Сергей Крутилин - Липяги
И, уткнувшись в бумаги, председатель чуть ли не целый час, как у нас говорят, «докладал» о сдвигах и успехах. Сдвиги он относил за счет своего дальновидного руководства, а о недостатках сказал глухо, сославшись на неблагоприятные климатические условия.
Слушали председателя с прохладцей. Все доклады Чеколдеева походили друг на друга; понаслышались об этих успехах и сдвигах. И доклад ревизионной комиссии тоже слушали зевая. Кого не усыпит скучный набор цифр долгов и невозвращенных ссуд?
Только и оживился народ, когда объявили прения.
У нас в Липягах перерывов на собрании делать не принято. Прервешься, а потом — ищи-свищи! — никого не соберешь. Оттого у нас прения сразу же после докладов идут. А поскольку «докладать» коротко у нас не умеют, то к тому времени, когда настают прения, в клубе духота такая, что невмоготу. Поэтому все липяговцы убеждены, что прения — это от слова «преть». Как разопреют все, разморятся от духоты, так и настанет время открывать «пренья». С «преньев» никто не уйдет. Каждому интересно: кто что скажет?
Первым в прениях слова попросил Володяка Полунин. После отставки с поста председателя Володяка на некоторое время, как говорится, отошел от активной общественной деятельности. Преподавал в школе, и все. А теперь вроде бы снова стал активизироваться: на собраниях выступать, лекции о вреде религии читать и т. д.
Вышел на трибуну Полунин, приглядывается к залу, незаметно извлек из кармана бумажку с набросками речи, разгладил листок.
— Ишь нотки пристраивает, — заметил Авданя. — Сичас главная музыка начнется.
— Тс-ш-ш!.. — зашикали на Авданю бабы.
Володяка начал издалека, с истории. Он сказал, что с самых первых шагов преобразования деревни партия постоянно уделяла большое внимание укреплению колхозов опытными кадрами. Он сослался при этом на пример посылки на село двадцатипятитысячников. Он рассказал о первом председателе нашего колхоза — шахтере Чугунове, замечательном человеке и организаторе.
Покончив с историей, Володяка продолжал, многозначительно повысив голос:
— Товарищи! Исходя из собственного опыта, я знаю, какое огромное значение имеет личность председателя для подъема отстающего хозяйства. Можно сказать, что председатель — это все, товарищи! Липяговцы помнят, каких успехов достиг наш колхоз при моем личном руководстве… Не будем говорить о причинах, побудивших меня к уходу. Все знают их. Этой причиной, в частности, было объединение. После укрупнения во главе хозяйства встал товарищ Чеколдеев. Товарищ Чеколдеев имеет опыт, но надо прямо сказать, что он недостаточно общался с массами… Поэтому я, товарищи…
Говорит, словно глухарь токует. Не слышит, как в зале нарастает глухой шум:
— А-а-а!..
— Поэтому я, товарищи, приветствую решение вышестоящих организаций, направивших в наше отстающее хозяйство нового председателя.
— О-о-о!..
Не успел Володяка покинуть трибуну, как со всех сторон раздались возгласы:
— А Чеколдеева куда ж?
— Сколько было председателей, все разбежались! Предложение вношу: пусть Чеколдеев на ферме скотником поработает!
— Ха, заставишь его!
Председательствующий не переставая колотил карандашом по графину. Звон стекла в зале не был слышен. Вопросы и отдельные выкрики слились в сплошной шум. Один знал больше другого и начинал объяснять, тот возражал. Споры, выкрики, хлесткое словцо…
— Хформенная музыка! — радовался Авданя.
И верно: все это чем-то напоминало музыку.
Только, в отличие от настоящей музыки, тут каждый был сам себе музыкант и сам себе дирижер.
Председательствующий развел руками и с укоризной поглядел на Чеколдеева. Тот по праву хозяина поднялся из-за стола и тоже начал призывать колхозников к порядку. Теперь уж кричали со всех сторон: одни из зала, другие со сцены, из президиума:
— Тише, товарищи, давайте по порядку!..
— Кто хочет слова, прошу на трибуну!
А в ответ:
— А-а-а!..
— О-о-о!..
Наконец все поуспокоились, приутихли. Прения продолжались.
Колхозники, чтобы сказать слово, выходили «на народ» — к сцене, многие поднимались даже на трибуну. Не усидела и моя сестрица. Она покритиковать-то любит, но у себя, на ферме. А на трибуне я вижу ее чуть ли не впервой.
— Плохой пастух, — сказала она, — плохое и стадо. Чеколдеев плох, но и производственное управление виновато. Как приедут, в кабинете у председателя посидят и обратно в город, а чтоб к народу, на ферму, заглянуть, времени у них не хватает.
— Правильно!
— А-а… О-о…
И опять шум. И опять музыка. Музыка эта не прекращалась ни на минуту, до самого конца собрания. Шум и выкрики доставляли немало беспокойства президиуму.
Только одному человеку, как я заметил, Нравилась такая атмосфера в зале — Лузянину. Он сидел рядом с начальником производственного управления и все время с улыбкой поглядывал на собравшихся. То задумается, то заулыбается, и тогда широкий лоб его, изрезанный морщинами, разглаживался.
За весь вечер Лузянин не произнес ни одного слова, он сидел, слушал, улыбался. Устав, снимал очки, не спеша протирал их, опять надевал. Если кто-либо из выступавших говорил что-нибудь дельное, он поспешно открывал крохотную записную книжку и что-то записывал в нее.
Наконец порешили все дела. Утвердили отчет ревизионной комиссии, выдвинули и обсудили кандидатов в члены правления. И Чеколдеева для приличия выдвинули. А потом поднялся начальник производственного управления и говорит:
— А теперь, товарищи, разрешите мне по поручению парткома производственного управления рекомендовать вам нового председателя. Мы рекомендуем вам избрать председателем артели Лузянина Николая Семеновича… Знаете такого?
— Зна-а-аем!
— Ну, вот и хорошо… Николай Семенович, прошу!
IVЛузянин поднялся из-за стола и — молодцеватый, подобранный — пошел к трибуне. Внешне он мало изменился с того дня, когда я увидел его впервые.
…Далекое-далекое поле. Где-то за Денежным, за Неновом, под самым Рыковым хутором.
Мы уже второй месяц живем в совхозе «Заполье». В районе засуха, неурожай. В доме хоть шаром покати. А до нового урожая целое лето.
Директор совхоза «Заполье» Лузянин собрал к себе со всей округи ребят и устроил для них на Рыковой хуторе что-то наподобие пионерского лагеря. Оборудовал в бараках общежитие, раздобыл койки, простыни, одеяла. Но главное, организовал для ребят бесплатное питание. Судя по всему, и в совхозе с продуктами было туго. Тогда директор разрешил подкашивать еще не затвердевшую пшеницу, и нам варили из нее сладкую кашу.
После завтрака старшие выстраивали нас, малышей, и распределяли на работу. Однажды послали нас с Костей в степь сгребать вику конными граблями. До этого вику сгребали ребята постарше, но их перевели на скирдование.
Взяли мы с Костей лошадь на конюшне — сесть на нее не решаемся: кобыла высокая, здоровенная. Поплелись не спеша в поле. Вот и грабли стоят. И сбруя тут вся, как положено.
Надо было надеть хомут; кое-как мы подняли его, накинули на голову кобыле. Ей, видно, не очень-то хотелось работать в жару, а может, и овод ее донимал — только кобылка трях головой, и хомут грохнулся на землю.
Мы снова подняли его, с трудом надели на шею лошади. Но пока возились с супонью, хомут опять очутился на земле.
Мы и так и этак — все напрасно.
А уж полдень скоро, знойко стало. Совсем выбились из сил. Встали возле лошади и ревем.
Вдруг видим — по полю таратайка пылит.
Подъехала, остановилась. С повозки чуть ли не на ходу соскочил директор.
— Ну что, герои?
— Она вон какая высокая… — сквозь слезы проговорил Костя, указывая на лошадь. — А хомут тяжелый. Тряхнет — и…
— Так. Ну это мы мигом, елки-палки! — Он подхватил нас, сначала одного, потом другого, усадил на кобылку и добавил: — Отведите лошадь на конюшню и скажите вашему старшему, чтобы он малышей не посылал на тяжелую работу.
И когда мы уже поехали, крикнул вдогонку:
— Передайте, что так сказал Лузянин!
VЛузянин вышел на трибуну.
Говорил он спокойно, не торопясь. Он напомнил, что одно время был директором в «Заполье», что помогал хворостянским мужикам создавать колхоз. Потом заговорил о хозяйстве: что, мол, хозяйство большое, но очень все запущено. Об уставе артели напомнил, что устав хороший, однако многие положения его почему-то не выполняются. Не выполняется, к примеру, положение о пенсиях престарелым. Это неправильно, — сказал он, — старость честных тружеников должна быть обеспечена.
Мужики слушали его не перебивая.
А я, разволновавшись, никак не мог успокоиться. Мне вспомнилась еще одна встреча с Лузяниным.
…Вытянувшись по стойке «смирно», я стою перед командиром полка.
