Лев Черепанов - Горбатые мили
На Димино плечо взмыл японский траулер. Полез выше…
— Почи-сть хошь? — матрос-пекарь одобрил Димино ковыряние.
В расщелину между матросом-пекарем и машинистом выглянул Зельцеров — худой, остриженный наголо. Назар больше не выделялся своей прической, как было.
— Обратите на японцев!.. — Зельцеров призвал от всего воздержаться: от беготни, от выкриков.
Японский траулер сбавил ход, как перед подъемом трала. А может, из-за чего-то еще.
Он отличался от «Тафуина» тем, что у него ходовая рубка размещалась выше, из-за чего промысловая оказалась лишней, из одной японские штурманы обозревали все вокруг — до конца удлиненной промысловой палубы с одной большой аркой для опоражнивания капроновой снасти. Матросы на нем ждали: русские подкинут хлеба. Уже приготовили отдарки — нейлоновые цветные платки. Молодые прикладывали пальцы к губам — посылали русским женщинам воздушные поцелуи.
«Вот оно!.. Эт-то уже настоящее, никуда не попрешь. Близко японцы! Засвидетельствуют. Так ведь? Уилливо к тому же… Скоро начнет переворачивать океан. Осложнит все. Тогда как мы?..»
— Что нам следует? — сказал Назар, стараясь мыслить ясно, ничего не упуская, никаких деталей-подробностей.
— Сбросим ее!.. Покуда японцы не расчухали!.. Гамузом скатим по-быстрому, и, как говорится, концы в воду. Спиридон, чья сейчас вахта? Твоя, кажется? — вздернуто взбудораженный Зельцеров полуобнял себя, ладони засунул под мышки.
То же самое взялся выяснить второй штурман Лето: кому можно приказать?
Длинный, как поднятый трал, Варламов Спиридон не сказал им ни «да», ни «нет». Ушел к первому помощнику.
— Я тебе припомню! — озлясь, Зельцеров уперся в верхний край торпеды. Позвал боцмана. — Прикладывай свои руки! Нечего!..
Над ют-компанией уронила взвизг маевка, над скопищем людей в конце кормы. Палубу пронизывало растекающееся гудение. Все как бы шло своим чередом.
— Пуп у него развяжется? — как вправду встревожился Бавин за Зельцерова.
Игнатич считался с присутствием Назара. Зашел за него.
— Ты в молчанку играешь?.. — не спросил — потребовал действовать.
Все собрались скобой возле торпеды, обернулись на звуки шагов позади себя.
Кузьма Никодимыч только вылез из прачечной. Шел впригиб. Вытер руки, заругался:
— Б-б-бм… Больно вы. Японцы вам ничего? Не в счет, что ли? Заловят н-нашу гостью, а что потом? Тоже так же?..
К первому помощнику боком перебрались Бичнев, рулевой Николай. Они искали заветрие — так подумал Зельцеров.
— Что же, гуманничаем? А японцы-то все те же. Мирного договора с нами не хотят. Его им не надо без Курил и пол-Сахалина. Торгуют тоже так… Не все у них купишь. К примеру, поисковую электронику… Верно же, Назар Глебович? Скажите! К вам прислушаются! — выкрикнул Зельцеров.
Длинный, костистый Назар вынул из кармана белые нитяные перчатки, натянул их и энергично раздвинул пальцы. Насмешливо, изучающе взглянул на торпеду.
Перед ним валялась мерзлая камбала. Там же уилливо гонял тонкую, легкую, шуршащую камбальную мелочь, как побитую морозом багрово-зеленую листву. Топнул левой ногой, правой — на чистой палубе его следы оказались выделенными той окуневой чешуей, что осыпалась с сапог. Как будто прозрел. «Настоящее — видно. А какое у нас будущее? Оно вроде все еще за пеленой».
Из-за Зельцерова выскочил Плюхин и сразу же отступил назад, иначе угодил бы под торпеду у острия. Покосился на дым, нахлобученный на вершины вулканов.
— Эти, что ли, не хотят водить с нами дружбу? Они такие же. Вроде нас с тобой. Рабочий класс, — сказал об японцах Варламов Спиридон Никанову.
Молча, тихо взбесился Зельцеров — не скрыл только блеска глаз. Выжидающе посмотрел на Ершилова. Привык, что у того не было своего твердого курса, прилипал почти всегда.
Что подкинул океан! Известие об этом сразу разнеслось по всем каютам. На юте свободным остался только слип, один он, потому что на нем не устоишь: круто наклонен к океану, входит в него, как совок.
— Ты нам про классовый подход брось! Есть здравый смысл!.. — сказал возле него матрос с бронзовым загаром.
«Есть! Действительно, только справедливо ли это будет? По отношению ко всем здесь? То же самое — к японцам?» — вблизи от Игнатича и Ершилова, не глядя на них, Назар протянул руку к вентиляционной колонне. Вгляделся, не осталось ли вмятины от торпеды? Вообразил ее в руках самых надежных притороченной по его команде к внутренней стороне фальшборта и еще определеннее ощутил свою способность сделать неотложно нужное, свою власть — соединить настоящее с тем будущим. «Однако никого не гони, нельзя. Вступайся-ка за Кузьму Никодимыча. Получится, что ты все так же, вместе со всеми. Или считаешь: рано? Пусть все выскажутся, обсудят — тебе потом не потребуется ничего пояснять, сразу займешься делом?»
— Самое лучшее сдать ее, — сказала врач о торпеде, вполне допуская, что это приемлемо.
Возле нее сбилась вся женская половина. Бойкущая, грудастая мойщица, как сошедшая с полотна Кустодиева, трещала с нескладной, длинной уборщицей.
— В территориальных водах?.. Кому?.. Чьим военным? — вытаращил глазищи Бичнев.
— Чиф, запроси Находку. Пусть свяжется с кем надо. — Старший тралмейстер словно клянчил.
Зельцерову становилось все больше невтерпеж:
— Вы что же?.. Рехнулись? Японец наседает. К тому же погода-то какая? Это бьет уже по вам, так себе? Старший помощник? Ты у кого на поводу? («Первый помощник всему здесь закавыка!») Тебе потом придется… Спросят с тебя! («Первому помощнику Находка поставит на «вид», не больше».) Выдержит твоя шея? («Скурихин давно бы смотался отсюда, развязал нам руки».)
— Нам в самый раз отойти! — рассудил Бавин.
Кто и с кем сомкнулся?
Ершилов взялся за воротник фуфайки, рванул его чуть не до ушей.
— Не было печали! — собрался искать свой сон.
— Слабо тебе? Удаляешься? — стрельнул в него Зельцеров ненавидящим взглядом.
Игнатич возмутился:
— Иначе-то как будто нельзя? Обязательно надо оборвать?..
Ни один мускул не дрогнул на лице Зельцерова:
— В каждом из нас маленький Зубакин!..
Про третье условие Назар помнил. Про то, что «Тафуин» окружали нейтральные воды. Тем более следовало действовать по-боевому. Как минимум, дать знать Зубакину о том, что́ катается по промысловой палубе.
К Назару пристроился Плюхин. Взглянул ему в глаза, как уже понесший наказание:
— Капитан рефрижераторщика тоже надеялся… Скомандовал — не забыл что?
Провалы в памяти Назара не случались.
Для крепления торпеды нашелся обрубок манильского каната. Никанов сделал из него петлю. Уилливо подбросил ее, потянул за собой.
— Не надо! — сказал Назар боцману, наполовину скрытому под парусиной палатки, валящемуся с ног.
— Что вы? Пока то, се.. — Боцман принял решение первого помощника. Однако оно могло измениться.
Не так-то просто осуществлять справедливость! Назар вцепился в полотно — разжал пальцы. Все этапное мгновенно пронеслось в его голове: и двуступенчатый отход из Находки, когда матросы не успели закусить, и списание Малютина без разбора на партбюро, и отстаивание Кузьмы Никодимыча, и нервотрепка с Олюторкой. Собрания же как не было!
А рулевой Николай подбирался к узкой части торпеды с деревянным брусом. Присел, как за бруствером окопа.
— Мне необходимо определиться, — сказал Плюхин.
— Конечно, — подтвердил Назар.
«Пожалуйста, четвертое существенное условие. Мешкать нельзя», — сказал себе. Глаза его сами отыскали парусину.
— Назар Глебович! Используете свое служебное положение. Заставляете всех нас насильно жить только для завтра?
Все взвесив, Назар дал получше увидеть себя, приподнялся:
— Стыдно! — сразу еще ругливей: — Нельзя так, говорю. — Потом перевел взгляд на сопки и одним, по-особому произнесенным, словом напомнил о том, какой стране принадлежал «Тафуин». Как бы призвал блюсти себя: — Товарищ!.. — помаячил Зельцерову-паникеру.
Для Венки не существовало двух Алясок. Плавание енисейского казака Семена Дежнева, дерзкий бросок в неизвестность экспедиции Витуса Беринга, открытие пролива между Азией и Америкой, островов Диомида, Святого Лаврентия, высадка на голый берег подштурмана Ивана Федорова, зимовка промышленника Пушкарева у пролива Ионицкого, поселение Степана Глотова на Кадьяке, а Потапа Зайкова на Унимаке, закладка Российско-Американской компании с монопольным правом на все промыслы и полезные ископаемые северо-западной оконечности США с ее брошенными в океан, к России, Алеутами — все соединилось с настоящим. К тому же физически Аляска находилась под боком. Память о благородстве первых русских ничего не заставляла сделать, и не учесть ее он не мог так же, как Варламов Спиридон, Игнатич, рулевой Николай.
