Ирина Велембовская - Несовершеннолетняя
И Марианна решилась как-то спросить у мачехи:
— Ты женилась с дедушкой? А как же папа?
Лицо у Ангелины выразило болезненную растерянность. — Ты с ума сошла! И вообще это не твое дело.
— Я понимаю, что не мое, — серьезно согласилась Марианна. — Я только боюсь, что он нас никогда не отпустит домой.
— Ну хорошо, спи, — отвернувшись к стенке, глухо сказала мачеха.
Марианна печально посмотрела в потолок, оклеенный порыжевшей от печного жара бумагой и засиженный мухами.
— Знаешь, мне совсем не хочется спать… Можно, я буду что-нибудь петь тихонько?
Ангелина повернула к ней удивленное лицо:
— Ну, пой…
— «Орленок, орленок, взлети выше солнца!..» — слабым речитативом начала Марианна.
— Не надо, — нервно вздохнув, попросила мачеха. Потом она опять уснула, а Марианна лежала и томилась в одиночестве. Хоть бы мышонок вылез из подпечья. Но мышей в этом доме не водилось: здесь был надежный кот. Часто Рядков, вернувшись к обеду домой, заставал Ангелину и Марианну под одеялом.
— Все бока пролеживаете? Я думал, может хоть раз в неделю полы примоешь.
— Завтра, — небрежно отзывалась Ангелина.
— Едите каждый день, а работать все завтра. Марианна шепотом спросила мачеху:
— А можно, я буду пол мыть?
— Еще чего! — сонно-тяжелым голосом сказала та. — Сам вымоет.
И Рядков мыл сам. Марианна со страхом смотрела, как он, раскорячившись и чуть не касаясь бородой пола, скреб его большим ножом и при этом глухо матерился.
— Пускай, пускай! — шептала Ангелина.
Марианна, ничего не понимая, смотрела на бледные, полные, как в отеке, плечи мачехи, на ее богатые, но нечистые и потому потерявшие золотистость волосы, которые уже отросли ниже плеч и которые она никогда не заплетала. Однажды Марианна почувствовала под собой на простыне хлебные крошки и, пошарив рукой, нашла остатки хлеба под подушкой: мачеха ела даже ночью, когда Рядков спал.
То, что Ангелина располнела, было ему по душе.
— Бездельник телок, зато мясо сладко. А вон на эту, — он указал на Марианну, — зря только хлеб перевожу.
Он не любил девочку и ревновал к ней кота. Этого зеленоглазого мордатого зверя даже Ангелина не вытеснила из хозяйской души.
— Вы мне — никто. Не родня, не кровные, — сказал как-то Рядков. — А его я из ямы котенком вытащил, когда топить бросили. Одного молока сколь ему споил!
Ангелину задели эти слова, и она бросила небрежно и оскорбительно:
— Ну и сидите со своим котом!
— И посижу, — спокойно отозвался Рядков. — Вот ты рожу свою воротишь, а он меня никогда когтем не задел. Меня люди стороной обходили, а этот кот другом мне был. — И добавил грозно: — Ежели тронете когда этого животного, горькими слезьми будете плакать!
День ото дня раньше начинало белеть за окошком. Уходил вьюжистый февраль, отпускали морозы. Как-то утром, когда Ангелина еще дремала, Марианна спустила с постели босые ноги. Кот тоже спрыгнул с лежанки и подошел к ней. Она взяла его на руки и села на лавку около окошка, до половины уже оттаявшего. Улица была голубоватая, спокойная. Ночью порошил легкий снег, и дым из труб шел книзу, стелился по крышам серым войлоком.
— Ты куда? — сонно спросила Ангелина с постели, заслышав скрип двери.
— Пишка хочет на улицу.
Утонув ногами в большущих разбитых пимах и прикрывшись шалью, Марианна постояла у калитки, прижимая к себе теплого кота. Мимо прошли две женщины с ведрами на коромыслах и остановились.
— Ты чего же мерзнешь тут?
— Я гуляю, — сказала Марианна.
— Уж какое гулянье в одном платьишке…
Они понесли дальше свои ведра, плеская голубой водой в чистый снег. Потом одна из женщин вышла на крыльцо и поманила Марианну. Та отпустила кота и нерешительно пошла через улицу.
— Соседка, а знаться не хочешь гляди-ка, у меня тоже девушка маленькая есть.
И показала Марианне годовалую девочку.
— А Сеньку моего знаешь? Отличник!
— Нет, — сказала Марианна. — Я сейчас, к сожалению, не посещаю школу.
Хозяйка пошла ставить самовар и дала Марианне подержать девочку. Та была тяжеленькая, немоватая, с круглыми глазами. Долго держать ее на руках Марианне было трудно, поэтому она вместе с девочкой села на пол, на чистый половик, от которого пахло речным полосканием. Так же пахло и платье на девочке.
— Маменька твоя, я гляжу, все дома да дома. Хворает, что ли?
Марианне сделалось очень неловко.
— Вы знаете, она очень неприспособленная…
— Неспособная — так покажут. Чего ж за печкой сидеть? Чай, вы молодые.
Марианне не хотелось отсюда уходить. В этом доме было все, чего так не хватало в рядковской избе: ровная, недушная теплота, белизна печи, тень занавесок, яркость самоварной меди. А главное — ребеночек, спокойный, как будто понимающий…
— Тетя, а у вас есть радио? — спросила Марианна.
— Как не быть!
Хозяйка включила репродуктор, и Марианна подошла поближе.
— Это «Половецкие пляски», — сказала она. — А вы не скажете, как на фронте? Мы ведь абсолютно ничего не знаем.
Провожая Марианну, хозяйка дала ей крупное белое яичко.
— Ходи к нам. С Томкой поиграешься.
Дома Ангелина с тревогой посмотрела на падчерицу. — Где же ты была?
— В гостях, — сказала Марианна. И вынула из кармана яйцо. — Меня пригласили, и я пошла.
Потом она села возле мачехи и добавила очень серьезно:
— Это просто ужасно, что мы никуда не ходим. Ведь мы совсем молодые!
Ангелина смотрела на нее со странным выражением лица.
— Нет, Марианна, — тихо сказала она, — я уже не молодая!
Однажды Ангелину разбудил стук в неурочное время. Окно было заморожено, и нельзя было увидеть, кто стучится у ворот. Сам Рядков никогда не стучал, наоборот, приходил неслышно, зная секрет засова на калитке, и они узнавали о его приходе, когда он уже появлялся в избе, высокий, белый от метели, и с его приходом по кухне вместе с запахом зимы тянулась ворчливая руготня.
А тут кто-то стучал громко и упорно. Пришлось кое-как одеться и идти отворять, хотя Рядков и запрещал пускать чужих.
Пришел председатель колхоза Лазуткин. Оглядел избу и сел без приглашения.
— Хозяина нету? — спросил он сиплым с мороза баском.
— Нету, — тихо ответила Ангелина, придерживая заношенную рубашку у ворота.
— А вы, значит, квартирантка его будете? Так… Слышал, что из школы ушли. На какие средства прожить рассчитываете? Может, в колхоз к нам работать пойдете?
Растерявшись перед этим молодым, аккуратно одетым мужиком, глаза у которого были серо-голубые, как цветок барвинка, Ангелина безуспешно пыталась поправить нечесанные волосы. А в голову ее, изморенную душным жаром избы, невольно кинулась мысль: вот не смогла же судьба послать ей этого чистенького, наверное, ласкового мужика!
— А какая у вас работа? — со слабой, но чуть игривой улыбкой спросила она.
Но Лазуткина эта улыбка не проняла.
— Разная у нас работа, — сказал он со спокойной деловитостью. — Сельская. С лошадьми водиться не приходилось? Запрягать сможете?
— Нет, — стукнув зубами от волнения, сказала Ангелина.
— А доить?
Она покачала головой.
— Худо!
Он молча размышлял, куда ее такую деть — пухлую, белую и малоподвижную, с маленькими, не по комплекции, руками и ногами.
— Беда с тобой, девка! Уходи ты отсюдова, пока не поздно. А то ведь захряснешь, образ свой потеряешь. Ежели мы все так-то вот сядем да руки складем, кто же армии нашей пособит? Ей ведь тоже есть надо.
Ангелина молчала.
— Неси заявление. Я вам хлебушка, картошки понемногу выпишу. До весны перебьетесь.
— А в чем же я пойду работать в ваш колхоз? — спросила Ангелина. — Босиком?
— На крайний случай лапти обуешь. Сейчас это не зазорно.
— Вы-то вот не ходите в лаптях, — сказала она, указывая Лазуткину на его черные, подшитые кожей пимы.
Председатель поднялся.
— Ну, как хошь. Не гнусно тебе здесь быть, так сиди.
А вот девочку вы обязанные в школу посылать. Думаете, что раз война, то и законов уж нету?
Рядкову об этом визите Ангелина ничего не сказала. Но он каким-то образом узнал и сам.
— Вот так-то вас, дураков, и охмуряют. Лазутке план надо исполнить, вот он и ходит, агитирует. Чего ты в колхозе-то не видела?
— А вы сами разве не колхозник? — растерянно спросила Ангелина.
— Только бы не хватало! Я от исполкома, при коммунальном отделе состою. Я человек рабочий.
Потом Рядков рассказал Ангелине, что отец вот этого самого председателя Лазуткина в двадцать первом году его, Рядкова, выследил, когда он тайком в деревню пришел жену свою повидать.
— Восьнадцать месяцев я на Печоре у зырян скрывался, очень по супруге скучал. Трое суток не спал, до бабы дорвался, — сразу уснул. А Лазутка как тут и был. Привел с собой еще двоих сельсоветчиков, связали меня, чуть руки не пообрывали… Ну и я им легко не дался: зубами действовал, как голодный волк!
