Алексей Бондин - Лога
Ваня покраснел до ушей и торопливо побежал к свалкам, где у грохота работала его мать.
— Это что он сказал? — спросил Макар.
— Да так, ты не слушай его. Он по-матерному ругается и табак курит.
Речку здесь раздробили на канавки, и вода текла по ним быстро, гладя желтый песок.
У грохота работало четверо. Старый, как лунь, седой, но крепкий мужик сообщил:
— Анисья, твой идет!
Анисья, полная женщина, вышла навстречу сыну, улыбаясь.
— Ты зачем?..
— Так…
— А это кто?..
— А это Якова Елизарыча.
— А, сын! Ишь какой большой! Сколь тебе годков-то?
— Девять, десятый, — ответил Макар.
— Молодец!
Анисья заботливо застегнула у Вани пуговку рубашки и, приглаживая его голову, спросила:
— Не робите сегодня?..
— Нет.
— Ну, иди. Я, быть может, вечерком прибегу. Сейчас некогда с тобой. Иди, давай.
Она торопливо убрала со лба Вани непослушный локон и, одергивая рубашку, тихо проговорила:
— Эх, ты, сердешный мой! Что не надел фуражку-то?..
— Ничего. Комаров теперь нету.
— Ну, иди с богом.
Анисья убежала к вашгерду и, взяв лопату, проворно стала переваливать песок на грохоте.
— Любишь мальчонку-то? — поддевая на лопату песок и бросая его на грохот, спросил седой.
— Как не любить… Подь-ка свое, родное…
— Славный парень, только смирен не в меру.
— Ты вот, Прохор Семеныч, заклик дай внучонку-то, — сказала Анисья.
— А что?..
— Мал еще он в грехе корить.
— Это кто?..
— Ванюшку все время приблудным обзывает.
— Ах, он, варнак. Ужо, я ему сегодня сделаю припарку. Шайтан он этакой.
— И в самом деле, — ввязалась баба в косоклинном сарафане, — с эких пор…
— Ладно… Сказал, — значит, слово — олово.
Вечером в балагане Ваня зажег маленькую лампочку и затопил железную печь. Яков спал. Он несколько раз подымался, открывал зеленый бурак и жадно глотал ядреный, пенистый квас.
— Уф… господи, прости меня грешного.
Ваня вытащил из-под нар ящик и, раскрыв его осторожно, тихо сказал Макару:
— Хочешь, я тебе чего-то покажу?
В ящике было много всевозможных картонных коробок. Макар протянул руку, но Ваня с улыбкой сказал:
— Погоди, я сам!
Он вытащил первую коробку, раскрыл ее.
— Смотри-ка. Какой камешек. Это я нашел вот тут в свалке, а моху этого вот тут много. Славно?
В коробке был мох, а в углублении лежал синий, блестящий камень.
— А вот еще. Зеленый. Ах! Славный? А вот здесь тяжелый, Яков Елизарыч говорит, что железняк.
Черный камень играл множеством блёсток. Ваня доставал одну за другой коробочки и показывал камни, один другого интереснее.
— А вот этот пишет. Смотри! — Ваня черкнул им по железной печке.
У Макара радостно блестели глаза. Притаив дыхание, следил он за каждым движением мальчика.
— А вот, посмотри-ка, это рудник. — Ваня поставил «рудник» на стол. У Макара разбежались глаза, и он от восторга чуть не взвизгнул. Но Ваня его предупредил:
— Тш!.. Яков Елизарыч спит. Заругается.
На квадратной доске был слеплен из спичечных коробок балаган, похожий на скоробогатовский. Так же он врылся задней стеной в увал. Поодаль из круглых тонких сучьев был собран сруб, под ним поставлен ворот с ниткой и жестяной банкой из-под перца. За ручку ворота держалась странная фигура из сучка.
— Это я, — пояснил баня, — выкатываю бадью.
Фигура действительно была похожа на человека, который, налегая всем телом, тяжело вертит ручку ворота. А в углублении выглядывала уродливая рожа.
— Это Яков Елизарыч в забое робит, кричит мне — «пошел!» А тут брусника растет.
Ваня показал на сделанный позади избушки пригорок из картонки. Пригорок весь был засыпан мелким песком и утыкан мхом, похожим на елочки.
— А ты меня еще тут сделай, — прошептал, сдерживая волнение, Макар.
— Ладно, сделаю.
— Уй! — торжествовал Макар.
Яков Елизарыч завозился и строго сказал:
— Будет вам тут шушукаться! Ванька, ложись спать, а то завтра не добудишься тебя!
Макар долго не мог уснуть. Ваня шептал ему в самое ухо: «А завтра я тебе еще покажу».
Утром, когда Макар проснулся, в балагане никого не было. Он сразу вспомнил мать, которая поднимала его е постели легким толчком:
— Вставай, умываться надо да богу молиться.
Макар подумал, что молиться сегодня не будет, и с удовольствием потянулся.
В маленькое окно сумрачного балагана смотрело утро. Пахло свежим сеном и овчинным тулупом. Под нарами возились мыши, где-то возле трубы у железной печки жужжала муха. По крыше кто-то скакал и постукивал, вдали стонуще кричала птица:
— Иу-иу-уть!
Потом закричал черный красноголовый дятел:
— Прр-прр-прр-прр.
А может, и это он же выкрикивал:
— Кии-уу-ут.
За стеной тихо и редко позванивал чалый жеребенок Колька.
Все эти звуки были просты, Макар слыхал их не раз дома. Но в этой избушке, налитой полумраком, они казались интереснее. Макар лежал и думал о Ване, о камушках в коробках, о «руднике»… Может, он долго бы пролежал, но маленькая дверь заскрипела, и в избушку влез замазанный глиной отец.
— Ты чего это, все еще потягаешься? Вставай завтракать. Эк ведь, до каких пор дрыхаешь!
Ваня приветливо улыбнулся, когда Макар вышел из балагана. Он кипятил чайник.
— Ступай умывайся, вон там — в ложку. Вода холодная, славно умыться, так и обдирает.
Пока ребята кипятили чайник, Яков, схватив ковш, побежал к шахте. Он поддел песку и стал делать спо-лосок — пробу. Потом крикнул, покачивая ковш:
— Макарунька, иди-ка сюда! Смотри — золото!
На дне ковша колыхалась вода и перемещала мелкий черный песок, из-под которого выступали неподвижные блестящие крупинки, похожие на пшено.
— Видишь?.. А это черное-то шлих… Видишь?
Яков выплеснул содержимое на рыжую кучу добытого из шахты песку.
— А ты пошто, тятя, выбросил?
— А так. Потом объявится, никуда не денется. Пойдем завтракать.
Яков ел быстро. Во всех его движениях была лихорадочная торопливость. Он беспокойно подымался, когда в отдалении на дороге слышен был стук колес. После завтрака, торопливо собираясь на работу, он сказал Ване:
— Сёдни придется нажать, из орта достать эту жилку, а потом пустяком завалим.
Они работали в той шахте, где Ахезин запретил проходить орт под грань, поставленную им.
Ваня спустил бадью, Яков ухватился за веревку и исчез в шахте.
Доставая воротком бадью с песком, Ваня краснел, его хрупкое тело сгибалось, налегая на ручку воротка.
— Тяжело? — спросил Макар.
— Ага, тяжело. Так-то ничего бы, да по утрам спина ноет, да руки вот в этих местах болят. — Ваня показал выше локтей.
В шахте глухо лязгала лопата, звякала бадья и вылетал возглас Якова:
— Пошел!
Ваня снова напрягался, торопливо вытягивал бадью, сталкивал ее в сторону и говорил:
— Вот оттягать тоже тяжело, да Якова Елизарыча доставать из шахты тяжело.
— А у тебя тятя-то чего делает?
— У меня нету отца, я с мамой живу.
— А где отец-то, он кто?..
Ваня покраснел:
— У меня умер отец!
Макар лег на живот и заглянул в шахту. Она была как бездонная, уходя в землю черной квадратной дырой.
— Тятя! Тятя-я!
— Чего? — донесся откуда-то из-под земли голос отца.
— Ты где?..
— Некогда мне… Ступай играй, а Ваньку не разговаривай.
— Я пойду к плотнике, — сказал Макар Ване.
Но не отошел Макар и десяти шагов, как позади раздался пронзительный, страшный крик. Макар оглянулся и увидел только ванину руку, которая стремительно мелькнула и исчезла в шахте. Бадья откатилась в сторону, перекувыркнулась и, звякнув, ткнулась краем в песок. На вороте болталась веревка с крюком. Макар онемел.
Он подбежал к дыре шахты, лег на живот и заглянул вниз. Оттуда донесся глухой стон Вани и испуганный голос отца:
— Ванюшка, Ванюшка! Ну, очнись!.. Шибко убился?..
— О-о-о!..
— Ах ты, господи… Вот беда-то!.. Ванюшка!.. Вань!..
— Тятя!.. — крикнул Макар.
В черной глубине точно никого не было.
— Тятя!.. — снова крикнул Макар.
— Макарунька!.. — послышался почти плачущий голос отца. — Спусти веревку-то… Ой, нет, не надо, а то ты упадешь… Господи, как же быть-то?.. Макарунька!.. Беги скорей на Каменушку, слышь?
— Куда?
— Ну, куда вечор ходили с Ванюшкой-то!
— Знаю.
— Ну, кричи их… Найдешь?.. Прямо по тропе и на дорогу, а там увидишь, зови их сюда.
Последних слов Макар уже не слыхал.
Он во весь дух побежал по тропе к речке Каменушке. По дороге запнулся за хворостину, которая лежала поперек тропы, и упал. Вскочив, он стал ее выворачивать, но хворостина крепко вросла в траву и не поддавалась. Он, кряхтя, все же выворачивал, не зная для чего. Потом, отломив сучок, сердито швырнул его под увал:
