Кирилл Усанин - Григорьев пруд
— Фу, запарился, — простонал Шаров. — Обедать пора.
И ушел под навес не оглядываясь, а Иван тут же у штабеля, прямо на солнцепеке, разместился. Развернул «тормозок», откусил краешек хлеба с колбасой, пожевал. Не хочется есть. Сейчас бы воды испить, ключевой. Тетя Настя, уборщица, поди, принесла, надо в контору сходить. Но у конторы толпится народ. Обойти нельзя, а встречаться не хочется: стыдно в глаза взглянуть. Облизнул сухие губы, свернул к лесопильне, вошел. У разнарядки — бак. Взял кружку, наклонился — и вдруг не по себе стало, показалось, что за дверью кто-то стоит. Открыл — никого. «Померещилось», — вздохнул облегченно, большими глотками стал пить тепловатую воду. Послышался скрип половиц, оглянулся — никого. «Что это со мной», — подумал Иван. И тут вспомнил, почему все это ему кажется: ведь здесь он встретил Ольгу. Он не забывал о том дне никогда, просто с того дня он ни разу не заглядывал сюда.
«Что мне делать? Что? Где выход искать?» И как бы в ответ услышал: «А потом смеяться будешь, лгать!»
«Верно, Оля, все они могут — смеяться, лгать. Все они могут, одного не проси — помощи...»
— Где ты шляешься! — набросился Шаров, увидев Ивана. — Давай! Быстрее!
16
Федор встретил Дергачева так грубо, что тот опешил и долго не мог вымолвить ни слова. Федор, наступая на него, злился все сильнее и уже не говорил, а кричал, словно Дергачев был от него далеко — в метрах пятидесяти.
— Чего ты приплелся, старая калоша? На своем не мог настоять!..
Дергачев вдруг вскинул худые руки вверх и завопил, закатывая глаза:
— Куда же мне податься, сиротиночке! Святые мои угодники, сделайте милость, скажите, где прибежище мое! — и упал на колени, клоня к земле голову.
Федор, отступив назад, растерянно смотрел на выставленную перед ним плешь, которая блестела не хуже начищенного дна чайника, смущенно сказал, отворачиваясь:
— Хватит дурочку ломать... Работай.
Дергачев живо вскочил на ноги.
— Нет, подожди. Ты — кричать, а мне оплеванному быть? Не выйдет, нет, — он стучал кулаком в грудь и смешно подергивал головой. — У меня семья, мне деньги нужны... А вы тут, начальники, ядрена мать! Этот Шаров — сволочь, все вы сволочи!..
— Да ты не сволочи. А то по шапке... Сказал — работай.
И, не слушая, Федор по краю вагона ушел на другой конец, сердито хватанул бревно и высоко вскинул его над бортом.
Дергачев замолчал, снял пиджак, бережно положил в тень вагона подкладкой вверх и, взглянув на Федора, подивился его мастерству, а потом, словно опомнившись, начал поспешно работать.
А Федор ничего не замечал. Все его мысли — о Иване. Что же происходит с ним? Все четыре дня ходит как распаренный. Почему ездит на мотоцикле с Коротковым? О чем он говорил с ним там, на дороге? Почему возразил ему во время наряда? Почему согласился опять работать с Шаровым? Все непонятно и странно. Но отчего странно? Может, и думать не стоит? Ведь все говорят: странный парень Иван Кузьмин. Сам полгода работаешь с ним, а так и не узнал, кто же он на самом деле такой. Вот с Шаровым согласился работать, хотя никто не тянул. Может, все-таки не думать? Все равно ни к чему не придешь. Но почему он меня предупредил, чтоб я был осторожнее с Коротковым? Боится? За меня? За себя? А что ему сделал начальник склада? Может, история с Ольгой? Нет, пора и забыть ту историю. А может, Шаров замешан? От такого всякое можно ожидать. Его сам Коротков, никак, остерегается. Скользкий, тип, настырный. Вот и на мотоцикле его Коротков подвозит, по правую руку от себя ставит...
— Эй, Дергачев, бросай, надорвешься! Остудись немного!
— Ладно, отстань! — наверно, подумал, что хочет над ним опять подшутить этот балагур и шутник. Но, увидев, что Федор — снова по бортику вагона, балансируя руками, — даже сердце сжимается: вот-вот упадет, а долго ли до греха, — направляется к нему, прекратил исполнять свою работу, вытер кончиком рубахи струившийся по лицу пот.
— Садись, — предложил Федор Дергачеву. — Садись, где стоишь.
— А ты? — взглянул вверх Дергачев.
— И мы с тобой присоседимся, — и ловко спрыгнул на бревна.
— Зачем ты это — жонглируешь? — с опаской спросил Дергачев.
— А чтоб веселее жить было, — засмеялся Федор. — Ты уж, старина, извини, Накричал я на тебя.
Дергачев отмахнулся: ладно уж, бывает, особенно с таким шебутным, а потом сокровенно признался:
— У тебя вот совесть есть, а Шаров, поди, ее всю растерял.
— Кто он такой? — живо спросил Федор.
— Шаров-то? Сволочь. Все близ начальства промышляет. Ему — премии, почет да и работенка полегче. Все под меня подлаживался. Все убеждал, что лучше голову склонить лишний раз, чем вкалывать...
— А Кузьмин? Почему он согласился работать с Шаровым? Не знаешь?
— Ну, этот известный... Ты сам с ним дружбу водишь, а у меня спрос наводишь.
— Н-да, амплуа, — протянул Федор.
Сипло пробасил заводской гудок.
— Ого, вот и обед! — воскликнул Федор. — Пойду прогуляюсь.
Федор спустился по доске с вагона, заспешил к конторе. У крыльца приметил начальника склада. Тот склонился над мотоциклом.
— Не заводится? — поинтересовался Федор. — Может, помочь, Степан Николаевич?
— Да нет, масло заливаю... Кончилось... Ты ко мне? С делом или как?
Коротков гордился Федором Мельником, относился к нему всегда доброжелательно, терпеливо, даже самое критическое в свой адрес выслушивал до конца, особенно любил разговаривать с ним при посторонних, чтобы потом, когда Федор уйдет, как бы мельком заметить своим попутчикам: «Вот она, наша знаменитость номер один. Не богаты мы ими, но все же такие есть».
— Насчет Ивана я, Степан Николаевич. Почему он с Шаровым опять пошел работать?
— Наверно, с тобой поссорился? — улыбнулся Коротков.
— Не ссорились мы с ним.
— Вон как. Значит, решил подкузьмить. Ведь он не просто Иван, а Иван Кузьмин.
— Я серьезно, Степан Николаевич... Вот вы его подвозите.
— Жалеючи. Человек женатый, устает...
— Нет, я потому спросил: может, он говорил с вами?
— Что ты, Федя, он ведь зол на меня, остерегается... боится, как бы не уронил невзначай, оставлю Ольгу его вдовой.
Говорил Коротков насмешливым тоном, нехорошо улыбаясь, и Федор понял, что дальше спрашивать бесполезно, решил сразу к делу приступить.
— Пусть он ко мне идет, Степан Николаевич. Нечего ему делать у Шарова. Жулик тот порядочный.
Начальник склада нахмурился, наставительно заговорил:
— Брось ты эту привычку все решать за других... Зачем тебе нужен Кузьмин? А ты начинаешь с ним возиться, как с маленьким... И почему Шаров — жулик?
— Жулик он и есть, — буркнул Федор, страшно не любивший всяких наставлений.
— Подожди, Федор, — еще строже заговорил начальник склада. — Ты эту привычку оставь при себе... И не развращай людей, особенно таких, как Иван Кузьмин. Ты видишь, как он ведет себя. Осрамил весь коллектив перед секретарем партийной организации... Еще хорошо, что сам осознал свою ошибку, а то ведь могло быть и хуже... Нет уж, Федор, ты его, пожалуйста, не смущай. Договорились?
— Договорились.
— Вот и отлично, — Коротков взглянул на часы. — Извини... Першин меня ждет.
— Ишь, как рванул, — сказал Нургалеев, подходя к Федору, смотревшему вслед мотоциклу. — Подбивался на пару с ним прокатиться? Сорвалось?
— Иди к черту, пока по шапке не дал! — выругался Федор и зашагал прочь от конторы.
17
Разгрузив бревна, пошли умываться. Иван не спросил зачем, догадался: Коротков приглашает к столу. Так и есть: посреди веранды — широкий круглый стол, заставленный разнообразной закуской. В руках начальника склада — бутылка «Столичной». Распечатал, разлил всем поровну. Каждый потянулся к своей рюмке. Только Иван не оторвал тяжелых ладоней от колен.
— Ты не привередничай, бери, — сказал Коротков.
— Смелее будь, — подмигнул шофер.
— Умел работать — умей и выпить, — засмеялся Шаров.
Молча выпили. И опять Иван сложил руки крест-накрест.
— Закусывай, не стесняйся, — опять соизволил напомнить начальник склада.
Иван захмелел быстро, хотел приподняться, но почувствовал тяжесть во всем теле. А тут еще налили — не обошли.
— Выпей, Иван. За наше общее дело.
Не отказался — выпил. Дали закурить. Курил, склонив голову на грудь. Кто-то положил на плечи руки, встряхнул слегка: очнись, мол, не чужайся. Поднял глаза — улыбающийся Коротков.
— Возьми, выручка твоя. Все честь по чести, всем поровну.
Положил деньги в ладонь Ивана, сжал в кулак.
— Крепче держи, а то выронишь.
— Зачем? — выдавил Иван.
— Бери, заслужил. Вот так, — и отошел, убедившись, что Иван деньги в карман положил.
Не дали Ивану опомниться, опять кто-то в бок толкнул. А-а, шофер. Ну, садись, рассказывай. А шофер вдруг ударил кулаком по столу, выкрикнул:
— Некуда развернуться, сработали тормоза, — и опять ударил, опрокинул рюмку. Остатки водки вылились на скатерть. Шофер поднял рюмку, поставил ее, насмешливо сказал: — Пардон, мадам, извините, — и потрепал Ивана по шее: — Брось печалиться, Ванюша, брось. Жизнь, она, брат, не любит кисленьких да слезливых, она их вот так, — он сделал движение, подобное тому, какое делает прачка при отжиме белья, — и как сработанную деталь — в мусор, — склонившись к Ивану, шепотом заговорил: — А лучше не поддаваться, лучше устоять. Не устоял — и покатился под гору... Ты раздражал меня, потому что упрямился. Обидно: ты можешь, а я не могу... А сейчас мы сравнялись, и я жалею — и себя, и тебя. Всех кисленьких жалею, а другие — раздражают... Налить еще? Не хочешь?.. Ну, я тогда выпью...
