Борис Горбатов - Донбасс
«Но Андрея я совсем не так люблю. Я люблю его, как брата. И уважаю. А Виктора… Виктора как?»
Она была в смятении. Она любила впервые. В первый раз раскрылось ее сердце навстречу большому и новому чувству, и она сразу из озорной, смелой, самоуверенной шахтерской девчонки превратилась в робкую влюбленную девушку…
Но разве простая девушка может объяснить, почему полюбила этого, а не того, почему вообще полюбила?
Во всяком случае, она полюбила, и уже знала это, и была счастлива, и сама боялась своего счастья, и на душе было хорошо и смутно, и тревожно, и радостно… Только мысль об Андрее смущала ее новое счастье. «А как же Андрей теперь? Ведь он любит, он верил… — Но она тотчас же и успокаивала себя: — Ничего, он сильный. Он это быстро переживет. Тем более что через три дня я все равно уеду».
Бедный Андрей! Его всегда, всю жизнь будут считать сильным и поэтому не станут щадить!
«Вот и все. И точка! И не надо об этом думать! — говорил он себе, продолжая неподвижно сидеть у койки товарища. — Тут ничего не поделаешь. Не воротишь. Не поправишь! И никто не виноват. Ни Виктор, ни Даша. Просто мне не суждено счастье».
Если б кто-либо посторонний растолкал его сейчас, вырвал из оцепенения и сказал бы ему: «А ты не сдавайся! Ты борись! Дерись за свое счастье. Соревнуйся!» — он бы только удивленно и горько усмехнулся в ответ: «Зачем? Разве за это дерутся? Да и с кем стал бы я соревноваться? С Виктором? Так я и сам знаю, что он лучше меня. Я сам его люблю. И Дашу люблю.
И желаю ей счастья».
«Нет, тут никто не виноват… Тут ничем дела не поправишь… не поправишь…»
«А краденого счастья я и сам не хочу!»
Он вдруг спохватился, что пора будить Виктора. Черт возьми, из-за этой несчастной любви он совсем было забыл о главном.
— Вставай, Витя! — осторожно потряс он товарища за плечо. — Вставай, пора!
Виктор сразу же вскочил как встрепанный…
— Что? Проспал?
— Нет, но пора… — ответил Андрей, зажигая свет.
— Эх, и разоспался же я! Сладко… — сказал Виктор потягиваясь. Потом нечаянно взглянул на товарища и ужаснулся: — Андрюша! Что с тобой?
— А что?
— Какое у тебя лицо!.. Что случилось?..
— Ничего… — нехотя ответил Андрей. — Давай одеваться. Да, вот еще что… — сказал он, словно вспомнив, — тут Даша забегала, они обед сделали, ждут тебя…
— А-а! — улыбнулся Виктор. — Это кстати…
Они оделись и пошли к дяде Прокопу.
— Вот и они наконец! — нетерпеливо закричал Прокоп Максимович. — К столу! К столу! Борщ, он ждать не любит. Знаменитый нам сегодня борщ Настасья Макаровна построила: с гречневой кашей.
— Борщ, это хорошо! — улыбаясь, сказал Виктор и сел к столу.
Настоящий шахтер редко ест жареное мясо, котлетки и прочие деликатные блюда; он считает их баловством и всему на свете предпочитает шахтерский борщ, который «строится» действительно фундаментально: в него кладутся помидоры, овощи, капуста, добрый килограмм мяса на человека, красный стручковый перец, и все это заправляется сметаной.
— Да-а… Знаменитый борщ! — жадно набрасываясь на еду, похвалил Виктор. — После такого борща и двести тонн вырубить можно…
— Вот и ешь на доброе здоровье! — промолвила хозяйка.
А Андрей ел неохотно: кусок не шел ему в горло. Он молча уткнулся в тарелку, стараясь не встречаться взглядами с Виктором, Дашу же он вообще не видел: за столом ее не было. Она забилась в угол и оттуда тихонько наблюдала за Виктором; ей нравилось, как он ест: смачно, шумно, с аппетитом. Впрочем, ей все теперь в нем нравилось.
В самый разгар обеда пришел Нечаенко. Все сразу заметили, что он взволнован, и всполошились.
— Что случилось? — тревожно крикнул Виктор и побледнел. Ему показалось, что рекорд отменили…
— Большое дело случилось! — ответил парторг. — Сейчас мне Василий Сергеевич звонил: пришло известие — на шахте «Центральная-Ирмино» забойщик Алексей Стаханов вырубил в смену сто две тонны.
— Ка-ак! — ахнул Виктор.
— Стаханов? Это какой же Стаханов? — растерянно пробормотал Прокоп Максимович. — И не слыхал такого…
— Он применил тот же метод: разделение труда, — продолжал Нечаенко. — Он рубил, а крепильщики шли за ним…
— Значит, опередили нас? — криво усмехаясь, сказал Виктор. Он оттолкнул от себя тарелку с знаменитым борщом, расплескав остатки на скатерть, и встал. — Все! — прохрипел он. — По домам!
— Это почему же? — спросил Нечаенко.
— Пошли домой, герои без пяти минут! — еле сдерживаясь, закричал Виктор и шумно двинулся из-за стола.
— Эй, постой, шальная голова! — остановил его Прокоп Максимович. — Постой, сядь!.. Николай Остапович, — обратился он к парторгу, — сколько тонн нарубал этот Алексей Стаханов?
— Сто две тонны. Мировой рекорд.
— А Виктор больше рубанет! — вскричал старик. — И перекроет Стаханова! И докажет, что не один есть забойщик на земле Стаханов…
— Сто пятнадцать тонн можно дать, если постараться! — взволнованно сказал Андрей.
Теперь все смотрели на Виктора. А он стоял, постепенно успокаиваясь под лучами теплых, верящих в него дружеских глаз, и чувствовал, как возвращаются к нему силы, возвращается удаль и вера в себя.
— Ладно! — тряхнул он наконец кудрями. — Наш будет рекорд! Пошли!
— Вот и чудесно, друже! — обрадованно подхватил Нечаенко. — Даже не перекрывай, а только повтори рекорд Стаханова, докажи, что он не случайность, и то святое дело сделаешь! — его глаза сияли; казалось, они сейчас дальше всех видят. — Пошли, ребята! Тронулись!
— Нет, стой! — строго остановил всех дядя Прокоп. — Надо посидеть перед такой дорогой.
Все торопливо уселись и, как по команде, замолчали. Андрей даже закрыл глаза.
В эту неповторимую минуту пронеслись перед ним, как, вероятно, перед всеми, кто был в этой тихой комнате, странные видения, самые смелые мечты и надежды, словно каждый заглянул в грядущее.
— Ну, Виктор! — торжественно сказал дядя Прокоп. — Пусть сегодня будет твоя рука — крепкой, твой зубок — острым, а уголь — мягким. А теперь — пошли!
19
Хороша рудничная ночь в Донбассе в начале сентября: мягкая, теплая, добрая! Над копром висит молодая луна, звезд в небе не видно, зато по земле движутся звезды — это идут шахтеры с лампочками…
И все вокруг обласкано нежным, зеленоватым сиянием луны. Неправда, что свет этот неживой и холодный! Кто бродил ночью по руднику и видел, как, преображенные лунным светом, хорошеют трогательные беленькие шахтерские хаты; кто видел степь под луной — серебряную и оживленную, с шумными приливами и отливами сизых ковыльных воли; кто жадно вдыхал горячие, многострунные запахи ночи, слушал далекие звуки гармоники — а без нее не бывает летних вечеров на шахте, — словом, кто любил, и страдал, и надеялся, и не ведал покоя, тот знает, как греет лунный свет!
В такие ночи хорошо любить и хорошо мечтать; в такие ночи легко дышится и легко верится. В такие ночи решаются свадьбы, пишутся первые стихи, даются клятвы.
В такую ночь и пошел на рекорд Виктор Абросимов.
Никто в поселке не знал об этом. Спокойно поехала в шахту ремонтная смена: костерщики, органщики, слесари, лесогоны… Разошлись по ходкам и штрекам, даже и не подозревая о событии, которое зачиналось рядом, в третьей восточной лаве…
А там собрались уже все причастные к делу. Даже главный инженер Петр Фомич пришел и беспокойно озирался по сторонам.
— Где же ты был весь день? — шепотом спросил Андрей Светличного.
— Тут! — кратко ответил тот. Потом зашептал: — Понимаешь, не верю! Все своими руками ощупал: лес, порожняк, воздушную магистраль… А все-таки и теперь не спокоен.
— Ну! — негромко сказал Нечаенко. — С богом? — Он старался скрыть волнение шуткой, это плохо удавалось ему. — Дай я тебя поцелую, Виктор! — неожиданно сказал он. Обнял забойщика, помял в своих руках и прошептал на ухо: — Верю! Будешь рубать, помни: все мы в тебя верим.
— Не подведу! — тихо ответил Виктор.
Крепильщики уже полезли в лаву. Вслед за ними поползли Виктор, Андрей и Даша. Даша чуть не на коленях выпросила у отца и Нечаенко разрешение поехать в шахту.
— За кровлей, за кровлей следите! — крикнул им вдогонку Петр Фомич. — Прислушивайтесь, когда будете рубать.
— Да чего вы трясетесь? — с досадой сказал ему Нечаенко: он терпеть не мог трусов. — Успокойтесь. Мы уже не новаторы…
— То есть как?
— А так! Вчера на «Центральной-Ирмино» с успехом провели этот эксперимент…
— Вот что! — пробормотал главный инженер. — Значит, опередили нас? Это… это обидно… — наконец сказал он, и в его голосе было искреннее разочарование.
Нечаенко удивленно взглянул на него:
— Послушайте, — сказал он, — я вас не пойму! Вы что же, не рады?..
