Николай Чаусов - Сибиряки
— Старуха твоя сожрала. Говорил ей, маме надо оставить…
— Вовик! Ну почему ты так опять говоришь? Кто тебя этому учит? И потом, ведь Фаина Григорьевна вас кормит обедом, присматривает за вами; должна же она тоже поесть. Ты почему молчишь, Вовик? Я тебя спрашиваю?
— Меня.
— Ну? Что же?
— Ничего. Мама, скажи, а почему папка нас бросил?
И опять Клавдюша почувствовала, как запылали щеки.
— Вова! Как ты смеешь так об отце!? Папа в Заярске работу налаживает. И не один он там… Кто тебе опять сказал, что он нас бросил?
— Лукина. Ты же сама говоришь, что ее слушаться во всем надо!
Клавдюша растерялась: что сказать? Как ответить?.. И, не в силах сдержать отчаяние, закричала:
— Ступай спать! Убирайся!
4Дыхание войны чувствовалось во всем. Стали исчезать на прилавках магазинов и базара ходовые продукты, на улицах появились очереди. Поговаривали о введении хлебных и жировых карточек. Сами собой реже, тише стали гулянки, веселые молодежные игрища, танцы, а там и вовсе закрылись на зиму парки, ушли из холодных осенних вечеров веселые голоса, смех, фейерверки, музыка, перекличка оркестров. И над перекрестками, площадями, серыми с облетевшей листвой берез рощицами стальной, рубящий голос войны:
«На Волоколамском направлении…»
Война для Клавдюши пришла по-настоящему ощутимо, когда их, женщин, неожиданно направили в наспех переоборудованный из школы госпиталь, когда с вокзала одна за другой стали прибывать крытые брезентом машины. Окровавленные бинты, обезображенные свежими шрамами лица, костыли, носилки с беспомощно распластавшимися на них здоровенными молодыми парнями, кровь, стоны, бредовые выкрики, полные нестерпимой боли, молящие о помощи мужские глаза…
Дуня оказалась права: на отчетно-выборном профсоюзном собрании кандидатуру Клавдии Ивановны предложили в постройком.
— Пожалуйста, не надо меня, — взмолилась Клавдюша.
— А кого надо? — раздался из рядов женский голос. — Позвольте мне?
К трибуне вышла немолодая женщина в запачканном комбинезоне.
— Наши мужья на фронте воюют, а мы, женщины, в тылу…
— С кем воюешь, Лукьяновна? — пошутили из зала.
— С трудностями, вот с кем! А раз так, то и председателя постройкома тоже женщину надо! Она наши трудности лучше любого мужика поймет…
— Лукьяновна, мы ж не председателя выбираем, а постройком! Председателя без нас опосля выбирать будут!
— Потише, товарищи, потише!
Женщина в комбинезоне подождала, заговорила еще уверенней, громче:
— А мы не опосля, а сейчас выберем! Позднякова что — в госпитале работает? Раз! Бригадой завсегда руководит? Два! В женсовете состоит? Три…
— Имановой помогла! Козлову в больницу пристроила!..
— Душевная женщина Позднякова! Худого не скажем!
…На совещании вновь избранных членов постройкома Клавдия Ивановна снова запротестовала против ее избрания председателем. Но бывший председатель сказал:
— «Не справлюсь», «не могу» — это, Клавдия Ивановна, еще в семнадцатом году говорили. А ведь справились? А теперь, да еще в такое время, и говорить-то об этом стыдно.
Домой Клавдюша унесла новую озабоченность и тайную радость.
5Бурлит, клокочет, пенится холодная Ангара. Вспугнутой косулей вырвалась из-под бетонного моста, рванулась к обледеневшему стиснутому баржами причалу и заметалась, забилась, как сумасшедшая. Струнами натянулись стальные канаты чалок, стонут, скрипят под напором воды тысячетонные баржи, распластавшиеся под тяжестью плотных рядов автомобилей, полуприцепов, станков, моторов и агрегатов. Десятки, сотни водителей пчелами облепили машины, на себе перекатывали их по барже, стягивая по трапам на берег. И ухают на сосновый настил один за другим ЯГи и ЗИСы, длинные десятитонные полуприцепы. Руганью, криками, лязгом цепей и шумом осатаневшей воды наполнена пристань. Ревя и отфыркиваясь, ползут, буксуют, карабкаются на крутой заснеженный берег измаянные в заярских горах железные труженики, забивая собой и причальную площадку, и набережную, и переулки. Октябрьский ледяной ветер обжигает лица водителей, путается в ногах, срывает с земли сухую снежную мелочь, хлещет по кузовам брезентами, злится. Воем, криками, гулом и лязгом наполнена, оглушена пристань…
Поздняков, стоя в стороне над обрывом, не вмешивался ни в сутолоку и гомон разгрузки, ни в пристанскую суету и неразбериху. И только опытный шоферский глаз его цепко оглядывал каждую проходящую мимо машину: как она, сдюжит ли еще, обойдется ли без ремонта или пора в капиталку? Третий десяток уже досчитывает он таких, «безнадежных», и с каждой очередной калекой круче ломается хозяйская бровь, в недоброй гримасе сжимаются тонкие губы.
Незаметно подошел Танхаев. Пряча от ветра багровое скуластое лицо, прокричал Позднякову:
— Понимаешь, военкомат… Лучшие автобусы в армию отбирают!.. По городу пешком ходить будем!..
Поздняков отогнул угол поднятого воротника шубы, только покосился на разбушевавшегося парторга.
— Причем тут автобусы, Наум Бардымович? Я не понимаю.
— А что меня понимать! Их надо понимать! — ткнул Танхаев рукой в сторону города. — Что грузовые машины берут — всем ясно: война! А зачем вот автобусы брать? Народ оставить без транспорта? Это как называется?.. Зачем они фронту? Куда дойдут?.. Целый час в горкоме доказывал: палку гнете!..
— А что насчет нас? — перебил Поздняков.
— Полста ЗИСов готовь, Алексей Иванович… Эх, автобусы жалко! Ведь что от них армии толку? О чем думают люди?..
Танхаев кипел, плевался. Поздняков, невесело косясь на парторга, думал: «Хорош! У нас опять машины в армию забирают, а он о каких-то автобусах печется! Небось своих машин и отстаивать не подумал. Тоже, порадовал парторг: готовь полста, Алексей Иванович!..»
У одной из машин сорвалась вага. Расторможенный, без шофера, «ярославец» дернулся носом вниз, качнулся на рессорах и покатился наклонной палубой прямо на Позднякова. Несколько человек бросилось за машиной, зовя на помощь. Поздняков вовремя отскочил в сторону и в тот же миг рванул дверцу кабины.
— Куда! Назад! — заорали в один голос перепуганные водители, но Поздняков уже был в кабине и изо всех сил нажимал на тормозную педаль. «Ярославец» ударился передком в отбойный брус баржи, по инерции перевалил через него обоими скатами и повис над ледяным кипением. Левое переднее колесо его медленно вращалось в воздухе, а проползшие юзом задние скаты оставили на полу черные полосы. Водители, не сразу опомнясь, кинулись к «ярославцу», без малого сотней рук вцепились в его борта и, заломив вагами, вытащили за брус, на палубу баржи. Поздняков выбрался из кабины. На большом выпуклом лбу его проступили капельки пота.
— А ведь мы вас, Алексей Иваныч, чуть было матюгом не пустили.
— Как это вы, товарищ начальник, не подумавши? А если бы в воду? Верная крышка!..
Поздняков, поправив шапку и приказав продолжать разгрузку, направился к тракту. Танхаев, стоя на том же месте, во все глаза смотрел на сходившего с палубы Позднякова.
— Какой человек! За одну машину себя не пожалел, однако!
6Только к вечеру наконец баржи были разгружены, и машины развезли по местам: в мастерские и в автобазу. Поздняков проводил усталым, тяжелым взглядом последнюю «калеку», знаком позвал к себе Танхаева.
— Вот что, Наум Бардымович, придется тебе в Качуг. Что-то у них опять с перекатом не клеится. Мороз — сорок без малого, а сводки все нет…
— Тца, тца, тца… Совсем загонял меня, совсем производственником сделал. Только в Заярске был, с дорожниками воевал…
— Но ведь я тоже вчера из Усть-Кута, Наум Бардымович. А заместителей у меня — ты да Гордеев. И того ты от меня прячешь.
7Несмотря на поздний час, Поздняков вернулся в управление: слишком мало времени осталось на канцелярские дела. Только и успевал справляться с ними после дневных хлопот, бесконечных телефонных звонков и поездок.
В кабинете, на приготовленной заботливой секретаршей аккуратной горке бумаг лежал почтовый воинский треугольник. Крупный знакомый почерк бросился в глаза Позднякову, заставил его забыть все…
«Здравствуй, Алеша!
Как мне еще от тебя скрыться? Не сердись на меня за мое молчание, но иначе я не могу. Я не ответила бы тебе и сейчас, если бы не получила письма Романовны. Спасибо тебе, мой добрый друг, за заботу о моем единственном на свете родном человеке…»
«Единственном! — горько усмехнулся Поздняков, перечитав строчку. — А я кто же?..»
«…Как тебе в конце концов не надоело болтаться одному, без семьи да еще в такое тяжелое для всех время! Хоть бы о детях подумал. Представляю, как мучается сейчас твоя жена, одна с двумя детьми, целые дни и ночи, выходные и праздники…»
