Алексей Бондин - Лога
Каждый понедельник Скоробогатов, перекрестясь, выезжал на чалом степняке из ворот и отправлялся на рудник.
Соседи, с завистью поглядывая на него, говорили:
— Должно быть, фартнуло: опять зачал «пыхать».
Другие, пряча в бороду улыбку, отвечали:
— Как пришло, так и уйдет. Пролетит, не в первый раз!
IV
Макар рос крепким парнишкой. Приезжая с рудника, Яков любовно, с улыбкой глядел на сына:
— Ну, чего сегодня делал?
— Горох ел, в огороде полудницу видел.
— Полудницу?
— Полудницу! Лохматая, большая!
— А что она — полудница-то?
— В борозде лежала. А я убежал.
— Вот то-то и есть! Не будешь в огород ходить, бобы да горох воровать!
— А я не воровал, я так рвал.
— Все равно. Раз полудница в огороде, значит, горох есть нельзя.
Полинарья по утрам умывала Макара из рукомойки, которая казалась мальчику похожей на гуся. Она качалась, точно хотела клюнуть его, как недавно ущипнул сашкин гусь.
После умыванья мать ставила сынишку перед иконами и говорила:
— Клади начал!
Шмыгая носом, Макар поглядывал то на иконы, то на окошко, в которое доносились голоса ребят:
— Макарка, выходи в клюшки играть!
Клюшки были интереснее начала, но мальчик покорно стоял, крестясь и повторяя за матерью слова молитвы.
Мать уходила за перегородку и, возясь у печки, подсказывала сыну.
Молиться Макар не любил. Оглянувшись и увидев, что матери нет, он убегал. Полинарья, не подозревая, что сын «смылся», поучительно продолжала:
— Ну, чего молчишь? Ну!.. «Врача родшая, уврачуй души моя»…
Но повторения не было. Выглянув из кухни, Полинарья удивленно вскрикивала:
— Вот как! Ах ты, варнак ты этакий!.. Ужо, погоди, вострошарый!
Она отыскивала молельщика и водворяла его на прежнее место.
— Ты чего это выдумал? Ишь ты! Подорожник ты этакий! Вставай! Ну, молись!
Макар нехотя крестится.
— Ну! «Тебе единому согреших»…
— Т-тебе единому с-сог-грешил… А это чего, мама?
— Не твое дело!.. «Отврати лицо от грех моих».
— А это чего?
— Ты что, будешь молиться? Я вот возьму ремень, да как начну тебя… Ну, говори: «Отврати лицо твое от грех моих»…
Макар молчал. Полинарья, взбешенная таким упорством, сдергивала со стены ремень и, потрясая им, кричала:
— Будешь? Тебя спрашивают — будешь молиться?
Иногда ремень прохаживался по спине мальчика, но тот попрежнему молчал, не двигаясь с места, не плакал. Полинарыо еще больше сердило спокойствие сына. Она хватала мальчика за руку, встряхивала его и, срываясь на визг, спрашивала:
— Ты будешь меня слушаться, али нет? Будешь молиться, али нет?
Но Макар не отвечал; он рос упрямым мальчиком.
Игры, в которых участвовал Макар, чаще всего кончались ссорой. Ребята разбегались, — каждый к своему двору, — и вызывающе кричали:
— Иди-ка сюда!
— Иди ты сюда! Как я наподдаю тебе в загнету-то!
Макар поднимал камень и шел на врага. Тот совался в ворота, а если не успевал отворить их, — залезал в подворотню. Макар кидал камень в ворота. Уходя, оглядывался… а его враг, высунув голову из подворотни, кричал:
— Погоди! Попадешься, я тебе отверну башку-то!
Чаще всего он дрался с Сашкой — сыном плотника, который жил напротив Скоробогатовых. Высокий, белобрысый, заносчивый Сашка был старше Макара.
Иногда, сидя на полянке, Сашка хвастался:
— А у нас сегодня пельмени стряпают! У нас каждый день пельмени стряпают.
Ребята облизывались и придумывали, чем бы похвастать. А Макар говорил:
— Я пельмени не люблю! Что за еда — пельмени!
Говоря так, он знал, что врет.
Сашка любил разбирать, кто богатый, кто бедный. Себя он считал богатым. Как-то раз он похвастался:
— У нас тятя большие выписки зарабливает.
— А у нас тятя золото моет, — сказал Макар.
— А у меня… у меня… — начал было черноглазый Петька, сын слесаря. Но Сашка, презрительно прищурив глаза, сразу же оборвал его:
— Что у тебя? У тебя отец — чернотроп!
Петька обиделся, вспыхнул:
— Он скоро на паровозе помощником поедет и машинистом будет… а у тебя отец — гроботес!
Слово «гроботес» всегда приводило Сашку в гнев. Он вскочил, стал в воинственную позу:
— Я тебе блина дам, Петька!
Петька поспешно отполз, а Макар встал между мальчиками.
— Попробуй! Я тебе набрыляю!
Началась молчаливая возня. Сашка схватил Макара, пытаясь уронить, но Макар ловко «подплел» его ногой и оба упали на траву.
После потасовки ребята разбежались. Сашка влез на крышу и, сидя верхом на коньке, начал дразнить Макара нараспев:
— Макарка, Макарка, по-вороньи скаркал, петухом запел, на наседало взлетел.
Макар набрал горсть камней и, выйдя на середину улицы, начал швырять в Сашку. Тот, увертываясь, пролез через слуховое окно на чердак и, выглядывая из отверстия, похожего на полумесяц, еще громче принялся дразнить.
Макар ответил ему так же нараспев:
— Саня-базаня, хомут на базаре, вожжи у тещи, поехали по дрожжи.
Набрав горсть камней, он стал кидать их в Сашку. Но в маленькое отверстие-полумесяц попасть было трудно. Макар горячился все больше… Вот тут-то и случилась беда: камень попал в стекло!
Окошко распахнулось, в нем показалась мать Сашки. Темный загар был «надет» на ее лицо, как маска. Грозя кулаком, она закричала:
— Ах, ты, варнак ты этакий! Погоди ужо, я сейчас приду-у!
Макар убежал и залез на сеновал. Оттуда он видел, как мать Сашки, сердито стукнув воротами, вошла во двор, а со двора в избу.
Через несколько минут Полинарья и плотничиха, захлебываясь и перебивая друг друга, с криком вышли во двор.
— Ты сама своего каторжника уйми, он первый задирается.
— Я вложу, уж не извольте беспокоиться. Сейчас же ему задам припарку хорошую. А вы окольницу вставьте. За нее, милые, не меньше как семь гривен сдерут.
— Ну, и вставим. Легко ли дело семь гривен, не это видали!
— Тьфу, будь ты проклята, богата-богатина!
— А не беднее вас…
— Ну, где нам против вас.
— Ну, и нечо орать. Всяк богат про себя.
— Да уж что и говорить! Давно ли по займам-то шаталась.
— К тебе не ходила еще…
— Ой! — всплеснула руками плотничиха. — Полинарья! Как твоей роже-то не стыдно? Побойся бога… Три куска сахару брала, так и не отдала… Забыла? Погоди, ненадолго, профорсишься. Только сейчас уж больно расшеперилась.
— Выкину! Выкину! Сегодня же выкину, — истошно закричала, краснея от злости, Полинарья.
— Да не надо, — возразила плотничиха. — Мы от этого не обеднеем, а вас, быть может, вырвет…
Долго бы еще ругались бабы, но им помешал сашкин отец — белобрысый, высокий и тщедушный человек с жиденькой бородкой:
— Варвара, будет!.. Айда домой! Раскудахтались!
— Не я, твоя жена кудахтает.
— Если ты, жабочка, — не унималась плотничиха, — не дашь заклик своему подорожнику, я сама тогда поймаю и накладу ему в штаны крапивы.
— Попробуй! Руки коротки, своего учи… Еще обзываешься.
— Варвара! Айда, говорят тебе, — внушительно крикнул плотник.
Он взял жену за руку и вытолкал ее со двора. Макар слышал, как плотничиха, ругаясь, захлопнула свои ворота. Через некоторое время закричал Сашка на чердаке:
— Мамонька, золотая, серебряная! Не буду… ой, не буду! Ой, право, не буду!
Крик Сашки сопровождался отрывистыми возгласами плотничихи:
— Вот!.. вот тебе! Вот тебе, бродяга паршивый! Вот тебе, варнак!
Макару стало жаль Сашку. Он забился глубже в сено и не откликнулся на зов матери. Полинарья ходила по двору и сердито ворчала:
— Погоди, никуда не денешься, придешь — я тебе спущу шкуру-то!
Под вечер неожиданно приехал с прииска Яков. Распрягая лошадь, он спросил:
— А где у меня сын?
— Скрылся куда-то.
— Куда? Как это?
— Ну, убежал… Порка вот ему будет…
Полинарья рассказала о ссоре с плотничихой.
— Ну что ж, вышвырнуть им семь гривен. Ай, сынка! — сказал Яков, — значит, наши в поле не робеют и на печке не дрожат? Ха-ха-ха!
Макар понял, что тятя приехал пьяненький и добрый.
— Ты мне его представь… где хоть, бери, а представь сына, — сказал Яков, — а то я с тебя семь шкур спущу… А белобрысому, этому кержаку-гроботесу, снеси семь гривен за окольницу.
Полинарья пошла на сеновал, чтоб дать лошади сена и, заглянув в угол, заметила ноги Макара.
— Ага! Вот ты где, молодец! — Полинарья врезала ему три увесистых шлепка. — Вот тебе, подорожник ты этакий!
Макар не заплакал. Он сердито вырвался из рук матери и убежал в избу. Отец, сидя за столом, дремал. Увидев сына, он улыбнулся пьяной улыбкой и поманил его пальцем:
— Ну-ка, иди сюда, сынок!
Макар подошел, недоверчиво, исподлобья глядя на отца. Яков притянул его к себе и, зажав в колени, ласково спросил:
