Борис Горбатов - Донбасс
— Все сто взять можно! — закричал Виктор.
— А сейчас десять в смену даешь? — спросил Журавлев.
— Бывает и двенадцать, — ответил Андрей. — Виктор четырнадцать дает.
— Так! — усмехнулся довольный Журавлев. — Четырнадцать и… сто!
— Так вы, значит, поддерживаете нас? — обрадованно вскричал Андрей.
— А этого я еще не сказал, — лукаво прищурился Журавлев. — Я говорю: надо попробовать, хлопцы. И попробовать в тишине. Если дело выйдет, оно само за себя скажет.
— Мы на это согласны, — подумав, ответил Андрей.
— И даже так я думаю, — прибавил Журавлев, — попробуем ночью. В ремонтную смену. А, Николай Остапович? — посмотрел он на Нечаенко.
Тот усмехнулся:
— Тайком от Деда?
— Нет, Деда я на себя беру. Он, как говорится, хозяин шахты. А без хозяина в его квартире даже ночью негоже вольничать.
— Не согласится Дед! — с отчаянием сказал Андрей. — Мы уже его просили.
— А теперь мы с Николаем Остаповичем его попросим, — засмеялся Журавлев. — Так, ребята, значит договорились: ночью, в ремонтную смену? Рубать будете, конечно, на своем участке?
— Ну ясно!
— Кто у вас начальник?
— Лесняк, Прокоп Максимович. Он всей душой за это дело.
— А! Вот это хорошо! — просиял Журавлев. — Он, значит, и подготовит лаву…
— Как, лаву? — вскричал Виктор. — Две! Нас ведь с Андреем двое…
— Э, нет! — покачал головой Василий Сергеевич. — Начинать надо с одной. Что вы, ребята, нет, нет, — замахал он руками. — Так все дело сорвете. Да и Дед ни за что две лавы не даст.
— Верно! — пробормотал Светличный.
Виктор дико взглянул на всех и опустил голову.
— Ну что ж! — сказал он через силу, еле сдерживая слезы обиды. — Иди ты один, Андрей… — он круто повернулся и отошел к окну.
Наступило неловкое молчание. «Э-э! Некрасиво выходит! — озабоченно подумал Журавлев. — Ах, как неловко! Действительно, оба мечтали, оба имеют право, Молодые ребята, каждому обидно, каждому показать себя хочется. Ах, нехорошо!» Но он деликатно молчал, считая, что все должно быть решено самими ребятами полюбовно и между собой.
Молчал и Нечаенко, С любопытством поглядывал то на бледного Андрея, то на Виктора, вернее — на его спину: даже спина эта казалась обиженной — плечи высоко поднялись и заострились, голова совсем ушла в них.
И Андрей молчал. Смотрел в пол и думал о Даше, Ах, если б Даша была здесь! Если б она рассудила, Если б она верно поняла и не обиделась бы, не разлюбила…
Наконец он поднял голову и медленно произнес:
— На рекорд пойдет Виктор…
— Нет, ты это брось, брось! — раздраженно закричал живо обернувшийся Виктор. — Я это не приму.
— Виктор пойдет! — снова повторил Андрей. — Он проворней меня. Он больше вырубит. А тут каждая тонна решает! — слабо улыбнувшись, закончил он.
Журавлев внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. Стали прощаться.
— Значит, в ночь на первое сентября? Так решаем?
— Мы готовы.
— Ну-ну! А я к вам приеду еще! — пообещал Журавлев и вышел вместе с Нечаенко.
Было уже темно на улице. Шофер спал в машине около шахтпарткома.
— Так как фамилия этого паренька, белявого? — спросил Журавлев, усаживаясь в машину.
— Андрей Воронько, — улыбнувшись, ответил Нечаенко.
— Да, да… Воронько, — задумчиво повторил секретарь. — Ну, теперь никогда не забуду!
17
Было окончательно решено: в ночь на первое сентября. Через два дня.
Вечером тридцатого у дяди Прокопа собрался весь, как выразился Светличный, «штаб операции»: Андрей, Виктор, Светличный, Прокоп Максимович, Даша. Ждали только Нечаенко.
Андрей успел уже сообщить Даше, что на рекорд пойдет Виктор.
— А почему не ты? — удивилась она.
— Виктор сильнее…
Даша посмотрела на него и пожала плечами. А он, трепеща, спрашивал себя, что она подумала, поняла ли его?
Но он ни разу не пожалел о том, что сделал.
Вчера, едва только ушли от них Журавлев и Нечаенко, Виктор кинулся к нему. Схватил за руки.
— Друг! Друг! — пылко прошептал он. — Этого… никогда… по гроб… слышь ты? По гроб не забуду. За двоих буду рубать, за тебя и за себя… И слава нехай обоим!
А Андрей только улыбался в ответ. Что слава? Дружба дороже.
Ночью ребята почти не спали. То перебирали вновь и вновь детали послезавтрашнего «боя», спохватывались, что забыли условиться с Нечаенко, чтобы крепежный лес разложили загодя по уступам; то вдруг принимались вспоминать стародавние времена, «доисторическую эпоху», когда они впервые пришли на шахту и были еще не шахтерами, а пещерными дикарями каменного века, не умели даже инструмента в руках держать, не справлялись с нормой, подводили всю лаву и боялись Светличного…
— Ох, как люто боялись мы тебя тогда, комсорг! — признался Виктор. — Больше, чем заведующего шахтой, боялись.
— Ладно, ладно, — проворчал Светличный. — Зато теперь совсем страху божьего лишились. Спите, я вам говорю! Спите, черти!
Но Виктор не угомонился до утра. Так и на шахту пошел. И на наряде, и в клети, и потом в забое был он взбудораженно весел, возбужден и болтлив, так что Светличный даже стал бояться, что Виктор еще задолго до рекорда израсходует всю свою нервную энергию и ка дело пойдет опустошенный и вялый. Но Виктор был неистощим. Казалось, был заряжен он таким могучим запасом электричества, что своим током мог бы двигать все электровозы в шахте. От него так и разило краснощеким здоровьем и богатырской силой, сознанием этой силы и верой, что она не иссякнет и не подведет. Был он весь какой-то искристый, хмельной, счастливый, как человек, вступивший, наконец, на порог мечты. Даша загляделась на него. И, глядя, все улыбалась.
Наконец пришел Нечаенко. Пришел не один, а с Дедом. Это было так неожиданно, что «штаб» растерялся. Забыли даже встать навстречу старику.
А Дед невозмутимо вошел в комнату, равнодушно и вяло поздоровался со всеми и только на Светличного бросил косой, враждебный взгляд: «хвостизма» он ему простить не мог.
Прокоп Максимович тотчас же кинулся на кухню.
— Дед пришел, туча-тучей… — озабоченно прошептал он Настасье Макаровне. — Ну, вари бульбу, старуха!.. Авось он от бульбы подобреет…
Когда все успокоились и уселись, Нечаенко весело спросил:
— Ну, как, ребята, не передумали, не отступились?
— Николай Остапович! — вскричал Виктор. — Да что вы в самом деле? Да если теперь меня от этого дела отставить, так, ей-богу, — в шурф вниз головой!..
Все засмеялись. Был он хорош в эту минуту — кудрявый шахтерский молодец. Даже Дед невольно улыбнулся ему: к шахтерской удали старик не мог остаться равнодушным.
— Ну, раз так… — сказал Нечаенко, и «штаб» стал совещаться.
Было решено, что рубать Виктор будет в своей лаве. Воздух обеспечит главный инженер, а Дед проверит… Крепежный лес будет заранее разложен по уступам. Крепильщиками вслед за Виктором пойдут Закорлюка-младший и Боровой, оба коммунисты. Нечаенко с ними уже говорил.
— Хороший народ, — согласился Виктор. — Мастера.
— Теперь откатка… — сказал Светличный.
— Порожняк подготовим. Коногонов предупредим с утра, чтоб выходили в ночную смену…
— Если позволите, — сказал Светличный, осторожно взглянув на Деда, — наблюдение за откаткой я взял бы на себя…
Дед промолчал.
— Хорошо! — сказал Нечаенко. — Еще что?
— Отбойный молоток я подготовлю с утра, но чтоб его никому не отдали, — предупредил Виктор. — Я сам проверю.
— За твоим молотком мы присмотрим, — смеясь, сказал Нечаенко. — А сам ты, друг ситный, завтра днем спать будешь.
— Та ни в жизнь! — вскричал Виктор. — Я до тех пор глаз не сомкну, пока сто тони не нарубаю.
— Будешь спать. В порядке партийной дисциплины, — сказал Нечаенко. — Товарищ Андрей, ты уж присмотри за этим.
Настасья Макаровна внесла дымящуюся бульбу, закуску, водку.
— Ну, за благополучное окончание дела! — провозгласил Прокоп Максимович, подымая рюмку.
Все шумно чокнулись и выпили.
Дед неожиданно сказал:
— Против души своей иду. Против своего сознания… — Он покачал головой и вздохнул. — Да-а… Видно, стар я стал, стар… Пора и на печку. А молодому делу я не хочу мешать, — он махнул рукой и взял стопку.
Из деликатности все промолчали. Нечаенко сказал:
— Василий Сергеевич звонил. Он завтра ночью приедет.
— Это хорошо, — оживленно подхватил дядя Прокоп.
И все опять заговорили о рекорде.
И Дед, насупившись, ел бульбу, молчал и думал о том, что он действительно стар, стар, и все состарилось вместе с ним, все, что он любил, понимал, что берег и чем наслаждался. Даже бульба стала не та, нет в ней прежней сладости и смака… А мир вокруг меняется и молодеет…
