Александр Поповский - Испытание
Мукай как тень стал ходить за Сабилей, являлся домой, бывал у нее на рабфаке. Джоомарт написал агроному письмо и выложил ему все, что у него накипело. Пусть не обольщается, он мерзок ему, глубоко ненавистен, и быть его родственником Джоомарт сочтет за несчастье.
Сабиля — жена агронома Мукая! Что за нелепость. Давно ли Джоомарт носил ее на руках, лепил ей коровок из глины. Она так похожа на их бедную мать: та же речь, тот же голос и те же движения. Годы уходят, а память не расстается с былой маленькой крошкой Сабилей. Вот она спит в колыбели, губы раскрыты, неровные зубы блестят. В маленький ротик, точно в щелку улья, пробралась оса. Бедняжка проснулась, машет руками и плачет. Злодейка ей сделала больно, искусала до крови язык… Мать вчера схоронили, весь аул плакал, рыдал, одна Сабиля не знает… Джоомарт запустил ей змея до облаков, тешил ребенка и забавлял. Мать в небе на змее, она оттуда все видит; надоест ей летать, она спустится вниз. Крошка ждет, когда мать вернется домой. Прошли сутки, другие, змей все под небом, мать еще там. Малютка не знает, что змей ночами лежит под кроватью, брат запускает его по утрам.
Время бежит, а кажется, это было недавно…
Дошло ли письмо до Мукая или уже не застало его, — он неожиданно явился с Сабилей в колхоз. Джоомарт не ждал увидеть их вместе. Агроном улыбнулся, протянул ему руку, сестра поцеловала брата. Джоомарту оставалось только смириться. Он отвел им в своем доме лучшую комнату, выделил все, что мог, из хозяйства.
Надолго запомнилась эта встреча Джоомарту. Кругом были скамейки и стулья, а Мукай опустился на пол. Рядом села Сабиля. Джоомарт скрепя сердце молчал. Сабиля оглядела отведенную комнату и сказала, что уберет ее по-другому. Ковер она повесит на передней стене, окна не нужны, их лучше закрыть. Брат удивился: окна завесить? Как можно?
— Скажи ей, Мукай, что это глупость.
Агроном усмехнулся и погладил ее:
— Она права, Джоомарт, комнату убирают именно так. Не надо быть гордым. У народа есть чему поучиться.
В тот же день к агроному пришли друзья из рода Курманов. Каждый принес с собой подарок: кто подушку, кто коврик, кошму, сундучок или посуду. Удивленный Джоомарт пожимал плечами:
— Откуда это все? Их словно предупредили.
Мукай плутовато подмигнул Сабиле:
— Ты точно не знаешь порядков. Братья по роду в нужде помогают друг другу.
Он сдержал свое слово и дом убрал наподобие юрты. Вдоль передней стены на ленчиках поставили окованный жестью сундук. На нем уложили одеяло зеленого цвета, два ковра и четыре подушки. Искусные руки сложили все вдвое и втрое — пусть думают, что добра тут в два — три раза больше. Окна закрыл белый войлок, стеганный алым узором. По правую сторону, как заведено в юрте, вокруг самовара расставили пузырьки с этикетками и разноцветными бутылками, медный поднос прислонили к стене. Со старым будильником и яркой тарелкой в углу он служил украшением дома. Кровать поместили влево от входа, и в этом сказался обычай. На ней шелком покрыли две старые кошмы.
Во дворе новобрачным поставили юрту с резными дверьми: агроном не любил ночевать среди стен, его тянуло на воздух, к открытому небу.
С Сабилей что-то случилось, ее не узнать. Куда девалась прежняя твердость, все, чему учил ее брат? Словно слепая, она во всем следовала за агрономом. Иногда ей становилось как бы не по себе, она опустит вдруг глаза, смутится и все-таки сделает так, как того хочет Мукай.
Жили они весело, гостей полно. Каждый приносил с собой угощенье: кто барана, кто денег, кто кумысу. На упреки Джоомарта агроном отвечал пожатием плеч:
— Народ меня любит, не гнать же из дома людей. Нельзя быть жестоким — и в печалях и в радостях надо быть вместе с ними.
Это не было ложью — агроном не щадил себя для других. К нему приходили во всякое время; он каждого выслушает, объяснит, растолкует без излишнего чванства, сердечно и просто. К нему привыкли как к старому другу, точно он всю жизнь провел среди них.
Всем было с ним хорошо, одному Джоомарту мучительно трудно. Получил ли Мукай письмо? Что у него на душе — гнев или чувство обиды?
Какая неосмотрительность — оскорбить человека, в руках у которого жизнь сестры. Что, если агроном ему вздумает мстить и злобу обратит на Сабилю? Как смягчить его сердце? Просить прощенья у него? Он все сделает ради Сабили.
* * *Дома Джоомарт не застал уже гостя. Темиркул ушел и унес свои пожитки. На том месте, где он сидел у стола, скатерть была сдвинута, еще слышался запах табака и насвая.
Жена встретила Джоомарта радостной вестью: тамырчи — врачеватели — нашли-таки причину, почему у нее нет детей. Во всем виновата птица улар.
Эти лгуны тамырчи заверили бедняжку Чолпан, что она бездетна из-за птицы улар, которая обитает в горах Нарын-Тау. Как только улар околеет, все пойдет по-хорошему. Она дала врачевателю денег, и теперь он явился с новой вестью: птица околела, но сожрал ее гриф с перистым ошейником, и злая воля улара вселилась в него. Сейчас он в Китае. На обратном пути грифа встретит стрелок, он убьет обжору, сожжет его тело и пепел развеет.
— Ты не веришь, Джоомарт? Все приметы говорят о том же.
Джоомарт ничего не ответил. Сказать: «Все это ложь, не верь им, Чолпан, птица тут ни при чем»? Разве бедняжка Чолпан поверит? Она тоскует по ребенку и скоро два года, как не знает покоя. Тамырчи изрядно испортили ее. Лечили конским салом, давали по куску в два кулака на голодный желудок, морили голодом, заставляли выпивать по ведру воды в сутки. Они клали ей на лоб и к губам траву, мякину и камыш… Лечили сурово, беспощадно.
Чолпан высока и стройна, выше мужа на полголовы, и удивительно сильна. Она любит леденцы и орехи и мечтает о ребенке.
— Ты перестал меня жалеть, Джоомарт.
Она склонилась к нему, облизала свои сладкие губы и языком отодвинула леденец за щеку.
— Неправда, я очень жалею тебя.
Он думал сейчас о Мукае. Темиркул мог бы расспросить агронома, получил ли он письмо.
— Ты в дороге забыл обо мне, — продолжает огорчаться Чолпан. — Сознайся, ведь так?
Рука ее лежит у него на плече, глаза ждут ответа, а он думает о своем. Найти бы Темиркула, сбросить с себя эту тяжесть.
— Ты даже не смотришь на меня. Твои мысли не здесь.
— Что ты, Чолпан, я помнил. Все время помнил.
— Ты обещал мне привести крыло грифа. Мне нечем дом подмести. Кто знает, ты, может быть, убил бы того грифа из Китая.
Он обещал и забыл, дорога на заставу прошла в размышлениях.
— Я виноват, моя родная, попроси у меня что-нибудь другое.
Она прижалась к мужу и обожгла его жарким дыханием:
— Отпусти меня на гору Сулеймана. Там есть такой камень, кто хоть раз на нем полежит, через год станет матерью.
Новая история, кто это ее надоумил?
— Глупости, Чолпан, я свезу тебя лучше в больницу.
Мрачная мысль вдруг осеняет его, и он спрашивает жену:
— Куда ушел Темиркул? Он ничего не сказал?
Ей обидно, что он заговорил о другом, глаза ее сверкают гневом, под зубами захрустел леденец.
— Он ушел жить к Мукаю. Ушел и тебе не оставил привета.
Джоомарт ее больше не слушает. Какой трудный день: на заставе он обидел старого друга, здесь с ним поссорился добряк Темиркул. Впрочем, тем лучше: он поедет к Мукаю, заодно помирится с тем и другим.
Чолпан не видит, что мысли Джоомарта далеко, она просит пустить ее на гору Сулеймана, сердится, обнимает его. У нее есть чудесные новости. Коза отца ее, Сыдыка, забодала сегодня собаку, пес тут же околел. Прошлой ночью из мазара, который стоит у ключа, видали пламень и дым. Заглянули внутрь — там дьявол разводит костер. А сам он старый-престарый.
Она насильно сует мужу в рот леденец. Как можно отказываться от такого удовольствия.
— Насчет горы Сулеймана ты, пожалуй, прав. Глупости, конечно, ложиться на камень. Так можно нажить большую беду. Я бы только попросила аллаха, чтоб стрелок не дал маху — убил грифа с перистым ошейником. Там легко этого добиться, Джоомарт.
Она затаила дыхание, леденец неподвижно лежит на губах. Неужели откажет?
Джоомарт молча направляется к двери. Она забегает вперед и становится перед ним на дороге:
— Ты пустишь меня? Отвечай!
Ей не стоит труда схватить его за горло и до тех пор душить, пока он не скажет: «Поезжай». Экий злодей, он так ничего и не ответил.
Джоомарт наконец понял, в чем дело.
— На гору Сулеймана? Ты туда не поедешь.
Она трясет его за плечи и кричит ему в лицо:
— Ты не смеешь, ты пустишь! Сабиле все можно, тебе ничего не жаль для нее! Ты любишь ее больше меня…
Она больно сжала его плечи. Сколько сил в ней дремлет! Соседи перестали пускать ее в дом; она так тискает ребят, так жадно их ласкает, что они плачут от боли.
Ее злоба иссякла, она плачет от горя:
— У каждого бедняка есть ребенок… У каждого нищего свое утешение…
