Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
«Чего они там задумали?» — похолодел Степа. Он вдруг резко распахнул полы пиджака, рванулся вперед, словно прыгнул с кручи, и, оставив пиджак в руках Ильи Ефимовича, бросился бежать.
Пожалуй, никогда в жизни Степа не бегал с такой быстротой, как сейчас. Без пиджака, подгоняемый в спину холодным ветром, он легко перескакивал через канавы и рытвины, скользил по обледеневшей за ночь дороге, спотыкался, падал, вновь вскакивал и мчался дальше...
Несколько пар ног с тяжелым топотом гнались за мальчиком следом. Но преследователи быстро выдохлись. Остался один лишь Оська. Но и ему, в тяжелых сапогах и полушубке, не так легко было соперничать со Степой. На бегу Оська пошарил за пазухой и выругался: обреза не было — он оставил его в санях, под мешками.
А мальчишку надо задержать во что бы то ни стало! Оська напряг все свои силы.
Степа между тем влетел в деревню.
Скорей, скорей к Рукавишниковым! Но до них еще далеко. Он бросился к первой избе, забарабанил кулаками в окно.
Никто не отозвался. Степа побежал дальше. Все слышнее сзади тяжелый топот.
— Кара-ул! Хлеб увозят! Караул! — истошно завопил он.
А деревня все еще спит, в окнах ни одного огонька, даже собаки молчат в подворотнях.
Что же делать? Кто услышит тебя, Степа Ковшов?
Посредине улицы у самой дороги темнеет приземистый пожарный сарай. А около него — Степа это хорошо знает — столб с чугунной доской, к веревке привязан железный шкворень.
Степа нашарил шкворень и, как молотом, часто и ожесточенно принялся бить в чугунную доску. Гуди, набат, поднимай людей!
Но быстро захлебнулся тревожный зов чугунной доски. И уже нет шкворня в руках у Степы. Что-то тяжелое, тупое обрушилось ему на голову, и мальчик, теряя сознание, полетел в бездонный омут...
БОЛЬШАЯ ВЕСНА
Только через месяц Степа Ковшов оправился после тяжелого ранения, и его выписали из больницы.
Встречать приятеля ребята отправились вместе с Матвеем Петровичем. Они запрягли школьную лошадь и к десяти часам утра поехали в Заречье, где находилась больница.
Но еще задолго до этого туда прибежали Нюшка и Таня.
Они прохаживались по садику, заглядывали в окна палаты и очень досадовали, что Степа не может поскорее выписаться.
Наконец он появился на крыльце больницы. Был он худой, вытянувшийся, коротко остриженный.
Девочки бросились было к крыльцу, но потом приостановились и жалостливо-растерянно посмотрели на Степу.
— Да живой, живой... — кивнул мальчик. — Подходите, не бойтесь. Можно и за руку поздороваться. — И, шагнув к Нюшке и Тане, он крепко пожал им руки.
Девочки сдержанно улыбнулись. Кажется, все страшное прошло: Степа ходит, в руке появилась сила, голова без повязки и глаза смотрят ясно и весело.
А ведь сколько было тревог и опасений, как свежа в памяти та холодная ночь, когда Степу нашли у пожарного сарая с пробитой головой! Хотя Оська Еремин и оглушил его железным шкворнем, но набат все же сделал свое — всполошил и поднял на ноги колхозников. Они захватили Оську, Илью Ковшова и не дали увезти ни одного мешка зерна. Скрылся неизвестно куда только один директор школы Савин.
Степа потом две недели лежал в больнице без сознания, и врачи сильно опасались за его жизнь. Но теперь все страшное, кажется, прошло...
Нюшка усадила Степу на скамейку и развязала перед ним узелок с пирогами и ватрушками:
— Угощайся вот... мамка прислала.
— Да я же выписываюсь... ни к чему это.
— Все равно ешь, нагуливай силы... нужно это! — приказала Нюшка и, оделив пирогами Степу и Таню, принялась сообщать новости.
Теперь Степе никуда не надо уезжать — роно отменило решение педсовета о его исключении из школы. К тому же в ШКМ назначен новый директор— Матвей Петрович. Он говорит, что с осени в школе прибавятся два класса — восьмой и девятый. Теперь ребятам будет где учиться.
А над Ильей Ковшовым и Оськой Ереминым скоро состоится суд. Жаль только, что скрылся Савин — он, верно, тоже из их компании. Ну да ничего, на суде все распутается... Суд будет проходить прямо в колхозе, при всем народе, и Степе, конечно, придется выступать первым свидетелем.
— Ты не бойся, — шепнула Таня. — Знаешь, сколько у тебя теперь друзей на свете?
— Каких друзей? — не понял Степа.
Таня рассказала. После того как в газете была напечатана заметка о том, как школьник Степа Ковшов разоблачил кулаков, в адрес кольцовской ШКМ со всех сторон посыпались письма. Пишут комсомольцы, пионеры, колхозники, молодые рабочие. Они справляются о здоровье Степы, предлагают ему свою поддержку, собираются приехать на суд...
К больнице подъехали на телеге Матвей Петрович, Афоня и Митя.
Заметив Нюшку и Таню, мальчишки только развели руками — значит, все новости Степе теперь уже известны!
— Да нет, не все, — сказал Матвей Петрович. — Главного-то, пожалуй, никто из вас еще не знает.
И он сообщил, что на днях арестован бывший директор школы Савин. Как оказалось, он не только помогал кулакам в их темных проделках, но был врагом куда более опытным и опасным. Белый офицер в прошлом, Савин обманом пробрался в школу, связался с врагами и всячески вредил организации колхозов.
Учитель пристально посмотрел на Степу:
— Как это ни горько, но тебе нужно знать все до конца. Савин жил под чужой фамилией. И он совсем не Савин, а Аигин, сын помещика из Дубняков.
— Аигин! — крикнул Степа. — Это там, где коммуна... где отец?
— Да-да... Как выяснилось, Савин-Аигин и был одним из убийц твоего отца... Враги думали задушить первую коммуну, запугать людей. Но нет, это им не удалось. Ледоход прошел, большая весна началась...
У Степы перехватило горло. И он жил рядом с убийцей своего отца, ходил с ним по одной земле, дышал одним воздухом и не мог схватить его за черную руку!
Учитель привлек мальчика к себе:
— Да ну же, Степа, крепись! Ты смело шел по следу врага, и ты многое сделал. Отец тобой был бы доволен...
...В Кольцовку возвращались молча.
Сначала Степа сидел на телеге, потом спрыгнул и зашагал вместе со всеми полевым проселком.
Земля мягко пружинила под ногами, дышала теплом.
Стоял солнечный майский день. Голубая чаша неба была широка и просторна и, казалось, до краев наполнена живыми весенними соками.
Молодо зеленели березы на опушке леса, в низинах буйно пробивалась трава, расцвеченная желтыми первоцветами; бурная в недавние дни половодья, речка теперь угомонилась, и берега ее уже были чинно оторочены кудрявым лозняком.
В поле шла пахота. Артельные лошади, запряженные в плуги, ходили гуськом, и пахари задорно покрикивали на них. Все больше и больше становилось вспаханной земли. Только что поднятая плугом, она выглядела сочной, ярко-коричневой, а подсушенная солнцем и ветром, серела, как будто покрывалась пеплом.
Чуть поодаль, чтобы не пугать лошадей, пахал землю оранжевый школьный «Фордзон». За рулем сидел Шурка. На радиаторе, как огонек, горел красный манящий флажок.
Степа вспомнил первую коммунарскую весну в Дубняках, вспомнил отца, трепещущее на ветру кумачовое полотнище, которое он нес впереди колонны пахарей...
Тогда пахарей было совсем немного, а сейчас далеко окрест раскинулись поля — кольцовские, зареченские, торбеевские, а еще дальше поля сотен и сотен других сел и деревень, и повсюду люди пашут землю вместе, одной дружной семьей.
Так вот она, большая весна на земле, о которой мечтал отец Степы!
Трактор развернулся и пошел навстречу ребятам, переворачивая маслянистые, тяжелые пласты земли.
— Эх, если бы тракторов побольше! — вслух подумала Нюшка. — Мы бы всю землю подняли, всю ширь перепластовали... До самого некуда!
— Будут вам машины, будут! — улыбнулся учитель. — Ваше от вас не уйдет.
Нюшка заглянула Степе в лицо:
— Хочешь порулить? Мы уж тут все по очереди водили...
Степа кивнул головой.
Нюшка замахала руками и, когда Шурка остановил «Фордзон», сказала ему, что надо иметь совесть и уступить место другому,
Степа сел за руль и тронул трактор. Ребята и Матвей Петрович остались ждать его у края загона.
Заливались в небе жаворонки, припекало весеннее солнце, как живые, извивались под отвалами плугов черные пласты земли, острые лемеха разрывали старые межи, сливая узкие полосы в один широкий, неоглядный массив, а Степа все кружил и кружил по полю, крепко сжимая руль трактора.
Оживала земля, гудело поле...
ЗЕМЛЯ МОЛОДАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАССЫЛЬНАЯ
Правление колхоза «Передовик» заседало уже третий час. Сквозь дощатую перегородку, отделявшую кабинет председателя от просторной горницы, доносились голоса, взрывы смеха, кашель, пробивался сизый дымок самокруток, словно в кабинете жгли лапник.
