Николай Чаусов - Сибиряки
«Выходные на воскресниках, на работе», — мысленно поправил Поздняков.
«…Очень жаль, что тебе удалось узнать мою почту, но имей в виду: ни одного твоего письма я больше не прочитаю…»
«Прочитаешь!»
«…Какая я тоже свинья по отношению к Клавдии Ивановне, к тебе самому, что не выпроводила тебя сразу же за дверь, как только ты заикнулся о моем возвращении…»
«Ты же выпроводила меня, Оля. А потом сама ждала, когда я позвоню снова».
«…Кстати, почта моя меняется…»
«Ничего у тебя не меняется. И сама ты не меняешься, даже к Луневу: по-прежнему его водишь за нос».
«…Прощай навсегда. Забудь все и возвращайся к семье. Это моя последняя просьба.
Ольга.»Поздняков еще раз перечитал короткое неласковое письмо Ольги, откинулся в кресле. В том, что Ольга хочет забыть его, вернуть к семье, письмо не убедило Позднякова, а скорее заставило усомниться. По крайней мере ясно вполне, что Ольга все еще борется с собой, со своей ненужной щепетильностью, мешающей ей дать волю иным, истинным чувствам. Надо помочь ей побороть эту ее гордыню. Но как? Как это лучше сделать? Вернуть ее в Иркутск?.. Поздняков жадно вцепился в эту случайно пришедшую ему мысль. Вернуть — ведь это не так уж невозможно, тем более такого хирурга, как она, да еще женщину… Но пойдет ли на это сама Ольга?.. Нет-нет, надо все обдумать как следует, чтобы попусту не всполошить Ольгу…
— Тца, тца!.. Вот нашел где! Везде искал, все объехал…
Танхаев, говоря, подтолкнул впереди себя молоденького военного. Приземистый, широкоплечий крепыш с мальчишески задорным лицом подошел к Позднякову, взял под козырек:
— Помощник военного представителя ГАБТУ КА лейтенант Бутов прибыл в ваше распоряжение! — И положил на стол перед Поздняковым бумагу.
— Да, но… вы насчет ремонта автомобилей?
— Так точно, товарищ начальник управления!
— В таком случае вы поторопились, товарищ лейтенант. Я только сегодня узнал, что будем ремонтировать вам машины. Да и от вас еще ни одной не поступило.
— Так точно, товарищ начальник управления! Разрешите доложить?
— Говорите.
— Первые десять машин ЗИС-5 к вам завтра поступят. А я командирован к вам помочь их сделать…
— Чем же вы нам поможете, товарищ? У нас свои инженеры. Примем ваши машины, получите взамен уже отремонтированные.
— Таких нет, товарищ начальник управления.
— Как нет, когда я сам видел в мастерских готовые!
Лейтенант вежливо улыбнулся.
— Этих я принять не могу, товарищ начальник управления. Меня за них в штрафную отправят…
Черная бровь Позднякова выгнулась и сломалась.
— Чем же не устраивают вас наши машины?
— Как вам объяснить, товарищ начальник… это показать надо… — замялся Бутов.
— Что ж, завтра покажете…
— Зачем завтра, Алексей Иванович? — вмешался Танхаев. — Сейчас едем!
— Сейчас? Кого же мы там застанем, Наум Бардымович, ночью? — улыбнулся горячности парторга Поздняков и даже взглянул на часы.
— Всех застанем! Все там! Там сейчас такая война идет, Алексей Иванович, — пушкой не разогнать. За тобой ездили…
— Какая война?
— Шофера взбунтовались. Вот из-за него стоят, — показал Танхаев на Бутова. — Нам, говорят, тоже такие машины давайте! Мы, говорят, требовать будем…
— Хорошо, едем!
В сборочном цехе мастерских возле одной, уже окрашенной, машины толпились, спорили и ругались водители и ремонтники. Увидав Позднякова, Танхаева и военпреда, зашикали, замолчали, уступили дорогу, однако все еще сердито поглядывая друг на друга и отдуваясь, как от тяжелой работы. Лейтенант подошел к ЗИСу.
— Вот, например, кузов. Петлевые болты должны стоять головками по ходу машины…
— Зачем? — перебил Поздняков.
— Будут цеплять в кустарнике, бойца за шинель зацепят…
— Хорошо. Цепляйтесь дальше, — съязвил Поздняков.
— Гайки болтов не стандартны. Железо петель тоньше чертежного…
— Да разве все дело в петле, товарищ лейтенант?
— Нет, зачем же. Доски кузова имеют выпадающие сучки. Сквозные трещины недопустимы. Материал просушен плохо, кузов щелится в четвертях. Брусья должны быть березовыми…
— Хватит! Если у вас такие требования, нам не отремонтировать ни одной вашей машины!
— Что вы, товарищ начальник управления! Это только так кажется. А потом себе будете делать такие же…
— А ведь я, пожалуй, согласен с товарищем Бутовым, — сказал незаметно подошедший к Позднякову Гордеев. — Пока мы научились делать только моторы.
Поздняков сверкнул глазом на Гордеева, но сдержался и уже снисходительно, не без желчи сказал:
— Ну что ж, учитесь, Игорь Владимирович. Только план остается планом, а на учебу вам… до первого февраля, кажется? — повернулся он к лейтенанту.
8В общежитии музучилища холодно, пусто. А в студенческой столовке не только холодно, но и сыро. Пар от пустых щей валит, как из черной бани. Шумит молодежь в столовке, звенят, басят, заливаются колокольцами голоса в классах. А вот на уроках сольфеджио клюют носами девчата, тычут в бок зазевавшегося засоню. Тянет ко сну и Нюську. До ночи на субботниках да в очередях, ночами за подготовкой уроков — только и вздремнуть на основах гармонии да на творчестве Баха.
В один из октябрьских вечеров в музучилище было необычно тихо и людно: приказано было ждать возвращения из горкома директора училища. Зачем? Что еще нового должен принести он? Уж не собираются ли закрыть училище? Или перевести куда, а здание отдать под госпиталь? Разные бродят слухи… Ждали долго. Студенты на лестницах, в коридорах, в классах…
«На Можайском направлении…» — бубнит в углу голос диктора.
«На Калининском направлении…»
— Девочки, что же это теперь будет-то? Неужели Москву отдадут? — перешептываются девчата.
«На Малоярославском направлении…»
И чудится притихшим девчатам, что где-то совсем рядом, за небеленой стеной сжимается железное кольцо гитлеровской машины…
А Нюське видится затерявшийся в снегах маленький Качуг (сейчас там уже зима!). Приземистый с тремя окошками в палисадник домик у тракта, на самом краю поселка. Голубые с белыми завитушками наличники ставень. В эту весну посаженный Нюськой сиреневый куст, круговушка, визг, хохот ребят, летящие в сугроб санки…
Где-то вверху, на лестнице, уныло, приглушенно звучит песня:
…Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война…
Нюське не сидится. Обошла классы, поднялась на второй этаж, в зал, где ее слушали, когда принимали в училище, вернулась, пересчитала пальцем прутья перил… и вдруг сорвалась, выбежала на улицу.
Темень. Нюська шла уверенно, быстро, налетая то на патруль, то на дружинников с повязками на рукавах. Опять учебная тревога в Иркутске, опять люди в красных повязках: от Маратово до парка Парижской коммуны, от музкомедии — до Глазково.
Люди и у райвоенкомата. Нюська протолкалась в подъезд, сощурилась от внезапно ослепившего ее света единственной лампы. И тут теснится народ. Толпятся люди и в коридорах. Поймала за рукав молоденького военного без фуражки.
— Где здесь добровольцев на фронт принимают?
— Специальность?
— В санитарки я.
— Понятно. Значит, без специальности… Пройдите в семнадцатую. Дверь с клеенкой.
Нюська нашла семнадцатую. Постучалась. Еще. Дернула на себя дверь — оказалось, приемная. И тут люди. За барьерчиком машинистка. Вправо дверь с клеенкой, влево с клеенкой.
— Косу-то бы дома приберегла, красотка!
— Вас забыла спросить! Усами-то тоже фрица не запугаете! — огрызнулась на остряка Нюська.
Стоявшие рассмеялись.
— Ловко она тебя, дед! — загоготал парень с рукой на черной повязке.
— Рано, сынок, в деды меня записал. Еще повоюем!
— Где тут в добровольцы записывают? — показала Нюська на обе двери с клеенками.
— Поздно хватилась, гражданочка. Который записывал, уже дома. Медкомиссия тут работает, — показал парень.
Нюська распахнула дверь и тут же захлопнула.
— Обожглась? — загоготали над конфузливо ойкнувшей Нюськой.
— Может, еще полюбуешься?
— Сами любуйтесь! — и прошмыгнула в другой кабинет.
— Вам что, девушка?
— Мне?.. Мне бы к начальнику. Хочу добровольно на фронт… в санитарки.
Строгие, глубоко сидящие глаза военного потеплели.
— Санитарки — не сторожа, курсы пройти следует…
— А у нас курсов нету…
— Где это — у вас?
— В музучилище.
— Вон что! Играете или поете?
— Пою, — смутилась Нюська.
— Ну вот и пойте. Ступайте, ступайте, девушка… Не мешайте.
9А директора не было. Дремали, друг к дружке прислонив головы. Ни говора, ни шепотков.
