Сергей Петров - Память о розовой лошади
— Вера Борисовна, врач из госпиталя, здесь живет? — спросил Андрей Данилович.
Женщина кивнула и крикнула в глубину квартиры:
— Верочка! К тебе!
Он шагнул за порог, сдернул с головы фуражку и от волнения положил ее по-уставному на сгиб руки перед грудью, точно пришел представляться начальству.
Она выглянула из комнаты и секунду пощурилась в полумрак коридора, будто не узнавала Андрея. Да и немудрено, если и не узнала: был он сейчас подтянутым, в форме, при всех орденах.
Разглядела его и просто, как частому гостю, сказала:
— Идите сюда, в комнату.
Он пошел следом за ней, а она быстро заходила по комнате, убирая разбросанное на стульях и на диване белье, комкая его и заталкивая в шифоньер.
Все это она проделала так ловко, что Андрей даже и не успел заметить, что, собственно, она убирала.
Вообще-то, он старался и не смотреть, отводил глаза в сторону.
Стекла в двух окнах большой комнаты блестели от солнца, и из-за света даже с трудом просматривались дома напротив. Занавеска у открытой форточки висела плоско, не колеблясь.
— Ну вот, вроде бы все в порядке, — хмыкнула она, бегло оглядев комнату.
Посмотрела на Андрея и удивленно спросила:
— Чего же вы не проходите, так и застыли у порога. — И опять это прозвучало так, точно он бывал у них часто. — Садитесь.
Он направился было к стулу возле стола, но она запротестовала:
— Нет, нет... На диван садитесь. Вы же пока больной, а там мягче.
Андрей послушно сел, куда она показала. Пружины дивана тяжело вдавились, звякнули, и он машинально отметил: диван давно пора перетягивать.
Она повернула стул от стола так, чтобы сесть к нему лицом и спросила:
— Ну, как вы себя чувствуете? — Тут же и засмеялась: — Господи, нашла о чем спрашивать, когда пришли в гости. Как будто давно не виделись... Вот привычка, — она покачала головой, словно сама себя укоряла. — Чай пить будем? У мамы, кажется, осталась заварка.
В домашнем платье, а не в белом халате, она показалась ему немного другой — милее, менее строгой, и смущение его стало проходить.
— Можно и чаю, — кивнул он.
— Хорошо, что вы пораньше пришли, — сказала она, — а то бы могли не застать меня: я только-только собралась на базар за картошкой. В воскресенье привозят. Сейчас все сажают картошку, вот и мы с мамой решили посадить. Но ничего — схожу в следующее воскресенье.
Андрей покачал головой:
— О нет, надо сегодня купить. Неделя пройдет — и сажать будет уже поздновато.
— Вы так думаете? — недоверчиво спросила она.
Андрей посмотрел на нее с удивлением:
— Уверен.
— Так что же делать? Знаете что: я быстро схожу — базар близко. А вы не уйдете? Посидите пока, поговорите с мамой. Она у меня славная.
— А я с вами пойду. Разве нельзя? Правда, в форме не совсем удобно, патруль еще подвернется...
Она сразу откликнулась:
— Могу дать штатский плащ брата. Брат у меня, между прочим, тоже на фронте. Вы плащ застегнете на все пуговицы, и формы не будет видно.
Свободный от бинтов, от забот и обязанностей, он весело толкался на базаре меж подвод, среди длинных деревянных столов и фанерных киосков, словно нигде уже не шла война, не гибли люди, а было только слепящее солнце на чистом небе и эта женщина рядом, казавшаяся ему сейчас еще ниже ростом: голова ее едва доходила ему до плеча. Но походка у ней была быстрой, увертливой, движения неуловимо точными, и в толпе она то и дело его обгоняла. По базару шныряли спекулянты с лисьими лицами, у громадных весов громко ругались две толстые бабы, а у забора гадали женщинам по руке цыганки. В непросохшем полутемном проходе по тылам киосков одна такая цыганка прицепилась к Андрею:
— Купи, дорогой, своей милой духи, — повела она аспидно-черными глазами. — Довоенные. «Манон». Рада будет твоя милая, уверяю.
Обрадованный, что может сделать подарок, он расплатился новыми сотенными бумажками и спрятал флакон в карман. Догнал Веру Борисовну, когда она уже нацелилась покупать картофель. Поверх ее головы он увидел на прилавке крупные розовые клубни и тронул ее за локоть.
— Другую взять надо.
— Разве не все равно? — удивилась она.
— Совсем не все равно, — с удовольствием принялся объяснять он. — Надо взять мелкого, семенного, да и другого сорта. А это и не сортовая картошка. Вообще-то похожа на «красную розу»... Но посади такую — больше половины в зиму зазря пропадет.
Вблизи ворот торговала с подводы женщина в кирзовых сапогах и, несмотря на тепло, в ватнике. Продавала она то, что и нужно: «лорх», но запрашивала страшно дорого, и он отчаянно, как не стал бы, конечно, делать, если бы покупал для себя, торговался. Уступив и приняв деньги, женщина сказала обиженно:
— А еще военный. Вижу вон — погон из-под плаща торчит.
Вера Борисовна засмеялась:
— Мастер вы торговаться, лучше некуда, — и стала осматриваться, нет ли кого поблизости с тележкой, чтобы довезти мешок картошки до дома.
— Я донесу, — сказал он. — Здесь же недалеко. Да и нести-то нечего — всего мешок.
— Нет, нет... Вам нельзя. Вы что, убить себя хотите?
— Да на правом плече понесу...
— Все равно нельзя. Что вы? Ни в коем случае.
Его немного обидела ее настойчивость. Чего там какой-то мешок? Он молча забрал в руку его верх и, присев, легко кинул мешок к а плечо. По телу огнем полыхнула боль, перед глазами поплыли оранжевые круги, а на лбу крупными каплями выступил пот.
Она все это сразу заметила и чуть не заплакала.
— Я же говорила... Говорила. Сейчас же бросайте. Слышите? Ну!
Но Андрей уже справился с болью и твердо пошел к выходу. Догнав его, она пристроилась сзади, подставила плечо под свисавший конец мешка. Так и шли: он — впереди, а она — за ним, касаясь его бока грудью.
Дома она сердито велела ему сесть на диван и расстегнуть мундир, а сама открыла в невысоком, округло-бокастом комоде верхний ящик, низко склонилась над ним и принялась там рыться. Сбоку он видел, как она озабоченно хмурится у комода, ломая, как в госпитале, углом брови, и ему стало неловко: он почувствовал себя виноватым перед ней, потому что и правда устал с непривычки, в глазах было темно, словно день померк, болел бок.
В комнату, приоткрыв дверь, заглянул наголо остриженный мальчик, и Андрей, чтобы хоть что-то сказать, спросил с придыханием:
— Ваш?
Она глянула на него поверх ящика.
— Кто? О чем вы? А-а... — Увидела мальчика, и глаза у нее заблестели. — Конечно, мой. Младшенький. Верно, похож? Весь в меня.
Андрей, конечно, понял, что сморозил глупость: она-то была не старше его самого, ну, года двадцать три, а мальчику — лет двенадцать.
— Хотел спросить — родственник? — поправился он.
— О господи! Не можете вы разве посидеть спокойно? Ясно же, что не сын. Племянник это мой. Миша. Сын брата.
И сразу попросила мальчика:
— Миша, принеси стакан воды. И побыстрее.
Она достала из ящика пакетик с порошком и две розоватые пилюльки. Развернула пакетик, положила пилюльки в порошок, а когда Миша принес воду, взяла у него стакан и подошла к Андрею:
— Выпейте вот это, — и покачала головой. — И надо же таким упрямым родиться.
— Да зачем? Ничего ведь и нет, — попытался отстранить он ее руку.
— Ну, капитан! — глаза ее гневно сверкнули.
Она мгновенно вновь превратилась для него во врача, он послушно все выпил и даже слегка расслабленно откинул голову на спинку дивана.
Вера Борисовна сидела напротив и внимательно всматривалась ему в лицо.
Боль утихла.
Взгляд Веры Борисовны стал спокойным, и она задумчиво проговорила:
— Неужели все-таки там остался осколок?
Один осколок и верно остался. Всю жизнь носил его с собой Андрей Данилович: позже это определили рентгеном — он засел глубоко в мягких тканях у крупных сосудов, и поэтому трогать его не решались. Опасности для здоровья осколок не представлял, но нет-нет да и напоминал о себе, особенно почему-то при сильном волнении.
Но тогда боль скоро совсем прошла. Мама Веры Борисовны принесла только что вскипевший чайник с еще подрагивающей от пара крышкой, достала из буфета матового стекла вазочку с вишневым вареньем, фарфоровые чашки и тонкими ломтиками нарезала хлеба. Она усиленно угощала его, и он, смущаясь, пил чай и даже ел варенье, хотя сразу заметил, что на варенье уже образовалась тонкая корочка, и, значит, стоит оно в буфете давно — видимо, предназначено специально для гостей. Мама Веры Борисовны, как-то по-птичьи клоня небольшую голову с аккуратной прической то к левому боку, то к правому, все время очень внимательно разглядывала его. Он даже стал нервничать, но тут она сказала:
— Смотрю на вас, смотрю... Такой молодой, и столько уже орденов. — Неожиданно она потянулась к нему и погладила его ладонью по руке. — Сколько же тебе, мальчик, пришлось выдержать?
У Веры Борисовны так дрогнули ресницы, что показалось — вот-вот с них скатится слеза. Но голос ее прозвучал властно:
