Елизар Мальцев - От всего сердца
— Он теперь все устроит, слышь? — не выдержав, наконец, зашептал он Клане.
— О чем ты?
— Я вчера бумажку с Алтайского тракторного получил. Хотят меня с инженером-конструктором свести.
— Это насчет плуга?
— Ну да… Гордей Ильич теперь делу ход даст. Отпустит, если надо, и учиться…
Кланя закусила нижнюю губу и с минуту молчала, сосредоточенно думая, потом наклонилась, обдавая теплым дыханием ухо Яркина, и так уже горячее, как после свирепого мороза.
— А ты не знаешь, там поблизости нету медицинского техникума?
— А что? — весь замирая от волнения, спросил Яркин и засиял, пораженный своей догадкой. — Я узнаю… слышь?
И оба, довольные сговором, улыбнулись друг другу.
«Эх, жалко Аграфены нету! — с тревогой поглядывая то на Гордея, то на дверь, думал Терентий. — Она бы сейчас порадовалась, отвела душеньку».
Он тронул за плечо Иринку, и девушка недоуменно посмотрела, будто сию минуту очнулась от глубокого сладкого сна: глаза ее еще сонно мутнели от хмельной, кружившей голову радости.
— Где Аграфена?
Иринка скорее поняла по движению губ, нежели услышала, о чем он спрашивает, и лицо ее мгновенно стало озабоченным и беспокойным.
— Я сейчас! — Стараясь не шуметь, она выбралась из-за стола и выбежала в прохладную темень сеней.
Ровный голос отца звучал за дверью, как из репродуктора.
Свет из окон отодвинул печь в глубь двора; за сараем, в плотной черноте, глухо роптали тополя.
Когда стукнула калитка, от окна метнулась косматая тень.
— Кто это? — негромко окликнула Иринка.
— Про Варвару узнать. — Силантий приподнялся с лавочки, заслоняя ладонью крохотный огонек цигарки.
— Тут она… — Иринка была сегодня так счастлива, и ей хотелось избытком своей радости одарить всех. — Чего вы ждете? Идите в избу…
Она слегка подтолкнула его во двор и захлопнула за собой калитку.
Силантий стоял, ослепленный светом из бокового окна, потом пригладил руками волосы, сунул руку а карман — так он чувствовал себя как-то увереннее — и, приминая шаткие ступеньки крыльца, поднялся в темные сени. Здесь он передохнул — как колотилось сердце, будто кто стучал изнутри кулаком! — рванул на себя дверь.
В гомоне и шуме, которые властвовали в избе после рассказа Гордея, Силантия заметили не сразу, и это дало ему возможность побороть первую, вяжущую робость.
Жудов помедлил, как бы ожидая приглашения, потом сказал глухо, как в бочку:
— Здорово живете, хлеб-соль…
Он не понял, ответили ему или нет: по избе пронесся легкий шум, будто все разом сказали про себя: «Угу».
Григорий отыскал глазами мать и кивнул ей. Рядом с Жудовым выросла высокая седоволосая старуха.
— Проходи, угощайся, — сказала она, и хотя она произнесла эти слова учтиво и тихо, на светлом лице ее не было той приветной улыбки, которой встречала она его прежде.
За столом потеснились, дали Силантию место, а неловкость, которую он внес своим приходом, быстро замяли, и через минуту, казалось, все забыли о нем.
Увидев перед собой полный стакан водки, Силантий проглотил слюну. Зачем-то потер ладони и, не поднимая глаз, сказал:
— Будем здоровы… С приездом…
Он выпил, водка зло обожгла горло, и ему казалось, что все смотрели, как он пьет.
Опорожнив стакан, он осторожно поставил его на стол, подвинул себе ломоть черного хлеба, тарелку с малосольными огурцами; после стакана водки было легче, он стал озираться по сторонам и сразу увидел Варвару.
Она сидела наискосок от него, опустив к тарелке темное от прихлынувшей крови лицо.
«Дожил, — подумал он, — собственная жена стыдится меня».
Дед Харитон, сидевший рядом, все время подливал в его стакан. Силантнй пил, с каждым глотком чувствуя себя смелее. Глухота, с которой он не расставался, как вошел в избу, сейчас пропала, он уже различал знакомые голоса, и ему уже не терпелось, как прежде, отвести душу в разговоре.
Уловив оброненное кем-то слово «война», Сялантий провел рукой по лицу, словно стирая налипшие тенета, и сказал глухо, будто убеждая самого себя:
— Теперь войны не будет… — И, пожевав красными полными губами, добавил: — Не дозволят…
— Это кто же нас от войны спасет? Уж не ты ли? — звонко крикнул Григорий, и гости притихли.
Силантий подумал, что ему надо промолчать, не ввязываться в спор, но кто-то хрустнул в нетерпении пальцами, близко, казалось, у самого лица, он увидел большие, ждущие глаза Варвары и тихо сказал:
— Ты не кричи… Я кровью снял с себя клеймо. А кто старое помянет…
— Для тебя старое, а для меня… на всю жизнь!
Силантий скатал в пальцах хлебный мякиш, разорвал его на части, склеил. Потом кинул мякиш на зеркальный бок самовара и, покачиваясь, разминая широкие плечи, стал пробираться в передний угол.
Откинув с потного лба прядь волос, Григорий поджидал его, бледный, с плотно стиснутыми губами.
— Ладно, Черемисин, не разжигай себя, — не дойдя шагов двух до стола, сказал Силантий и остановился. — Моя жизнь тоже не сладкая была… Она меня не хуже твоего наказала, я за свое с лихвой отплатил…
Гордей потянул Григория за пустой рукав кителя, но по тому, как дернул плечами Григорий, понял, что парня бесполезно уговаривать, он не успокоится, пока не выскажет все.
Григорий качнулся и опустил кулак на стол — звякнула посуда; кожа на скулах натянулась, набрякли желваки мускулов.
— Если б ты мне тогда попался, я б тебе место другое определил… Сам бы ты и яму себе вырыл…
— Правиль-но! — рычаще согласился Силантий. — Но советская власть простила меня. И ты прощай! Давай руку — и дело с концом…
— Не дам, — сухо отрезал Григорий я сунул руку в карман. — Если б две было — и то не дал бы… И… уйди ты отсюда подобру-поздорову!..
— Куражишься? — Силантий распахнул ворот рубахи, обнажая крепкую, как еловый пенек, шею, и скривил губы. — Черрт с тобой!.. Возьми тогда свою гармозу и сыграй мне отходную!..
Внезапная тишина обожгла его, и он понял, что зашел слишком далеко.
У Григория вылиняли губы, он скреб пальцами клеенку и задыхался.
— Мама… достань мой баян…
— Зачем тебе, Гришенька?..
— Дай, говорю!
Мать испуганно метнулась к кровати, дрожащими руками нашарила под нею сундучок, вынула блеснувший перламутровыми пуговицами баян.
Григорий бережно принял его, погладил лады, лицо его стало совсем белым. Он приподнял баян, и матери показалось, что он сейчас со всего размаха ударит его об пол.
— Гришень-ка!
Два голоса слились в один — Иринкин и матери. Девушка кинулась от порога к Григорию, повисла на его руке, и он сразу стих, сгорбился и пошел к лавке.
В нежилой тишине избы странно тихо я спокойно прозвучал голос Гордея:
— Ты, Жудов, на Григория не будь в обиде. Может, он немного лишку с горечи сказал, но ты его за сердце задел. У него еще горит душа, и он помнит, что в самые тяжелые годы, когда его товарищи гибли, ты по лесам шатался. Когда люди крепко к груди Родину прижимали, ты оттолкнул ее от себя, — он помолчал, сумрачно глядя на понуро стоящего перед ним мужика. — Если бы моим сыновьям жизнь воротить, они тоже тебя бы сразу не простили.
— Не казни меня, Гордей Ильич. — Силантий сгорбился, опустив вдоль тела трясущиеся руки, глядя в пол. — Пала тогда дурная мысль в голову…
— Знаю, ты кровью свою измену смывал. — Много тебе прощено, но что-то, верно, в людях осталось. И, чтоб перед ними очиститься и веру в себя вернуть, тебе надо много сделать, горы своротить, почти что родиться заново…
Молча поднялась с лавки Варвара, запахнула шаль на груди и пошла к двери. И не успела она перешагнуть через порог, как Силантий рванулся из избы. Уход Варвары показался ему сейчас страшнее всего.
Он догнал ее за воротами:
— Варя!
Она шла, не оборачиваясь, не отвечая, точно не слышала. Силантий, тяжело дыша, забегал то с одной стороны, то с другой, ныл сквозь зубы:
— Уеду я отсюда, слышь?.. Не надо мне их прощения… И так проживу!..
Он не заметил, как очутился у своего двора. Здесь, глядя на темные окна, отражавшие чужие светлые огни, Варвара, наконец, разжала губы:
— Ну, вот что, Силантий: больше я не могу, нету моих сил!.. Ты, как клещ, всосался в меня и пьешь, пьешь мою жизнь… Думала, сам отвалишься.
— А зачем мне отваливаться, Варь? — хрипло выдохнул он. — Разве я чужой тебе и нет у тебя ко мне другого слова, одна злоба?
— Это не злоба… — Варвара покачала головой. — А то, что было, выгорело, кажись, дотла… И перед людьми за тебя гореть я не могу. Если ты не уйдешь, я с ребятами уйду жить к соседям.
У Силантия дрожала челюсть. Варвара слышала, как ляскали его зубы.
— Ну что ж, руби, — еле выговорил он, — я и так жил в своем дому хуже прохожего… Поеду к сестре!
