Виктор Подольский - Елена
Сакасян подвинул гостю стул и протянул портсигар.
— Спасибо, не курю, Марат Аванесович.
— Правильно делаешь. Не надо курить, тем более чужие сигареты. Они вдвое вреднее, — подмигнул смуглый, курчавый Сакасян и с места в карьер перешел на серьезный тон.
— Слушай, друг, а почему должны писать только о тебе?
— Не понимаю, — смутился Саша.
— Сейчас поймешь: почему ты сам нам не пишешь? Ведь столько интересного на заводе. Ты что, слепой? Какие люди, а? Какие дела! Все послевоенные годы Красное знамя у завода.
Саша молча вынул из книги тетрадный листок и протянул заведующему промотделом.
— Слушай, так зачем же я тебя агитировал, пыл свой тратил? — усмехнулся Сакасян. — Хитер ты, брат! Но молодец. Утер нос старым проверенным кадрам. А почему под псевдонимом? Что за скромность? Пусть передового карабела знают и как нашего рабкора. Добро? Молчание знак согласия. — Сакасян умолк, начал читать заметку. Затем одобрительно кивнул: — Читай послезавтра в номере под своей фамилией, попытаюсь пробить на первую полосу. Теперь все: лиха беда начало. Лед тронулся — половодье неизбежно. Я говорю — можешь верить. Приходи почаще. Жду тебя всегда, разумеется, с интересной информацией. — Он проводил гостя до дверей.
И то ли Марат Аванесович «пробил» или интересная информация о начале строительства научно-исследовательского судна сама проложила себе дорогу, но на третий день Саша и его друзья в час обеденного перерыва читали и перечитывали набранную мелким шрифтом заметку.
— Надо отметить это выдающееся событие, — смешливо потирая руки, сказал бригадир Ваня Гусаренко. — На минеральную воду гонорара, думаю, хватит?
В своем синем берете с пуговкой, в больших роговых очках, невысокий, худощавый Александр стал часто появляться в отделах «Зари» с тетрадными листками. В коротких заметках Быховский писал о рационализаторах цеха, критиковал тех, кто маринует их предложения, информировал о производственных рекордах, отдыхе и быте судостроителей. К Сашиным писаниям корифеи местной печати относились доброжелательно. В газетных водах есть свой флот, свои большие корабли, которым уготовано большое плавание. Александр не принадлежал пока к числу авторов фундаментальных статей, передовиц, ярких очерков или острых фельетонов. Он был катерком-трудягой, неутомимо курсирующим в подверсточных водах, пришвартовываясь маленькой заметкой к берегу большого материала. Правда, порой его заметки читали с неменьшим интересом, чем пространную статью.
Саша уже несколько месяцев активно сотрудничал в газете. Но в общие тетрадки Быховский записывал не только информации для газеты — в основном перечисление фактов и фамилий. Здесь были и меткие характеристики друзей по работе, и короткие наброски их портретов, и случайно услышанные, запомнившиеся фразы, диалоги, шутки, пейзажные зарисовки.
Не стоит осуждать Сашу за то, что первые информационные заметки, принесенные в редакцию, были лишь поводом, чтобы увидеть Лену. В один из таких дней Быховский тихонько подошел к приоткрытой двери сельхозотдела и заглянул. В комнате находилась только Елена. Склонившись над бумагами, она сосредоточенно работала. Автоматическая ручка совершала странные, но, видимо, необходимые пируэты: то мчалась по бумаге, что-то вписывая, то беспощадно черкала, отсекая текст, то останавливалась, выжидая, пока у ее хозяйки появится более точное и емкое слово.
— A-а, Саша? — оглянулась, почувствовав на себе взгляд, Елена.
Она отложила авторучку, вынула из сумочки маленькую приколку. Затем приподняла упавшую на глаза прядку волос, словно взвешивая ее в руке, и закрепила приколкой. Саша с ласковой улыбкой наблюдал за этой нехитрой операцией, смотрел на золотую укрощенную прядку, родинку у левого глаза. Затем коснулся теплой ладонью прохладных пальцев Лены.
— Саша, я, наверно, очень смешная — растрепанная, да? — смущенно спросила девушка, не отнимая руку. — Зарапортовалась, смотрите. — И показала на груду бумаг, лежавших в папке. — Все это для газеты. Да не глядите на меня так пристально, сглазите, — весело добавила она.
Этот невысокий очкарик в смешном берете с пуговкой занимал ее мысли все больше. Его карие, почти всегда прищуренные глаза, ласково глядящие из-за стекол, мягкая улыбка, бледные щеки, в минуту смущения загоравшиеся ярким румянцем, вызывали симпатию. «Добрый и хороший, — думала Елена. — Как тепло говорили о нем товарищи: „золотые руки, золотое сердце, золотая голова“. Ну, пусть благородного металла по случаю занесения на областную Доску почета и выдано чересчур щедро, с походом, все же не зря так любят его в цехе».
Саша расстегнул пальто и вынул из бокового кармана пакетик.
— Подснежники? Мне? Спасибо, Саша. Только напрасно вы их в карман закупорили. Но ничего, в воде они быстро поправятся.
Лена налила в стакан воду из графина и расправила подснежники.
— Какая прелесть! Я очень люблю цветы.
— И я тоже.
— Но за что мне, Саша? Если как автору, пусть не нашумевшего, но все же и не раскритикованного на летучке в пух и прах очерка, то еще понятно, — лукаво улыбнувшись, сказала Елена.
— Не только, как автору, — смущенно ответил Саша.
— А за что еще? В жизни я невезучая, Саша, имейте это в виду… — неожиданно серьезно проговорила девушка.
— У вас в семье кто-то тяжело болен? — осторожно спросил Александр.
— Зачем вам? Это уже среда личная, запретная, — жестко произнесла Елена. — Ни в каких сожалениях не нуждаюсь.
— Почему так резко? Просто знакомые ребята-студенты говорили, что на университетских вечерах и праздниках вас не встречали.
— Плохо, очевидно, смотрели. Иногда бывала.
— Нет, — тихо, но твердо, ответил Саша. — Не были.
— Была. Однажды была…
…Елена хорошо помнила тот один-единственный предмайский вечер выпускного года. Виталий появился перед ней веселый, счастливый, возбужденный.
— Поздравь! — раскрыл университетскую многотиражку. — Спасибо за помощь. Зарисовка о Федоренко произвела фурор. Даже в газете напечатали. Надо отметить.
— Ты, кажется, уже это сделал.
— Не придирайся. Я же сегодня именинник. Пойдем ко мне. Там старушка кое-что приготовила. Познакомишься с предками.
— Нет, Виталий. Не надо. Ну кто я им? Явлюсь как одна из претенденток на руку их гениального сына. Так, что ли?
— Как любимая, единственная и неповторимая, — продекламировал Виталий и нетерпеливо добавил: — А вообще не дури. Они о тебе уже давно догадываются. Поехали, а потом отвезу тебя домой.
И не дождавшись ответа, накинул ей на плечи кофточку, привлек к себе и поцеловал в щеку.
За столом родственники наперебой расхваливали именинника. Кто-то с пафосом распространялся о высокой миссии юристов и журналистов.
Мать потихоньку увела Елену в другую комнату.
— Я хотела бы с вами поговорить… Давно вы дружите с Виталием? И как далеко зашла ваша дружба? — тихо спросила Маргарита Сергеевна придвигаясь к гостье.
— А мы не дружим, — неожиданно с вызовом ответила Лена. — И не бойтесь. Просто вместе выполняли задание кафедры.
— Зачем вы скрываете? Я ведь все вижу, — забеспокоилась Маргарита Сергеевна, — по вашим и его глазам. Он во всех тетрадях рисует ваш профиль.
— Не только мой… Там наверно целая галерея: и Клава, и Таня, и Люба…
— Было. Но теперь только вы… Но я прошу вас не спешите. Вам нужно раньше получить дипломы, устроиться. А там уж видно будет…
— Раньше самолеты, ну а девушки потом? — услышал последнюю фразу подошедший к ним Виталий. — Так в реальной жизни, мама, не бывает… Только в кино.
И он разлил в рюмки вино. Пили за здоровье именинника, за его настоящие и будущие успехи, за его подругу Леночку.
Потом все разошлись и они остались вдвоем: Елена и Виталий.
— Не уходи, прошу тебя… Какая разница вчера, сегодня или завтра? Ты все равно моя. Навсегда, — горячо убеждал ее Виталий.
Она отталкивала его руки, шептала: «нет», но он, не чувствуя боли, ничего не слыша, целовал ее губы, шею, грудь…
Все могло быть иначе. И когда на следующее утро Шабадаш смущенно бормотал, что, если она настаивает, он готов выполнить свой долг, Елена холодно ответила: «Ничего не помню, наверно, тебе спьяна померещилось». Одно лишь слово «нет» написала она и в ответ на длинное послание Шабадаша. Он жаловался, что судьба, вернее, комиссия по распределению забросила его в глубинный уголок, завидовал выпускникам, оставшимся в городе, сообщал, что готов хоть сейчас приехать к ней, чтобы не расставаться уже никогда.
А сердце надеялось, ждало настоящего большого чувства, как ждет иссохшая земля благодатной влаги, чистой и светлой. Не оно ли сейчас пришло?..
— Сознайтесь, Саша, я наверно очень смешная, растрепанная! — вновь повторила Лена. — Иначе вы бы не рассматривали меня, как музейную редкость. Правда?
