Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Рано утром, как всегда, Калугин вышел на прогулку. Наводнение сократило его обычный путь. Он обошел «остров» кругом и возле дома обратил внимание на мальчика. Тот пытался на бегу поднять с земли бумажного змея.
Николай Николаевич помог ему и неожиданно нашел ответ на загадку: почему «сама» поднялась икона с пола?
Воркун еще не ушел на службу. Они вдвоем быстро проверили калугинскую догадку. Положили фанерную икону на коврик возле дивана. Сложили длинную суровую нитку вдвойне. Петлю накинули на край иконы, двойную нить просунули через фарфоровую трубку для электрического провода, заделанную в стену, а конец нити вывели в чердачное окошечко и бросили клубок в сад.
Николай Николаевич сел за роговский стол. Тем временем Воркун прошел в сад, поднял клубок и осторожно начал тянуть суровую нить.
Действительно, сначала послышался легкий шорох, а следом за ним лежащая фанера стала одним концом подниматься, открывая образ свирепой богоматери.
Калугин мысленно представил удивленное лицо Рогова…
Зазвенел телефонный аппарат. Пронин вернулся из Питера с профессором Оношко.
— Где соберемся? — спросил уполномоченный.
— У нас в коммуне. И сейчас же, голубчик, пока все в сборе!
Повесив трубку, Николай Николаевич взглянул на икону. Она лежала образом кверху, а от суровой нитки и след простыл. Ее вытянул Иван Матвеевич в сад. И тянул за один конец…
Но кто же принес икону?
Калугин послал Добротину за Алексеем Смысловым, но тот сам явился. Не раздеваясь, он вбежал в столовую:
— Николай Николаевич, я вспомнил! — Он перевел дух. — Накануне убийства Рогова мы с Елизаветой Ивановной прибирали библиотеку. Вейц взял продолговатый альбом с жокеем на обложке и сказал жене: «Я отнесу обещанную книгу, постараюсь не задержаться».
— В каком это было часу, голубчик?
— В обед, когда здесь ни души.
— На чердаке альбом не обнаружен. Значит, друзья мои, Вейц прихватил его на тот случай, если нарвется на Леонида или Карпа. Трюк с иконой — типичен для Рыси: все так просто и в то же время не разгадаешь. — Калугин обратился к Алеше: — И когда он вернулся домой, голубчик?
— Без меня, а я помогал хозяйке около часа.
— Значит, друзья мои, завершающий удар подготовил сам Рысь. Ерш написал образ страшной богоматери, а Вейц обратную сторону фанеры расписал под ковер и положил на него. Нить протянул тоже сам. Видимо, и сам же «запустил змея». Это он мог сделать из собственного сада: у соседей общая изгородь. Но кто-то должен быть дать сигнал: «Рогов на чердаке!»
— Здесь перед балконом маячил Солеваров, — вспомнил Воркун.
— Это было дождливое воскресенье, но икона лежала с субботы. Почему, друзья мои, Пальма и не взяла следа.
— А если б Рогов задел ногой фанеру? — спросила Люба.
— Конечно, не тот эффект, голубушка. Однако Леонид отметил в дневнике «травлю». Вторая икона еще больше обозлила бы его. А главное, Рысь добивался своего — чекиста натравливал на церковников, толкал его на административные меры, а тем самым восстанавливал верующих. — Калугин метнул взгляд на окно: — Наши идут!..
По тому, как профессор важно закурил трубку, Калугин понял, что тот не обнаружил пропажу дневника Рогова. Аким Афанасьевич бесстрашно выдержал взгляд Воркуна и бодро кивнул дочке: «Не волнуйся-де за меня — криминалиста и короля логики!»
— Гражданин Оношко, — начал официально Иван Матвеевич, — вы обвиняетесь…
— Что?! — качнулся толстяк. — Я обвиняюсь?!
— Да, батенька, вы обвиняетесь в убийстве без убийства…
— Это еще что за галиматья?! — Он захохотал.
Калугин терпеливо выдержал смех профессора и строго повторил:
— Вы, не убивая, убили Рогова.
— Рогова?! — Толстяк отмахнулся дымящей трубкой. — У меня нет сил смеяться! Мы с ним давние и верные друзья!
— Совершенно верно, голубчик! — В слово «голубчик» Николай Николаевич вложил особый, леденящий душу оттенок. — Все началось с вашего влияния на друга, который был значительно моложе вас, профессор. Именно вы, ученый-криминалист, подогрели, ускорили в нем левацкий загиб — хватать церковников, изымать иконы…
— Позвольте, коллега! — выпятил он грудь. — Я и сейчас утверждаю: борьба с религией протекает строго по закону исключенного третьего: ЛИБО вера, ЛИБО социализм, ДРУГОГО выхода нет!
— Другими словами, батенька, раз религия камень на дороге — быстрей вооружайся ломом?! Учтите, профессор, сломаешь церковь, но не веру в бога!
— Вера в бога и наука несовместимы!
— И все же, господин ученый, даже при социализме храмы будут открыты для верующих.
— Ха-ха-ха! — затрясся толстяк, дымя трубкой. — И это говорит председатель укома, атеист, краевед?!
— Так говорят все истинные марксисты, батенька! — поправил Калугин. — Вот вы, профессор, ссылались на закон мышления. Ваша старая логика признает лишь одну формулу: БЫТЬ или НЕ БЫТЬ РЕЛИГИИ. А новая логика дает новую формулу: религии БЫТЬ И В ТО ЖЕ ВРЕМЯ НЕ БЫТЬ! Быть религии в том смысле, что вера в бога будет очень долго сопровождать строителей нового общества, и в то же время религии не быть, поскольку она неизбежно отмирает и совсем отомрет…
— Позвольте, коллега, — вставил Оношко. — Кивок на грядущее не довод! Время покажет, кто прав. А сейчас бытуют разные аспекты, разные догадки о судьбе религии. И нет ничего криминального в том, что моя точка зрения не совпадает с вашей, коллега!
— Конечно, криминал не в разных точках зрения, а в том, что ваша мертвая теория хватает живых людей. Вы отлично знали, что Карп и Тамара — самые близкие, любимые для Рогова. И вы отняли их!..
— Я?! — привстал Оношко. — Где факты, доводы?!
— Извольте, батенька! — Николай Николаевич перевел взгляд на младшего Рогова: — Карп Силыч, под влиянием каких ФАКТОВ и СООБРАЖЕНИЙ ты прислал мне свой партбилет?
— Я уж говорил, — Карп решительно поднялся за столом. — НЭП сбил с толку!
— А почему, друг мой, Пронина, Воркуна, Селезнева не сбил? Какую роль сыграл здесь друг вашего дома? Нуте? Какова его точка зрения?
— Я сам скажу! — Толстяк выставил живот. — Коллеги, я убежден, нэп окрылит не только торговцев, кулаков, спекулянтов, но и бюрократов, саботажников и фракционеров. Развяжет руки карьеристам, взяточникам, стяжателям. Приумножит воров, бандитов, развратников! Создаст фронт голодных, безработных, беспризорников. Откроет двери концессиям, валюте, буржуазной культуре. Оживит мракобесов и монархистов! Следовательно, нэп — самоубийство революции!
— И этот тезис о самоубийстве вы подкрепили излюбленной формулой: ЛИБО наступать, ЛИБО отступать, ДРУГОГО варианта нет. Нуте?
— Да, одно из двух: либо — либо!
— Но есть, повторяю, более гибкая формула!
— Чья формула?
— Ленинская! — ответил Калугин и пояснил: — Владимир Ильич нашел третий вариант. Частной лавочке быть и в то же время не быть долго: ее вытеснит кооперация и государственный магазин. Мы, большевики, отступаем для наступления! У нас впереди победа! А вы, профессор, со своей школьной логикой и сами зашли в тупик, и Карпа подтолкнули на измену партии.
— Позвольте?! — оторопел толстяк. — Что значит «подтолкнул»?!
— А вот что! — вскипел Карп, сверкая карими глазами. — Ты говорил, да недоговорил. Прошлым летом ты особенно ко мне присосался. — Он сделал жест в сторону Нины: — Дочь твоя свидетель! Ты мне и про нэп, и про голод, и про своего коллегу, который ради любимой бросил партбилет.
Нина презрительно взглянула на отца.
— Ты подкинул мне все секреты, как завоевать Ланскую, но не сказал главного… — Карп сделал паузу, — что ты сам хотел жениться на ней! И когда твоя дочь раскрыла мне глаза — я пришел к тебе в номер убить тебя! Но ты ловко растянулся на полу и спас себя. Но сейчас не выкрутишься. Ты знал, что брат болен, ибо сам же просил меня пощадить его сердце — не говорить ему о порванном партбилете. А сам что сделал, друг нашего дома?! Отвечай!
— Ты уже ответил, коллега, — улыбнулся Оношко. — Я просил тебя не говорить брату…
— Я-то не сказал, а вот ты, убийца, сказал ему, да еще в какую минуту!
— Позволь, коллега! — опять вскочил толстяк с трубкой в руке. — Прошу не оскорблять меня! Я не говорил твоему брату!..
— Нет, говорил, голубчик! — осадил Калугин, вынимая руки из карманов толстовки. — Мы знаем, с кем имеем дело, и за документами дело не станет, батенька.
— Не трудитесь, коллега, моя совесть чиста!
— Поначалу, профессор, мы тоже так полагали. — Калугин обратился к слепой: — Тамара Александровна, голубушка, припомните, пожалуйста, прошлым летом, накануне убийства Рогова, вам сделал предложение профессор Оношко?
— Да, вторично.
