Лев Черепанов - Горбатые мили
— Пер… вый по… — едва выдавил из себя Кузьма Никодимыч. — Опять оказываете мне первую помощь. — Узнал Назара!
«Почему не меня?» — Венка протянул пригоршню под головой Кузьмы Никодимыча, как за милостыней.
— Смотри, отец! Если не поддашься ей — будешь герой. «То есть смерти».
А Кузьму Никодимыча душила обида. За кого?
— Дайте мне!.. — рулевой Николай разъединил перед собой Зельцерова и неизменно парадного второго штурмана Лето. От него отодвинулся Игнатич — невольный свидетель, как Венка раздражался, когда к нему подселяли Кузьму Никодимыча.
— Вирай его! Игнатич! — позвал за собой Никанов.
«В суматохе-то что упустил я?.. — вспомнил Плюхин свое пребывание в ходовой рубке, после того как взял пеленг. — Занес в журнал широту, долготу. А почему мы отступили от правил, не утопили торпеду?.. За это кто в ответе?»
Зубакину не доводилось раньше чувствовать это. Как будто ему никогда уже не удалось бы вернуть долг. Притом кого мог винить? Протестующе, качая головой, как морской лев, развел руки — никому не дал поднять Кузьму Никодимыча.
— Непростительно? Ты так находишь, старпом? Только без каких-либо!.. Искренне! — сникший, едва слышно спросил Плюхина.
— Случилось на моей вахте…
— Не отрицаю. А дальше? Ты хоть сейчас-то у меня будь!..
— Анатолий Иванович! Что я?.. Вы же не можете меня услышать!
Капитан с утра, как остался с Кузьмой Никодимычем «обиходить» торпеду, находился рядом с ним, пока не понадобилось вскрыть холщовую оплетку тонких проводов.
— В это самое время будто не болтало, — снова собрался с силами Кузьма Никодимыч. — То есть… — заквохтало у него в горле. — Океан зыбил, конечно. А я — никак, не замечал этого. Как следовало.
— Ты думаешь, один такой? Не-ет! В шторм на мелководье, рыбы тоже… Укачиваются. Раз — и вверх пузом. — Зубакин искренне сочувствовал Кузьме Никодимычу, старался рассмешить.
— Значит, так!..
— А с тобой просто. Понятно, почему не выносишь. Привыкай!
Полуодетый Зельцеров заранее шагнул к грузовой лебедке, иначе бы на него девятым валом налетел Серега.
— Ты дыши… — концами пальцев коснулся Кузьмы Никодимыча. — Это сейчас для нас главное. Для всего экипажа.
— Отец, — Венка схватил Кузьму Никодимыча за голову.
С начала плаванья он не мог преодолеть то, что мешало ему быть Кузьме Никодимычу родным сыном! И вот…
Кузьма Никодимыч сжал губы покрепче. Натужно, напрягая последние силы, всмотрелся в те видения, какие предшествовали взрыву на промысловой палубе. Сразу как бы всплыл — тут же, среди близких, и одновременно в океане, уносящем вдаль очень ласково, как на котиковых ластах.
У Игнатича запершило в горле. Лето склонился — заметил редкостную розовую чайку. Тотчас вслепую подал Венке дубленку, сказал ругливо:
— Сам-то ты!.. Простудишься ведь.
— Надень… — попросил Венку Никанов.
Каждому понадобилось оказать ему хоть какую-нибудь услугу.
Зельцеров остался в спортивной майке с эмблемой спортклуба тралфлота: курточку положил Кузьме Никодимычу под затылок.
11И конец.
Не позднее полуночи с «Тафуином» поравнялся фрегат с ракетами в наклонных ангарах. Неторопливо, с большими интервалами замигал светофор:
— ПРОШУ ВАШЕГО БОЛЬНОГО СДАТЬ МНЕ. ОКАЖУ КВАЛИФИЦИРОВАННУЮ ВРАЧЕБНУЮ ПОМОЩЬ. КОМАНДИР.
У Плюхина глаза полезли на лоб. Вбежал на мостик — спустился:
— Это — что? Они прочитали наши шифровки? («Как тут не поверить, что в двадцатом веке секретов нет».) Мы о Кузьме Никодимыче радировали, — подтянул к себе предсудкома Игнатича.
— Любопытство удовлетворить ему надо! — пояснил Назар и надвинул себе фуражку на лоб, как Зубакин.
— Запрашивает: «Поняли его — нет?» — подсказал-поторопил начальник рации.
Фрегат и «Тафуин» взлетали на валах друг перед другом попеременно, сближаясь и отскакивая назад, как морские петухи.
Зубакин взглядывал на боевой корабль. А все, что произошло до того, навязывало ему себя, стояло перед его глазами. Снова видел, как отыскал Кузьма Никодимыч на конусе крышку и свернул шурупы, потом проник вовнутрь, к оцинкованному ящику, застопорил в нем все контакты реле, раздвинул синие, белые, желтые, черные провода.
«А так ли нужно было ему отправлять меня в каюту? Оплетку проводов Кузьма Никодимыч мог вспороть и ножом, без ножниц. Однако, поди ты, взял заупрямился. Поднеси ему! Почему я тогда ничего не заподозрил? На нюх же можно было… что неспроста он. Оберегал меня».
…В то время когда Зубакин удалился, Кузьма Никодимыч вынул припрятанный нож, повернул лезвие от себя, а затем наложил на что наметил и дернул к себе…
Так было. Зубакин же оттягивал — вглядывался в себя. Как будто не наложи он резолюцию: «Соответствует действительности», все началось бы сызнова. Кончины Кузьмы Никодимыча ни за что бы не допустил. Только можно ли заставить уняться память? Она и удерживала, и усиливала то, что предшествовало самому печальному во всем рейсе.
Как мог Зубакин оправдать Кузьму Никодимыча, спасшего ему жизнь! Не радовался он, что жил за другого. Потому-то выругался:
— Мерзко-то как!
— Отец! — позвал Венка Кузьму Никодимыча уже в лазарете.
— Хрустит что-то в ней. Хочу кашлянуть… Тянет, — чуть слышно, не жалуясь, сказал про свою грудь Кузьма Никодимыч.
Ох, не успел он вложить своему бедовому сыну, что встать на ноги — это значит начать жить только крупно, во всю мощь, и не в чем не быть клоуном, смешных без того полным-полно.
12«Тафуин» греб домой, огибая Алеуты с севера, всю ночь и еще день. Поступило распоряжение обследовать отмель Стейлмейт — свернул на ост-норд.
Тогда же начальник рации тайком от всех вложил Назару в ладонь частную радиограмму.
Ну, Нонна! Придумала же что отбить амурчанину: «Я ОПЯТЬ С КЫТМАНОВЫМ. С НИМ МНЕ ВСЕ ДОРОЖЕ. РИСУЮ ЗАНОВО. НУЖДАЮСЬ В УСПЕХЕ, МЕЧТАЮ. ТОЛЬКО НАСТОЯЩИМ ПУСТЬ ЖИВУТ БЕЗДАРИ И НЕДОУМКИ».
На рыбной фабрике большой свет не горел — только кое-где желтели пятна дежурных лампочек. Сгорбленному Назару, вроде не живущему больше («Так мало дано нам»), они что были, что нет. Ему не приходило на ум, что транспортеры, тележки с пневматическими моторчиками, станок для газировки брикетов, весы — все это, заброшенное, после первого же замета трала опять придет в движение, снова здесь полюднеет, опять чья-то вахта захочет обогнать ту, которую сменяет.
Он не устоял на месте, побрел к морозилке, когда Варламов Спиридон и Никанов внесли туда Кузьму Никодимыча, завернутого во что-то обтрепанное — вероятно в парусину.
Не просто, очень не просто заморозить человека — не то что окуня.
Венка, как нарочно, растравливал себя — пытался у в и д е т ь, что делал его отец, перед тем как сработало подрывное устройство. Вот Кузьма Никодимыч задержал дыхание, не вдруг, соблюдая осторожность, опустил часть съемного корпуса торпеды и как бы увлек его — приподнял выгнутую плоскость с четырьмя зияющими отверстиями и внутренними ребрами жесткости. Затем дал себе чуть передохнуть, словно ответственность физически ощущаема, как груз, и отодвинул монтажный шпагат. Ребус из пестроты разноцветных проводков угрожал разнести «Тафуин» на части.
— Так отец проник сюда!.. — покачнулся Венка перед пестротой в головной части торпеды. — Осмотрел все издали, боковым зрением. А о чем же подумал в свой последний час? Не о том, что я у него оставался позади? Не дождался, когда б его догнал, сирота при живых родителях.
Что связывает родных? Не обязанности!..
Хотя до Зубакина было не далеко, от него никто ничего не добивался. А кто еще мог воссоздать те подробности особого, всевозрастающего значения? Он спустился по трапу на ступеньку ниже, одетый с иголочки и чисто выбритый.
То мгновение, отошедшее в вечность, вместе с обезвреживанием торпеды ему казалось до предела спрессованным. В него вместился и рыбцех с телом Кузьмы Никодимыча, и траулер, от килевого бруса до клотика, и то, что находилось для всех впереди. Уже пережил всю целиком происшедшую трагедию, причем наверняка его переживания были сильней, чем у кого-либо. Теперь же снова обрел благостную, необходимую командиру уравновешенность, значительность осанки.
Чья воля вела его: или та, что исходила из распоряжений с берега, или собственная, вложенная в разработку распоряжений, включающая в себя что-то от полученных? Ему некогда было особенно раздумывать об этом и не к чему. У него была определенная устремленность, как обычно, служил ей — не давал себе в чем-то сплоховать. К другим также не уменьшил требовательности, потому что все пользовались процентами от его побед — получали внеочередные квартиры, места в детских яслях и прочее.
Когда Назар наклонился распрямить над Кузьмой Никодимычем лишнюю морщинку, электрический привод вроде бы не смог больше бездействовать. Дверь морозилки тронулась к левому борту — серая, толстая, небыстрая.
