Александр Лебеденко - Лицом к лицу
Альфред никогда еще не говорил так много, и Алексею это льстило.
Воинская часть восемнадцатого года для активиста была одновременно школой, университетом, ораторском трибуной, партийной ячейкой и путем к выдвижению в командные ряды революции. Здесь он держал экзамен на выдержку, устойчивость, активность.
У Алексея было много работы, и она давалась ему нелегко. Командовать взводом было просто и привычно, но работа в коллективе, в клубе требовала особого напряжения и постоянной подготовки. Он стоял на одну только ступень выше рядового бойца, но он хотел поднять всех своих подчиненных выше себя, и одновременно ему хотелось стать над ними так высоко, как стояли над ним самим Альфред или Чернявский.
Казарма, коллектив и клуб отнимали у него весь день. Вечером он спешил домой. Здесь ждала его простая и необильная еда, состряпанная Настей на алой, как огромный рубин, раскаленной буржуйке или, если был керосин, на примусе, короткая беседа с Верой и горка положенных на столе в строгом порядке, так медленно одолеваемых книг.
По совету Веры он завел себе тетрадь для конспектирования прочитанного. В ней было много начатых и ни одного законченного конспекта. Но он любил эту тетрадь, потому что в склоненной над нею голове его пролетало немало добрых и бодрых мыслей.
Вера была у Насти, когда Алексей вернулся из казармы. Настя вязала из грубой шерсти белые рукавицы, а Вера сидела в углу, ничего не делая, уютно и тихо, как умела сидеть она одна.
У Алексея в душе все еще жили призыв Седых, отзвук боевых труб южных фронтов и настойчивые требования Альфреда. Алексею захотелось сорвать с лица Веры эту маску блаженного семейственного уюта и заставить ее хотя бы на секунду взволноваться.
Он стал рассказывать сестре и девушке о битвах на Кубани, о взятии городов, о схватках конных отрядов, о героизме матросов и красных партизан. Настя смотрела широко раскрытыми в дурном предчувствии глазами.
— Седых уезжает через три дня на Кубань, и я с ним, — закончил внезапно для себя и для слушательниц Алексей.
Настасья не двинулась. Только теперь из ее так же широко раскрытых глаз катились две обильные слезы. Вера сидела потупившись. Она старалась оттолкнуть от себя чуждую ей эпопею борьбы, но Настя плакала, и это не удавалось Вере.
— Довольно сидеть в тылу, — бросил Алексей уже на пороге и зашагал, стуча каблуками, в кабинет.
Слезы Настины широко растекались по щекам, и она умоляюще смотрела теперь на Веру.
Вера поняла ее призыв. Она поднялась, обняла ее, как сестру, спросила:
— Что же теперь делать? — и с ужасом услышала:
— Только вы могли бы его удержать… Убьют его на этом Кубанском фронте. — Упав на сложенные на столе руки, Настя рыдала.
Вера быстрыми и мелкими шагами убежала в угловую. Не зажигая свет, не ужиная, она легла спать.
Алексей заметил волнение Веры. Оно было ему приятнее сестриных слез. Нет, надо ехать с Седых. Альфред и Чернявский в конце концов одобрят его решение. А Вера… Она взволнуется еще больше…
Он вышел в коридор и протянул руку к телефонной трубке. На мозаичном столике, закрыв собою храм Юпитера Статора, лежала заклеенная старой копеечной маркой повестка. Не отпуская трубку, одной рукой Алексей вскрыл повестку. Товарищ Алексей Черных оповещался о том, что решением бюро райкома он направляется в распоряжение комартформа т. Порослева для партийной работы в формируемых артиллерийских частях.
Так вот что значил намек Порослева. Он опустился в кресло и положил на место телефонную трубку. В ночной тишине чуть вздрагивал обширный дом. Должно быть, грузовик нырял в ухабах мостовой. У Веры нет света, и длинный коридор — как спуск в погреб. Люстра шевелит висюльками в соседнем зале. Это в верхнем этаже у Демьяновых какая-то возня или танцы.
Телефон не успел зазвонить, Алексей перехватил его первые судороги.
— Ну как, Черных, решил? Я еду в Смольный договориться. Так вот…
Опять Седых. Опять соблазн далекого юга, куда, по мнению партизана, с берегов Невы откочевала Революция.
— Нет, Иван Васильевич. Не выйдет. Хотелось очень… Я получил партийное назначение… к Порослеву. И тут нужны люди…
Седых молчал несколько долгих секунд.
— Ну что же. Нет так нет. Попадай уж только в первый миллион. Не дожидайся третьего, чтобы не к шапочному разбору…
Телефон стал опять металлическим жуком со сложенными по-мертвому лакированными крылышками, а Алексей смотрел на открытый теперь храм Юпитера Статора и думал, как он объяснит Насте и Вере причину своего отказа ехать на юг…
Глава III
СВЕРТОК «ОТ АРСЕНИЯ»
Новый клуб вечерами озарял улицу светом всех своих окон. Молодежь часами толкалась у дома, в готическом вестибюле, на мраморной лестнице. В зале танцевали, ходили под рояль или баян. В гостиных работали драматический и художественный кружки. В самой дальней угловой, как бы соревнуясь в силе звука, работали тромбон и героическая эс-труба. В одной из девичьих в углу лежала клейкая зеленая глина, привезенная для будущей скульптурной мастерской. С окрестных предприятий в вечерние часы в клуб налетала вихрями рабочая молодежь. С безудержной жадностью бралась за все, не успевала, торопилась, бросала, бралась за новое… Кружководы отчаивались, видя на занятиях каждый раз все новых слушателей, и успокаивались, подобрав группу влюбленных в новообретенное искусство прозелитов.
А наверху, в квартире Демьяновых, мало-помалу образовался клуб жильцов буржуазных квартир.
Новые времена перезнакомили всех.
В восемнадцатом году легко сходились, дружили прежде отчужденные друг от друга социальными предрассудками люди. В очередях, в трамваях, на домовых собраниях, у керосиновых ларьков, на снегоочистительных работах, на рытье окопов, на ночных дежурствах у ворот встречались дворники и горничные с бывшими барынями и барышнями, с дворянскими сынками, с сенаторскими внуками.
Так познакомились Вера со Сверчковым, Маргарита с Ульрихом, Елена и Евдокимов с Алексеем. Весь дом знал задорную, всех веселившую мешочницу Катьку, столяра Матвея Илларионовича, философа и прожектера, знали и боялись охальника Степана.
Вера редко бывала у Демьяновых. Кажется, это была единственная квартира, из которой никто не уехал, где гремело неумолчное Маргаритино пианино, где давали чай с мелкими кусочками сахару, а то и с хлебом и где все чувствовали себя просто, наперекор внезапным рецидивам аристократических замашек хозяйки.
Но Вера не любила шумных демьяновских комнат и не прижилась в них. Маргарита позвала ее, чтобы научить вязать зимние шапочки из цветного гаруса. Вера застала Воробьева и проскучала весь вечер. Не нравились ей нервные движения Маргариты. Она не знала, как держать себя с этой девочкой, ведущей жизнь двадцатилетней женщины, и ушла, пообещав прийти еще раз. Она слышала, как Воробьев сказал ей вслед: «Хороша пташка» и как рассердилась Маргарита. Вера покраснела, несмотря на то, что была уже одна в передней, и убежала, забыв захлопнуть дверь.
Когда у Буторовских реквизировали квартиру, к Вере пришла горничная Демьяновых и сказала, что Анастасия Григорьевна и Маргарита Петровна просят подняться к ним на полчаса для важного разговора. Вера накинула платок и, как была, взбежала по лестнице в демьяновскую квартиру.
Анастасия Григорьевна сидела у самовара. Она предложила Вере стакан жидкого чая, и Маргарита пододвинула к ней тарелку, на которой оставались кусочки хлеба, густо посыпанные зеленым сыром. Здесь были и Воробьев, и Шипунов, и Синьков — обычные гости Демьяновых.
— Вы знаете, Вера Дмитриевна, — энергично начала Анастасия Григорьевна, — мы решили серьезно поговорить с вами. Сделать на вас общее нападение.
Все лица улыбнулись приветливо, но Вере стало неуютно, плечи ее вздрагивали под платком, и она старалась ни с кем не встречаться взором. Ей хотелось сказать, что не нужно вмешиваться в ее жизнь, но у нее не хватило голоса на такое заявление. Анастасия Григорьевна, положив пальцы в перстнях на ее руку, продолжала:
— У нас всегда были добрые отношения с вашими дядей и тетей. Мой муж был профессор, но он носил военный мундир — он имел кафедру в Военно-медицинской академии… И вот теперь мне больно смотреть, как расхищается добро ваших родственников.
Маргарита взяла аккорд на самых высоких, стеклянно прозвучавших нотах.
Анастасия Григорьевна, досадуя, взглянула на нее через плечо, но чтоб не сбиться с мыслей, не упустить заранее продуманной фразы, продолжала:
— Вам одной, конечно, трудно. Иметь сейчас дело с нахальными мужиками — это кошмар. — Анастасия Григорьевна сложила руки, закрыла глаза и сказала это слово на «о», с таким выражением, как будто кто-то немедленно собирался схватить ее за горло. — Говорят, он растащил уже половину вещей. Говорят, корзинами увозят… И эта Настасья. Была такая тихая…
