Алексей Бондин - Лога
— Айда-ка, Никита, поедем со мной на рудник, дельце есть.
— Какое?
— Айда, знай! Твое дело тут будет маленькое, а денежное.
— А вино есть?
Никита торопливо стал собираться.
— Ты куда? — спросила его Дарья.
— Куда собираюсь, туда еще не попал.
Мурза, виляя хвостом и заглядывая в лохматое лицо хозяина, прижимала ушки, скалила зубы, как бы улыбаясь.
— Ты куда наклалась? Айда-ка на место!
Мурза, опустив хвост, отошла и села под кровать.
— Возьми, веселее с собачкой, — сказал Яков.
— Ну, ладно коли, Мурза!.. Айда, что ли…
Собака с радостным визгом выбежала во двор.
— Не бери-ка собаку-то… Мне тоскливо, — сказала Дарья.
— Не околеешь. Что капиталы, поди, у тебя твои обокрадут. Ну, айда!
Когда они выехали из Подгорного, Скоробогатов достал бутылку водки. Остановив лошадь, раскупорил бутылку, налил стакан Никите.
— Давай-ка держи!
Потом, выпив сам, он рассказал, зачем поехал на прииск.
— Твое дело будет маленькое, Никита: спустить меня в забой да вытащить. Даром делянку уступить неохота. Ты смотри-ка, на Кривом-то логу что творится? Толчок! Народу насыпало — ни туда, ни сюда, везде робят, везде перебутаривают… А охотника я нашел, куда с добром, не жалко и смухлевать малость…
— Подсыпку сделать?
— Подсыпку не подсыпку… ну, а там…
— Давай хоть я сделаю.
— Ничего, я сам.
— Что, украду, думаешь?.. Все чин-чином сделаю. Дело оборудую по порядку. Бывал я в этом переделе-то!..
Бутылка была выпита, раскупорили другую.
Подползла незаметно ночь. Потемнел лес, потом — дорога. Шустрая лошадь, осторожно ступая по наезженной лесной дорожке, чутко прислушивалась к ночным шорохам в лесу. Скоробогатов смотрел на темносинюю полосу неба, где густыми стаями зажигались звезды. Двумя черными стенами лес теснил узкую дорогу.
Выехали на гору. Лес поредел. Купами стояли деревья, разбежавшись по широкой поруби.
— Смотри-ка! Кичиги[3] уже появились, — Яков указал на темный горизонт.
Никите не было дела до звезд. Ему хотелось запеть песню. Он уже несколько раз, откашливаясь, вбирал в себя воздух и хотел начать, но Скоробогатов ему мешал.
— Как они появятся, так и ночи стают холоднее.
— Кто?..
— А кичиги-то!
— О-о…
— А вот Ларион… как фонарем светит.
— Какой, где?
— Эвон! — указал Яков кнутовищем на широко рассыпанное квадратом созвездие. — Тоже зимние звезды-то.
— Не вижу.
— Да эвон, смотри!
— Ну так что, не надо мне их.
И, не слушая больше Якова, он громким голосом запел:
Ой да, как за е…э-э-э-иельничком,
Ой да, за бере…э-е-е-езничком
О-а-эх, за частым и да мелким… и да оси… — и-и-йничком.
К нему подпелся и Яков. Ночь, будто дрогнув, отозвалась лесным протяжным эхом. Высоко, в косматой гуще хвои, вдруг беспокойно завозилась огромная птица. Хлопая крыльями, она невидимо поднялась над лесом и улетела. Мурза черным комом нырнула в чащобу и визгливо затявкала.
— Глухарь!.. Язви его в душу, — крикнул Никита: — Мурза, усь!.. Бери чужа нашу! — и он снова запел:
Там ходи-лы да гуля-лы да воро… — о-о-о-о-ный конь.
Трое суточки не кормле… — о-о-о-о-н сто-ял.
Всю неде-елю не пое…*о-о-о-о-ен-ы был,
Черкасско-о-ое седло да н-а-а-а бок сбил,
Золоту-у узду порва-а-ал да
Шелков повод во гря-а-а-азь втоптал.
Как во городе то было, во Подгорнове,
Со-лучилось большое несчастьице —
Несчастливое да безвременное:
Что жена-то мужа не взлюбила.
Острым ножичком его да зарезала.
На ножичке его сердце вынула,
На булатном оно встрепенулося,
А жена-шельма улыбнулася,
Улыбнулася да рассмеялася.
В погребную яму бросила.
Погребной доской она прихлопнула,
Правой ноженькой притопнула,
Левой рученькой она прищелкнула.
Песня лилась беспрерывным потоком, эхо вторило ей. Похоже было, что во всех направлениях ехали люди и одинаковыми голосами пели одну и ту же песню. Никите понравились отголоски, они забавляли его. Он вскрикивал:
— О-о!!!
— О-о-о-о! — рассыпалось и замирало в далеких лесных дебрях.
— У-у!!!
— У-у-у-у!
— А-ы-ы!
— Ы-ы-ы!
— Сколько леших-то понасело в лесу! И все передразниваются. Э-эй!!!
— Эй, эй, эй!
— Ишь, сволочи!
Никита всю дорогу кричал и горланил песни, будя тихую предосеннюю ночь. Яков задумался. На ум пришла Макарова «сорочка»… и он впервые усомнился:
«Может быть, и счастки, только не для меня, а для сына».
Вслух он сказал:
— Эх, удалось бы мне сбыть делянку без убытку! Отслужил бы я молебен Семеону-праведному, чудотворцу Верхотурскому, рублевую свечу бы поставил.
— Так он тебе в долг-то и поверит! — отозвался Никита, — Исаике Ахезину обещал угощение поставить, а не поставил.
— Нет, Никита, — как-то упустил…
— Ну, и Семеона праведного тоже обдуешь!
— Бога не обманешь, Никита.
— Ты сумеешь!
— Один бог без греха! — вздохнув, сказал Яков.
— Да я! — добавил Никита и снова запел.
По лесам ёхотничок
Целый день гуля-я-ет,
По кустам лавровыем
Зверя примечает.
На прииск они приехали шумно. Яков не унимал напившегося Никиту: «Пусть он больше кричит; пугает потемки, чтобы из этих потемок не вышел опять Ваня». Кой-где побрякивали боталами кони, и светились потухающие костры, как тихо горящие свечи.
— Давай, разводи костер, Никита!
__ А на что?.. Я спать сейчас лягу.
— Ну, спать! Сразу, да и спать.
— А вино-то есть еще?
— Есть!
— Ну, сичас, коли, по дрова пойду…
— Ты погоди, я вот лошадь-то распрягу.
— Вот, опять погоди!
— Да боюсь я, — сознался Яков.
Они вместе пошли за хворостом.
— Нет уж, — сказал Яков, — ты валяй, иди сзади, а то мне вот все кажется, меня кто-то за ноги хватает.
Яков оставил Никите водки, а сам ушел в балаган, думая, что уснет, пока тот выпивает, сидя у костра.
Утром Яков насилу отыскал Никиту. Тот спьяна, видно, вздумал прогуляться, но, отойдя от становища шагов десять, свалился и уснул в мелкой заросли мягкого пихтарника.
Едва успел Яков бросить по золотнику золота в забой, на прииск приехал покупатель верхом на лошади. Это был здоровый мужик, в новом, с бархатным воротником азяме, за спиной его висело двухствольное ружье. С ним прибежал белый востроухий кобель, который сразу же стал по-хозяйски обнюхивать углы балагана. Мурза, подняв шерсть, набросилась на него. Но он спокойно принял нападение и, любезно улыбаясь, помахивая хвостом, отошел в сторону.
— Мир на стану! — приветствовал покупатель.
— Милости просим!
Яков сначала поломался… Ему умело помог Никита. Он, как бы ничего не зная, удивленно спросил:
— Ты чего это выдумал, Яков? Богатимое место и — на, вдруг?
— Н-нет уж, Никита. Раз такое несчастье приключилось, плохо робить.
— Так ты что же раньше-то мне не сказал? Я бы взял! Дружку не захотел уступить? А еще — связчики, а еще — сват!..
— Так я не супорствую, — ответил покупатель. — Бери. Я могу и…
— Ну, нет уж! — перебил его Никита: — я человек крепкий, потому как — солдат. Не надо… Даром отдавай — не надо. Если спервоначала не было сказано, — значит, не возьму…
Вечером той же дорогой, втроем они шумно возвращались в Подгорное. Лошадь покупателя шла на поводу, привязанная позади телеги. Впереди бежали Мурза и кобель, помахивая хвостами. Никита разостлал свой изодранный чекмень и лег на спину. Уронив корявые руки на могучую грудь, он горланил песни.
Скоробогатов не смог скоро найти подходящее место, чтобы сделать заявку «наверняка». Подсчитывая деньги, он решил оставить это дело до следующей весны. Но нетерпенье гнало его из дома. Поздней осенью он снова уехал в горы на разведки и, возвращаясь из дальнего путешествия, свернул с тракта на Кривой лог. Его грызло любопытство.
Прежнего своего рудника, где он просидел около десяти лет, он не узнал. Рядом с его балаганом стояла крепкая новая изба с пристроями для конюшен. Изрытый, перебуторенный лог был тоже неузнаваем. В нескольких местах он увидел, сделанные из жердья, строения для зимних работ.
Яков сразу понял, что прииск дал покупателю хорошую «жилу». Он тихонько рыкнул и почти вслух выругался.
Балаган его, врывшись задом в угор, стоял как и прежде, но дверь была оторвана и валялась рядом, а на месте ванюшкиной плотинки сделана была большая выемка.
«На вскрышу робит, — подумал Скоробогатов, — вон куда жилка-то выползла. Совсем близко была! А вот ведь чорт ее знал, что тут она под носом».
Он с досадой вспомнил змеиный выползок Суричихи, Макарову «сорочку» и сплюнул.
