Александр Лебеденко - Лицом к лицу
— Он отдал белье и теплые вещи в Совет… Для неимущих… — с трудом проговорила Вера.
— Ах, в Совет, в комитет, не все ли равно? Неужели вы думаете, они раздадут нищим? Нищие от них ничего не получают… Мне говорила слепая Федосья…
— Рабочим…
— Рабочие теперь богаче нас с вами. У них же вся власть. Они вскрыли сейфы. Вы представляете себе? Все сейфы! Они поснимали ризы с икон. С Казанской они содрали жемчуга. Пойдите посмотрите. Вы, Верочка единственный человек в квартире из генеральской семьи. Вы обязаны спасти вещи Веры Карловны. И мы все вам поможем. — Она широким жестом обвела компанию.
Прежде чем Вера успела возразить, Демьянова еще крепче взяла ее за руку и, приблизив к ней напудренное лицо с желтыми наплывами у висков, зашептала:
— Нужно подать на него в суд за расхищение имущества, за пьянство и за разврат. Таких даже сейчас не милуют.
— Но он никогда не пьет. И потом… какой же разврат?
— Но ходят же к нему…
— Товарищи.
— Он не приставал к вам?
— Он приютил меня. Он помогал мне, — вырвалось у Веры со слезами протеста. — Он даже не интересуется, что там есть в квартире. Он работает день и ночь… и учится. А Настасья хранит вещи.
Никогда Вера не говорила и даже не думала столько об Алексее. Но обвинения Анастасии Григорьевны были черной неправдой. Вор, пьяница, развратник! Вера протестовала всей душой.
— Вам, вероятно, насплетничали на него, Анастасия Григорьевна.
Демьянова отодвинулась от Веры и, прищурив глаза, рассматривала девушку, как будто увидала ее после долгой разлуки.
— Вот как вы полагаете, дорогая? Значит, интересы вашей тети не являются вашими интересами?
— Но что же я могу сделать? — заломила руки Вера.
— Выжить его… Живите с Настей. Можно поселить кого-нибудь с вами. Например, Аркадия Александровича. Это не навсегда… Надо переждать.
Вера вспомнила, как Алексей впустил ее в холодное зимнее утро, как он топил ее комнату и делился с нею то хлебом, то картофелем, как Настя кормила ее лепешками из пайковой муки.
— Нет, Анастасия Григорьевна. Я не могу… Может быть, потому, что я не мужчина, но я не могу. Он добр ко мне…
— Вы чрезвычайно к нему расположены, — перебила ее Анастасия Григорьевна. Теперь все отвели взоры от Веры. И только Шипунов, громко сморкнувшись, прокудахтал:
— Теперь это бывает…
— Напрасно вы отказываетесь, — пустилась в последнюю атаку Анастасия Григорьевна. — Мы бы вам помогли. У Антона Трифоновича есть знакомый судья.
Шипунов кивнул головой и прибавил:
— Собственно, сестра жены судьи.
— Можно было бы устроить…
Вера встала.
— Простите меня, Анастасия Григорьевна. Мне очень жаль дядю Севу и тетю Веру. Но я ничего не могу сделать. Мне не нужно было здесь оставаться. Я куда-нибудь уеду…
Она смотрела поверх голов. Глаза ее раскрывались, расширялись, чтобы выпустить нависшую нежеланную, одну, но невероятно тяжкую, мучительную слезу. Ей было стыдно. Она поклонилась низко, как кланялись теремные русские девушки, и ушла.
— Невероятно, — прошипела вслед Анастасия Григорьевна.
— Бывает, бывает, — уверял Шипунов.
Горничная Лена в щель двери прослушала весь этот разговор. Вечером он стал известен Насте. А когда Алексей узнал, что говорила о нем Вера, он выпалил сгоряча:
— Молодец девка!
А потом стал размышлять про себя уже в другом тоне. Слова Веры его не удивили. Что ж, она сказала правду. Но ведь она буржуйка. Отец там пусть учитель, а дядя все-таки генерал. Теперь и смирные буржуи кусаются. И стал Алексей думать о Вере, что она не так проста, как кажется, и не так слаба, как они с Настей думали.
Вечером он зашел в комнату Веры, поздоровался и сел на кушетку. Широкий кушак на нем был затянут и рубаха аккуратно заправлена. Выбритые щеки были свежи, как будто этот человек только что вышел из летней прохладной воды. Но глаза были озабочены. Вообще, с тех пор как он приехал из Докукина, он часто бывал задумчив и серьезен.
— Спасибо, Вера Дмитриевна, — начал он, облокотившись на одно колено и подавшись вперед.
Вера стояла у окна спиной к свету. Она поняла, за что он благодарит, но все-таки спросила:
— За что, Алексей Федорович?
— За защиту. И за то, что не выгнали меня… — Скрыть уверенность в своей силе он не сумел. — Того не понимают — ордер теперь на такие квартиры очень просто достать. Хотя он и дядя ваш, но теперь он — враг… Убежал — и крышка…
— Я думаю, мне уехать, Алексей Федорович, — сказала Вера.
— Куда уехать? Зачем уехать? Никому вы здесь не мешаете. А меня и хотели бы выселить, не выселите. А вот работу вам нужно, вот что. А то вы прокиснете здесь.
— Не умею я ничего.
— Я вам работу найду, Вера Дмитриевна. Будет дело, и плакать не будете, — заметил он слезу в голосе Веры. — Ученая вы. — Он встал и подошел к ней. Вера чуть-чуть отодвинулась.
«Боится она меня, что ли?» — мелькнуло у Алексея.
Он вернулся на место, а потом зашагал по комнате с нахмуренным лбом.
— Как вы ездили, Алексей Федорович? — спросила Вера, когда молчание стало уже неестественным.
— Хорошо, — встряхнулся Алексей. — Эшелон продовольствия пригнали. — Он едва было не залился привычным задором, но вдруг вспомнил все условия поездки, опять помрачнел. — Только скажу вам — нелегкое все это дело. Революция — это целая наука.
Алексей стал рассказывать Вере о деревне, о своих, о борьбе за землю, за инвентарь, о Ваське Задорине, об Альфреде. Впервые говорил он ей о своей работе, и Вера слушала его не перебивая. О прошлом Алексей говорил ей и Насте с веселой усмешкой еще не отшумевшей молодости. Теперь он говорил о том, что томило и радовало его сейчас. Она вслушивалась в его голос, отвечала только наклоном головы, короткими восклицаниями. Алексей разговорился, а потом оборвал сам себя и позвал Веру пить чай в Настину комнату.
Настя смотрела на девушку добрыми и преданными глазами. Густо мазала ей хлеб, привезенный Алексеем, прежде у них не виданным маслом.
Алексей сказал Вере о работе, но уже на другой день забыл о своем обещании. А между тем Вера ушла в свою комнату с этой мыслью и теперь тихо и робко ждала. Она перебирала все возможные работы, на которых могла бы быть полезной, и приходила к выводу, что сейчас для нее работы нет.
Последняя посылка из Волоколамска была съедена. Тетка больше не писала. Очевидно, она ждала Вериного приезда и покаяния. Вера ела хлеб и шпик порциями, неудовлетворительными даже для мыши. Она привыкла к состоянию длительной несытости. В кухню она не выходила, чтобы не пришлось отказываться от Настиных предложений — тарелки чечевичной похлебки или круто посыпанной солью капли, смазанной таким одуряюще приятным постным маслом.
Настя, видевшая, как голодно живет девушка, носила еду к ней в комнату. Вера отказывалась веселым голосом и чуть не плакала при этом. Наконец Настя не выдержала и сказала Алексею:
— Помрет наша Вера Дмитриевна…
— Что? — оторвался от книги Алексей. — Кто помер?
— Помирает, говорю, Вера Дмитриевна.
— Почему такое?
— Голодает она. Кожа да кости остались.
— Ну, почему? И мясо еще есть…
— Ты бы не смеялся, Алеша. Али в деревню ее отправить, али продать здесь что, — она кивнула на комнату, — пусть кормится. Хорошая она, Алеша.
— Продать можно бы. Барахла много, — подумал вслух Алексей. — А только ни тебе, ни мне не с руки ходить на толкучку. Я по ночам спекулянтов арестовывал, а тут днем торговлишку заведу. А ты корми ее из нашего, — нашел он простой выход и опять ушел в книжку.
Но Настя не сдавалась.
— Нашего-то тебе не хватает. С фронту приехал сытый, а теперь пояс уже болтается. И она стесняется. Каши ей снесешь — не напросишься, чтобы съела.
— Что же, я ее с рук кормить буду, как канарейку, что ли? Вот хотел ей работу найти, да и позабыл. Да и какую ей работу найти? Курьером — с ног свалится. По конторской разве части… Совладает ли?
Настя в тот же вечер взяла какие-то генеральские тряпки и ранним утром, впервые за все время, свезла на самый дальний рынок. Купила масла, хлеба, молока и сахару и, завернув все это в платочек, привезла домой и выложила дрожащими руками на Верочкин стол.
Вера смотрела на Настю, ничего не понимая, но уже зачем-то волнуясь. Настя, разбирая покупку, стала бросать отрывистые, сперва непонятные слова:
— Тетка тоже… и погибает человек… никто слова не скажет… Разве это вещи? Хлам… А кушать надо… Не могу я смотреть, как вы мучаетесь, — разрешилась наконец она отчетливой фразой.
И Вера, как сидела на стуле, головой припала к Настиной теплой кофте, и они обе, обнявшись, плакали все громче и громче, пока Алексей не пришел на доносившиеся из угловой в коридор странные голоса.
