Константин Коничев - За Родину
Лошадь щипала на заполосках отаву, а они оба сели в канавку около дороги. Кузнецов показал Андрюше свое удостоверение. Тот с минуту разглядывал, потом, подавая удостоверение обратно, спросил сотрудника:
– Скажи, пожалуйста, а ГПУ – это выше милиции будет или, скажем, председателя вика?
– Дело не в том, выше или ниже, – отвечал Кузнецов, не удивившись Андрюшиному вопросу, – ГПУ – учреждение, орган, который борется с врагами советской власти и вообще следит за порядками. («Значит выше, – подумал про себя Андрюша, – раз борется с врагами советской власти. А предвика на врага похож: из богатых, из офицеров и взятки берет»).
– Это неважно, – продолжал Кузнецов. – У меня с тобой, товарищ Коробицын, будет серьезный разговор, он должен остаться между нами, пусть никто об этом разговоре не знает. Меня интересует всё, что ты знаешь о своём хозяине, о предвике Балаганцеве, о его взятках, о дружбе с кулаками, о вражде с беднотой – одним словом, всё!..
Андрюша понял, что имеет дело с надежным человеком, обрадовался этому, оживился, стал тщательно припоминать всё ему известное о своём хозяине. Беседа длилась целый час.
– Всё это хорошо, – сказал уходя сотрудник ГПУ, – наблюдать ты умеешь и память крепкая у тебя, не засоренная… Вечером загляни-ка в исполком, когда служащие разойдутся. Там я твоё устное заявление оформлю протокольно, по всем правилам. Балаганцева тебе бояться нечего.
– Да я его не боюсь. Мне всегда было тяжело знать правду о нём и не знать, кому передать. А теперь на сердце легче стало. Значит нашему предвика пропишут?..
5. РАЗМОЛВКА
К двадцати годам Андрей стал парнем что надо: любили его девчата за твердый характер, за трезвость и рассудительность, за бойкость в работе и еще за песни и веселую игру на гармошке-волынке. Гармошка была не из дорогих, с колокольчиками. Заиграет Андрюша в праздник перед солнечным закатом – звуки разносятся далеко-далеко. И все знают по голосам переливным, что это Степаниды Семеновны сын Андрюша развел от плеча и до плеча свою беломеховую. На звуки тальянки, на песни-частушки собирались девки и парни из окрестных деревень: из Кизина, из Путкова, из Рубцова и Горы. Собирались на речку Кураковицу. Заводили хороводы, плясали по-тотемски, по-боровецки, иной раз кадриль разучивали. А с наступлением потёмок гуляли парами, всяк со своей задушевной подругой. Крепка и продолжительна их любовь! Некоторые гуляют, друг на друга любуются без «измены» лет по пяти и более. А срок придёт – поженятся. В тотемских деревнях парни и девушки дорожат своей молодостью, долго не хотят расставаться с ненасытной гулянкой. Девушки замуж выходят не спеша, с оглядкой. Ребята женятся не спроста, деловито, не опрометчиво.
Катя Власова – матерая дивчина, славнуха нарядная и не дурна собой. Два года из воскресенья в воскресенье, из праздника в праздник гуляла она с парнем – забиякой Антошкой, да после отъезда Тани Малыгиной в Москву к родственникам решила поухаживать за Андрюшей.
Ходит Катя в сумерки мимо окон Андрюшиной избы, ходит вдвоём со своей подругой и поёт:
Я Антошку уважала,
Уваженьице не в честь,
Наконец, ему сказала:
Убирайсь, как совесть есть.
Андрюша стоит в избе за косяком, слышит приятный, звонкий голос Кати Власовой. Бьётся его сердце, но сдерживается парень: в окно не глядит и на улицу не выходит. Пусть девка поёт, пусть заигрывает на здоровье, Лишь бы Антошка не думал, что он, Андрюша, сам к ней навязывается.
Проходит Катя мимо окон обратно и, прежде чем начать другую песню, думает: «Неказиста хата у Андрюши, да не в ней дело. В переулке бревна лежат – будет когда-либо у них и новая изба».
И опять Катя затягивает, а подруга ей чуть-чуть подпевает:
Я с Антошкой расставалась —
На столе стоял букет,
Расставалась – поругалась,
Он заплакал, а я нет…
– Ну, это дудки! – восклицает Андрюша за простенком, – Антошка не таков, чтобы из-за девки в слёзы удариться. Пой, пой, ласточка, из песни слова не выкинешь. Я-то понимаю, к чему этот разговор клонишь… – Выглянул из-за косяка, думая, что прошли девки и не оглянутся. А они повернули и медленно проплыли обратно мимо окон. Катя даже платочком махнула, и снова ее девичий голос донёсся до ушей Андрюши:
Проводи меня, миленок,
До высоких до рябин,
Раз пятнадцать поцелую,
А домой уйдешь один…
… К весне братья Коробицыны построили избу, не совсем ещё, но жить было можно. У Александра с молодухой сын родился, Степанида Семеновна была рада внучку и поговаривала о том, как бы при её жизни ещё женить Андрюшу, а там спокойно и умирать можно.
Думала Степанида, что «суженая» у Андрюши – это Таня Малыгина. Девица бойкая на работе, речистая и собой недурна. Но случилось так, что какая-то дальняя родственница вызвала Таню в Москву. Таня уехала. После её отъезда Андрюша долго не находил себе покоя. Тосковал по ней. К Власовой Кате он привык не скоро. Но время двигалось, и дружба с Катей как будто становилась прочней.
О женитьбе в семье заговорили всерьез.
Андрюша, после больших пререканий, поддался уговорам брата и матери, неохотно согласился жениться.
Сваты не понадобились. Своим родителям Катя так и сказала:
– Если Андрюша не жених, то найдите лучше!
Наступил день Андрюше с Катей итти в Загс. Парень волновался: ведь с этого дня конец холостяцкой жизни. Жена, семья, хозяйство заслонят собою быстро прошедшую молодость.
Мать Степанида спозаранку самовар согрела и не малинового листья, а щепотку настоящего чаю заварила.
– Пей, Андрюша, день-то сегодня у тебя такой особенный. Как-никак, хоть и без попа, а жениться всё же дело, родимый, сурьёзное. Вот мы, бывало, с покойным Иваном, отцом-то твоим, свадьбу справляли небогато, а свечей одних в церкви на рубль спалили…
До чаю ли тут Андрею! Кое-как он выпил один стакан и, не вступая в разговор с домочадцами, вышел из-за стола, достал завернутый в тряпочку кусок душистого мыла, помылся из рукомойника. Волосы причесал, поглядел на себя в старенькое поцарапанное зеркало; подошел в передний угол к иконам, из лампадки масла плеснул на ладонь, смочил волосы и еще раз причесал. Стал одеваться.
Александр заметил:
– Ты бы, Андрюша, хоть штаны-то праздничные надел.
Мать осторожно спросила:
– На фатеру за Катькой привернешь, или в другом месте её встретишь?..
– У сельсовета, – отрывисто ответил Андрей и этим дал понять, что не особенно ему хочется разговаривать.
– Ты не злись, Андрюша, – по-матерински, ласково проговорила Степанида, – не хочешь жениться – не женись, мы тебя не неволим. Сам, родименький, распоряжайся как хочешь.
Перед уходом Андрей увидел на полке гармонь.
– Эх, родная, прощай! Продавать тебя скоро буду. Хватит, поребячились.
Сел на лавку, нажал пальцами на басы и заиграл. Перебрал несколько мотивов: и «Последний нынешний денёчек» вспомнил, и «Смело, товарищи, в ногу» сыграл, потом перешёл на веселую тотемскую и, лихо закинув назад голову, запел:
Тальянка – гармонь,
Беломехая,
Это милка не моя,
Моя – в Москву уехала!..
Поиграл и сгоряча швырнул гармонь на полати, в кучу тряпья.
Вышел Андрюша на широкую куракикскую улицу и, что-то мурлыча себе под нос, пошагал в Чижово к сельсовету.
У самой околицы дорогу перебежала кошка. «Люди говорят, что это дурная примета, может, вернуться, посидеть дома и снова пойти, – соображал он, – ведь не на пустяшное дело иду. Да ну, к чорту кошку, раньше в это верили старики, а наш брат, молодые, ни в бога, ни в чорта верить не должны. Впрочем, какая кошка»… – Андрюша обернулся и заметил ее на крыше амбарчика. Кошка серенькая щурилась на солнышке, нехотя лизала лапку и натирала за ухом. – «Чертовка, свадьбу чувствует, гостей вымывает. Серая – это ничего, вот если бы черная – тогда хуже».
За деревней Андрюша взглянул на полосы, которые нынче сам вспахал и засеял. Озимь вышла густая – воробей спрячется. «Заморозки нужны, иначе подопреть может. Густо, кажись, посеял, худо, если это во вред окажется, тогда стыдобушка. Выйдет жать молодушка Катя, поставит на полосе суслонов десять, а рядом на такой же полосе сосед нажнет все двенадцать, и засмеются тогда наши куракинские, скажут: „Эге, хозяйничать не обучился, а бабой обзавёлся… Что я им на это скажу“…» – Так рассуждал сам с собою Андрюша и незаметно перешёл поле. Не успел он дойти до сельсовета, как его окликнул письмоносец:
– Коробицын, тебе письмо есть…
«Милому, дорогому Андрею Ивановичу нижайшее почтение и с любовью низкий поклон. Пишет вам из Москвы не кто другой – Таня Малыгина. Как живёшь-можешь, как гуляешь и с кем? Как-то провели празднички Успенье и Покров, и кто за этот год замуж вышел, и кто поженился? Мне с дому не пишут, думаю по старой памяти от тебя весточку получить. Андрей Иванович, ты не серчай на меня, что уехала я из Куракина в Москву, я этим делом очень довольная. Живу хорошо и тебе того желаю. У тети я жила месяц, белье стирала, полы мыла – работа не тяжелая, а теперь перешла в прислуги к хорошим людям, живут они на пятом этаже, трамваи ходят под окнами, за водой не надо ходить, вода течет по трубам, тепло подается по трубам, свет электрический, харчи готовые, и червонец в месяц платят. Тебя, Андрей Иванович, дорогой Андрюшенька, во сне видела раз десять в разных видах. Одинова на сенокосе будто бы вместях косили, вдругорядь на гулянке целовались, и еще снился, будто бы ты в Москву за мной приехал и жениться на мне собрался. Хоть и не писала я тебе, Андрюша, светик мой, и забыть тебя хотела, да не забываешься. Сидишь ты у меня на сердце, и тоска по тебе большая, большая. Не смейся, Андрюша, это так на самом деле. А ты, поди-ка, закрутил с другой и забыл, что я есть на свете, затерялась я здесь средь чужих людей, как иголка в стоге сена. Милый Андрюша, тебе, кажется, нынче призываться в Красну армию, вот кабы ты в Москву попал, непременно встретились бы. Ну, гора с горой не сходятся, человек с человеком сойдутся, если захотят. Напиши мне, буду ждать с нетерпением. Целую тебя 1000 раз. Бывшая твоя подруга Таня».
