти в маленькой лодке на юг. А уйти на север я уже не мог. Там лежала теперь чужая для меня страна. Уйти туда опять, в холод и сырость — зачем? Чтобы пройти там безропотно тот оставшийся мне кусок жизни, у которого я уже заранее отчетливо разглядел конец? Нет, не такой я был дурак.
Ээту выказывал нетерпение, глядя на медленный ход моей работы. Но что я мог сделать? Я старался изо всех сил, хе-хе. Чтобы поторопить меня, он втащил кое-какие вещи и мебель в ту комнату, которую я уже отделал. Ну, что ж. Он втащил и ушел. А я положил рубанок и сел посреди его вещей, дымя сигаретой. Какой-то ящик оказался среди них, из которого он вывалил книги, собираясь расставить их на полке. И среди этих финских книг я разглядел небольшой разговорник, отпечатанный на трех языках.
Я полистал его. Он был составлен так, чтобы русские, ездившие когда-то по Финляндии, могли задавать в гостиницах и ресторанах разные вопросы по-фински и по-шведски. Но хорошо. Если русские могли по нему разговаривать в Финляндии, то с таким же успехом финн мог по нему разговаривать в России. Это мне подходило. И это показывало, что сам бог давал мне помощь в моем намерении. Я купил этот разговорник у хозяина за неделю работы. Он удивился, но я пояснил, что и шведский язык может мне пригодиться в жизни.
Но, конечно, не шведский язык меня интересовал. По-русски бормотал с этого дня разные вежливые фразы мой молчаливый рот. Я собирался в страну, где невыгодно было разговаривать грубо, и поэтому повторял про себя: «Будьте любезны, будьте добры, сделайте одолжение, пожалуйста». Я собирался туда один. Мне некого было вести за собой в эту страну для ее завоевания, как вел когда-то Арви Сайтури. Самому мне предстояло ее завоевать. Вот как складывались мои дела. Что же делать! Все равно ничего другого не оставалось у меня впереди, так хоть Россию на всякий случай завоевать, что ли. Все-таки это кое-какой капитал для меня на остаток жизни, хе-хе.
А тем временем весна продолжала наполнять воздух земли своим теплом, и земля все глубже раскрывалась навстречу ее теплу, даря ей в благодарность за него все удивительные запахи своих недр. Они дремали где-то в ее глубине, эти запахи, приглушенные снегами и морозами зимы, и теперь вышли наружу, радуя ноздри и грудь. Для того, должно быть, и дана человеку зима, чтобы сердце его истосковалось по весне и тем радостнее приняло ее появление. Живи человек среди вечного лета и вечной зелени, не познал бы он такой радости. Бог знал, что делал, погружая землю на время в снег и холод.
На заливе тоже не пропали даром старания весны, и скоро я уже побывал на своей первой воскресной ловле. Впрочем, назвать это ловлей было бы не совсем правильно. Просто я прогулялся не торопясь к открытому заливу, ловя в свой лоскутный парус чуть заметный западный ветер. Госпожа писательница уже разгуливала по своему крохотному островку, одетая в длинные серые штаны и белую фуражку. Я приподнял шляпу, проезжая мимо. Но для нее, должно быть, непонятно было это слишком простое движение — такими высокими и сложными были ее мысли. Только ее девочка, еще не успевшая так высоко вознестись над землей, помахала мне ручкой да кивнула головой посторонняя, простая с виду женщина, вскапывавшая лопатой их грядки. Зато не пожалел для меня кивков белый старик, перебиравший сети на берегу Купписаари. И я тоже махнул ему шляпой столько раз, сколько махнул бы всякий задумавший уйти от близких ему мест навсегда.
Но я не ушел. Я только сделал вид, что ухожу. Для себя сделал вид. Я вел свою лодку прямо на юг и говорил себе: «Вот оно уже совершилось, вот я уже иду туда». Я хотел почувствовать, как оно будет выглядеть, когда это совершится по-настоящему. Но про себя я знал, что вернусь, и это помешало мне почувствовать.
Чтобы почувствовать это сильнее, я повторил такую же прогулку вечером, переодевшись как бы невзначай в синий воскресный костюм. В нем собирался я проделать свой последний в жизни поворот. И если бог судил мне погибнуть на этом повороте, то незачем было оставлять его кому-то в подарок. Пусть и он гибнет вместе со мной. К этой же прогулке я зачернил слегка разведенной сажей самые светлые куски паруса, чтобы сделать его менее заметным в сумерках, и вычерпал начисто из лодки воду. И, делая эту прогулку совсем близкой к настоящей, я на всем пути к открытому заливу твердил русские фразы из разговорника:
