Петр Замойский - Восход
«Слышите, слышите? — закричал он. — Бог послал на ваши головы гром и молнии. Антихрист пришел на землю. Молитесь! Все на колени!»
И сам первый упал на колени. А за ним с воем и плачем упали на колени несколько старух.
— Тут-то, — передает Соня, — и случилось самое главное. Припадочная старуха подбежала к священнику, схватила его за нагрудный крест и потащила.
«Сгинь, сгинь, сатана!» И так сильно дернула, что отец Федор упал лицом вниз.
Вот с него, лежащего навзничь, старухи — да, да, старые женщины — и начали снимать рясу. Но в это время подошли церковный староста и другие. Они подняли отца Федора. Лицо его залито слезами, глаза ничего не видят.
«Отец Федор, — начал церковный староста, — опозорили вы святой сан».
«Лишить его!»
«Расстричь из попов!»
«Не нужно нам такого!»
Эти голоса я сама слышала, а что каждый в отдельности кричал — где же разобрать. И вот сам отец Федор медленно встал и начал снимать рясу. Остался в одном подряснике. Ушел в алтарь, сел там на стул и опустил голову.
«Прихожане, идите домой, — объявил церковный староста. — Обедни не будет».
Кто-то предложил:
«Пущай отец дьякон отправит. Он и попом будет».
Начали выкликать моего папашу. А он спрятался на левом клиросе и не выходит оттуда. Все-таки его вывели. Отец струхнул.
«Служить не буду! — кричит он. И как обухом по головам: — Бога нет! Обманывали мы вас. Простите, Христа ради».
И опять скрылся на клирос. Я-то знала, что это брат мой Николай уговаривал отца. Он — красный офицер. «Как же, говорит, у меня, красного офицера, отец в дьяконах? Зачем тебе это? Землю как ты пахал, так и паши. Позорно обманывать народ».
— Вот и осталось наше село без попа и дьякона, — заключила Соня. — Церковь пуста.
Некоторое время мы молчали.
— Что скажешь, Иван Павлович? — обратился я к предчека.
— Да это не первый случай в уезде, как ты знаешь.
— Дядя Андрей, а ты как мыслишь? — спросил я.
Рассказ Сони Андрей слушал внимательно, иногда таращил глаза, иногда усмехался.
К религии он не был особенно почтителен, как и его кум-шабер Крепкозубкин Василий.
— Это ты о чем, зятек?
— Да о том, тестюшка: ведь церковь-то пуста. И сразу в ней две вакансии. Как помышляешь?
— А отвечу так: поскольку ваканции слободны, я одну займу.
— Это какую, борода?
— Замест попа.
— А дьяконом сына своего Абыса?
— Не-ет, — он усмехнулся. — Абыса — не-ет. Он все церковно вино выглохтит. Ведь там у них небось запас.
— Кого же ты изберешь в дьяконы, Андрей?
— Как кого? Грамотея.
— Где ты его найдешь? — привязался я к нему.
— Как где? А ты? Разь ты откажешься. Мы с тобой такую обедню отчубучим, хоть ноги выноси.
— Да я же большевик, дядя Андрей.
— Вот такой-то мне и нужен. С большевиком сподручнее работать. Власть не обидит, а еще способья нам даст на прокормленье. В виде ссуды, как из кредитного товарищества. Идешь?
— Иду, иду, дядя Андрей. Вот отрастут волосы — и запишусь в дьякона.
— Больше мне, как попу, ничего и не нужно. Только кто нас посвятит? — осведомился Андрей.
— Вон Иван Павлович, как предчека.
— Согласье даю. Теперь приложимся и «миром господу богу помолимся», — вдруг запел он.
Но Андрей не унялся.
— Теперь, как ты дьякон, бери себе по статье жену.
— Да где ее взять-то, борода? Может быть, ты мне сваляешь ее из пестрой шерсти?
— Зачем? Бери из духовенства. Вон Софью Павловну бери. И дом у них есть, и сад. И чем не дьяконица!
— Взял бы, да не пойдет за меня.
— А не пойдет, жалобу на нее в духовну консисторию. А там ей такое скажут… Да врешь, пойдет она. Не пойдет, бери мою Любку. Три пары валенок в придачу, зеркало с ангелом и часы с музыкой.
Так расщедрился Андрей, а в глазах хитрая ухмылка.
— Нет, борода, народ роптать начнет. Скажут — родные, у них сговор, грабеж. И по шеям надают.
— Вот беда-то! — догадался Андрей. — Надают. Народ у нас такой. Свергнут. Ну, тогда я снимаю с себя сан и ризы. Долой! А ты?
— Я тоже снимаю подрясник. Долой!
Так мы с Андреем всенародно отреклись от духовного сословия, чему были свидетели за столом.
После завтрака Андрей пошел запрягать лошадь. Предстоит не близкий путь по пыльной и ухабистой дороге, да еще в такую жару.
Посмотрел я на Соню. Она о чем-то задумалась и, кажется, загрустила. Жалко стало ее. Не с кем в селе ей поговорить, слова молвить. Правда, у нее есть подруга, крестьянская девушка Уляша, умная, развитая. С ней-то давно, еще с детства, дружит Соня.
Но Соня, когда вчера мы подбирали книги для библиотеки, будто невзначай обмолвилась: «Брат зовет на фронт».
Вот теперь я решил спросить ее:
— И ты решила ехать с братом?
Соня вскинула на меня голубые глаза и, чуть улыбаясь, ответила:
— Сначала поступлю в Пензе на курсы сестер.
— А потом?
— Потом уеду. Может, к брату в полк попаду, а не к нему, так все равно. Может, в госпиталь.
— Как же с библиотекой? Кто будет ведать ею?
— Уляшу подготовлю. Она уже работает со мной. Она на днях в комсомол вступила. Из нее будет толк.
Хорошо рассуждает Соня. Итак, она решила быть медицинской сестрой. Что ж, дело хорошее. И все же что-то щипнуло меня за сердце. Подумалось: ведь войне и конца не видно, могут ее и убить. И возможно, что вижу ее в последний раз.
Андрей запряг лошадь, позвал Соню, прихватил тюки книг, и мы вышли из дому. Соня попрощалась с хозяйкой и остальными. Герасим открыл ворота, Андрей вывел лошадь на улицу.
Мы с Соней остались вдвоем. Чувство неловкости и укор совести испытывал я. Слов не находилось. Наконец она сама начала:
— Прощайте, Петр Иванович.
— Почему «прощайте», Соня? До свидания. Мы же увидимся.
— Не знаю.
И она обняла меня и поцеловала. Поцеловала и отвернулась.
— Ты что, Соня, что?
Я увидел на глазах ее слезы.
— Что, что. Просто так.
Потом строго сказала:
— Береги себя. В городе разные слухи.
Подумав, Соня взяла меня за руки, особенно бережно за левую, все еще забинтованную, и посмотрела в глаза пристально.
Вот что, Петр. Будущее нам неизвестно. Кто где из нас очутится — вопрос. Но я тебе повторяю, нет, настаиваю: как только представится случай учиться, учись. Твои статьи и стихи в газете я читала. Из тебя что-то должно получиться. Может быть, даже писатель. Опыт жизни ты накопил. Нужны знания, то есть образование. Ты слышишь?
— Слышу, Соня, спасибо.
— Ах, в Москву бы тебе! Там в здании бывшего Шанявского университета, как брат мне говорил, осенью открывается пролетарский университет. Стремись в него через губком попасть. Заранее подай заявление.
— Постараюсь, Соня.
Андрей терпеливо ждал, когда мы окончим разговор. Видимо, думал, что мы о любви воркуем.
— Ну, пока, Петр, до свидания.
Я проводил ее до подводы. Она взобралась на кипы книг, поверх которых лежало сено, и лошадь, отстоявшись за эти дни, крупно зашагала.
В ожидании лошади из увоенкомата Михалкин принялся набивать трубку, а Иван Павлович, побывавший в двух селах, поделился с нами своим опытом, рассказал, как происходит замолот ржи.
— Дело, друзья, более трудное, чем организовывать комбеды или производить обыски у кулаков. Тут ты к каждому идешь на гумно, на ток. Что называется, лезешь рукой за пазуху. Сначала мы сделали одну ошибку. Предложили самому хозяину с его семьей обмолотить крестец, четырнадцать, значит, снопов. Провеять и смерить, сколько намолочено. Потом установить, сколько телег он накосил. А в телеге, как известно, семьдесят снопов, то есть пять крестцов. Вот и умножай. Целая арифметика. А ошибка была в том, что хозяину совсем невыгодно начисто выбить зерно из снопов. Ударит он цепом слегка, перевернет сноп другим боком, еще ударит раз пять. И половина зерна в снопе останется. Вот и учти. Поэтому для замолота мы решили брать с собой членов комитета бедноты и комсомольцев. Эти молотили чисто, беспристрастно.
Вторую ошибку допустили в том, что хозяин-то сам выбирал снопы. И выбирал он маленькие или с травой. Опять члены комбеда взялись. Они отбирали снопы средние, чтобы без обиды и для хозяина. Обязательно организуйте группы по замолоту, человека по три и члена Совета вдобавок. Их и направьте. Замолот делаете не у каждого хозяина, а на выборку. Нужен ведь средний показатель, если рожь приблизительно одинакова.
И мы тронулись в путь.
Тревожно было на сердце. Так всегда почти, когда едешь в командировку по деревням. Волнует неизвестное, непредвиденное, неожиданное, случайное. Какие встретятся люди, поддержат ли они тебя или будут против, а то просто отойдут в сторону и промолчат?
Сейчас мы едем с Михалкиным в мордовское волостное село Барсаевку. Он уроженец соседней деревни, но его знают все жители Барсаевки, где почти половина русских, перероднившихся с мордвинами. В Барсаевке около пятисот домохозяев, две церкви, магазины, бывают базары по вторникам. Домашние мастерские делают колеса, телеги, гнут дуги, шорничают, но особенно развито производство мордовских лаптей из лыка и бересты, плетеных кошелок, кузовов, коробов, лопат, граблей и грабельцев для кос.
