Юрий Пензин - К Колыме приговоренные
— Ну, что, Соломатин, — заявил он однажды на заседании бюро райкома, — второй год план по приросту запасов проваливаешь.
Соломатин не растерялся.
— Ну, это ещё обсудить надо, — спокойно ответил он.
Обсуждение приняло крутой оборот, и Соломатину вынесли выговор. Злой, он сразу после бюро выехал на перевал. А там после зимней шурфовки уже били скважины ударно-канатного бурения. Геологом отряда на перевале была его жена, Анна Андреевна. Внешне она была бы похожа на подростка, у которого ещё не оформилась фигура, если бы этому не мешали по-старчески грустные глаза и мелкие под ними морщинки. Рабочие её любили и всегда были рады, когда она приезжала на буровые.
— Анна Андреевна, — звали они её к костру, — идите с нами чай пить.
И угощали её брусничным вареньем. Такое отношение к ней с их стороны, видимо, было связано не только с тем, что и она к ним была всегда добра и внимательна. Считая, что её бугай — так за глаза они звали Соломатина, — по отношению к ней деспот, они её ещё и жалели. И здесь они были правы.
Замуж за Соломатина Анна Андреевна вышла в неполных двадцать два года после окончания геолого-географического факультета в Томском университете. Соломатин уже тогда был о себе особого мнения и к окружающим относился с той долей превосходства, какая ещё не обижает человека, но уже задевает его самолюбие. Анна Андреевна этого в нём не видела, потому что была ослеплена к нему своей любовью. И особое о себе его мнение, и отношение к окружающим с оттенком превосходства она принимала за естественное стремление каждого человека утвердить себя как личность. Лишь позже она поняла, что это тяжёлая черта его характера, идущая от желания брать из жизни только крупное. На работе, хотя и быстро шёл в гору, он считал, что это только начало. Будучи ещё геологом, он уже предлагал развивать работы только широким фронтом и делать ставку на поиски одних крупных месторождений. Свои выступления на совещаниях он всегда начинал с фразы: «А я полагаю…» Не лучше вёл он себя и дома. Когда Анна Андреевна предложила ему откладывать деньги на чёрный день, он заявил: «У меня чёрных дней не будет!» Поднявшись до начальника экспедиции, он сразу же переориентировал направление работ на крупное золото, а дома на Анну Андреевну стал смотреть, как на приложение к его дальнейшему производственному росту. От неё он стал требовать более внимательного за собой ухода, а когда она однажды спросила, не пора ли им завести детей, он твёрдо заявил:
— Подождут!
Перестала Анна Андреевна вмешиваться и в его геологические дела. Случилось это, когда на одно из её предложений он обрезал:
— Не твоё дело!
После этого Анна Андреевна дома замкнулась в себе, а на работе делала вид, что соломатинские дела её не касаются.
IIВ тот день, когда Соломатин после заседания бюро райкома злой ехал на перевал, Анна Андреевна была там и занималась документацией поднятой из скважины породы. День был солнечный, сбегавший с соседней сопки ветерок приносил запах чёрной смородины, рядом весело Журчал ручей, и у неё было хорошее настроение. Рабочие, остановившие на время её документации бурение, недалеко собирали грибы и бруснику.
— Анна Андреевна, — звали они её весело, — идите к нам!
Анна Андреевна и рада была бы пойти к ним, да хотелось скорее закончить работу. Помогал ей промывальщик Юлий Маркович. Он недавно вышел из заключения и, видимо, поэтому всё ещё держался от всех в стороне. Худой, с лицом, словно снятым со старой иконы, он был похож на больного, ещё не поднявшегося с постели. Глаза у него были по-еврейски выпуклые, а ресницы, как у молодых женщин, длинные. За что такого человека могли посадить в лагерь, догадаться было трудно. Когда Анна Андреевна закончила документацию и собралась идти за брусникой, нагрянул Соломатин.
— Почему стоите?! — закричал он, выскочив из машины.
Анна Андреевна пыталась было ответить ему, но он зло крикнул:
— Не твоё дело! Где мастер?!
Подошёл мастер.
— Немедленно собрание! — приказал ему Соломатин.
На собрании, срываясь на мат, он кричал:
— Я вам, сукины дети, покажу, как не работать!
И грозил всех пустить под расчёт. Рабочие молчали, и это ещё больше злило Соломатина.
— Мастер, отвечай! — приказал он.
— А что отвечать! — сказал мастер. — Бури — не бури, а золота-то нет!
— Чего?! — не понял его Соломатин. — Какого золота?!
Когда до него дошло, что надо мастеру, он взорвался:
— Ты за что у меня зарплату получаешь? А? За золото или за скважины?!
— А ты на меня не кричи, — спокойно ответил мастер. — Таких, как ты, я видел!
Фамилия мастера была Зубов. На Колыме он прошёл огни и воды, сидел в лагере, за побеги его били и травили собаками, и теперь он был похож на вытесанного из грубого камня буддийского монаха.
Расходились с собрания, как из бани, где всех окатили помоями. «Выходит, мы быдло», — думали многие. Видимо, чудовищный молох Дальстроя не до конца выдавил из этих людей стремление стать человеком не только через личное благополучие, но и в осознании своей полезности в общем деле.
Домой Анна Андреевна ехать с Соломатиным отказалась. Она решила, что здесь, наедине с собой, быстрее отойдёт от боли, нанесённой ей грубым поведением мужа с рабочими.
— Баба с возу, кобыле легче, — сказал ей на это Соломатин.
Ночевала Анна Андреевна в кухонном балке с поварихой Варварой. Это была бойкая и ловкая на руку баба. Вечером они напекли блинов, а когда сели за стол, Варвара достала бражки. Выпив, Анна Андреевна стала плакать.
— Не плачь, дурёха, — успокаивала её Варвара. — Все они одинаковы: сначала на руках, а потом на пинках.
— А у меня и на руках не было, — не могла успокоиться Анна Андреевна.
Выйдя перед сном на улицу, она увидела сидящего у затухающего костра Юлия Марковича. В ситцевом покрывале белой ночи он был похож на седого старца, поникшего в своих горьких думах. «И у него, наверное, не всё ладно», — подумала она и подошла к костру.
— И вы не спите, — не удивился ей Юлий Макарович и, подбросив сухих веток в костёр, закурил. А потом, мягко улыбнувшись, заметил: — Вот ведь в лагере не курил, а тут — на тебе!
— А что так? — спросила Анна Андреевна.
Горько усмехнувшись, Юлий Маркович ответил:
— А в лагере я, Анна Андреевна, жил надеждой: выйду из него, и вот она тебе — новая жизнь! Бери её и знай радуйся. А перед самым освобождением возьми да на пилораме палец, — показал он на его обрубок на левой руке. — А ведь я до лагеря-то, Анна Андреевна, скажу вам откровенно, в неплохих артистах ходил и был, можно сказать, известным скрипачом. Ну, а теперь… Ах, что палец? Вот, в жалких промывальщиках хожу.
«Господи, его-то за что могли посадить?» — думала Анна Андреевна.
— Ах, всё просто! — словно угадав её мысли, сказал Юлий Маркович. — Дочка моя за рулём сидела, а тут он, этот пьяный. Ну, и всё — прямо и насмерть. И что тут поделаешь, Анна Андреевна? В милицию: берите, говорю, за рулём я сидел. Вот и посадили.
— Но вас, наверное, дома ждут? — спросила Анна Андреевна.
— Что вы! — удивился Юлий Маркович. — Разве из заключения кого-то ждут! Жена другого нашла, а дочка, бог ей судья, сначала писала, а потом перестала. Видно, не до меня.
Негромкий голос Юлия Марковича мелодично вплетался в тихое журчание рядом пробегавшего ручья, и поэтому, когда внизу, на Анюе, внезапно протрубил лось, Анне Андреевне показалось, что это не лось, а кто-то другой, большой и сильный, и не на Анюе, а вверху, на скальном утёсе, прогудел в широкую, кованную из железа трубу. Словно испугавшись этого, Анна Андреевна, быстро попрощавшись с Юлием Марковичем, ушла в свой балок. Уснуть она долго не могла. Перед ней, словно в тяжёлом сне, вставал бычеподобный образ Соломатина. Образ ругался и топал ногами, казалось, ещё немного, и он бросится на рабочих с палкой. Потом появлялся Юлий Маркович. Видела его Анна Андреевна со скрипкой в руках на ярко освещённой сцене. На нём был элегантный фрак, волосы у него спадали до плеч, а глаза горели вдохновением. Льющиеся из скрипки грустные мелодии до слёз трогали слушателей, а когда они бурно аплодировали Юлию Марковичу, и на его глазах появлялись слёзы. Потом она стала тонуть в каком-то болоте, над ней кружили черные птицы, а далеко, за болотом, кто-то гудел в свою кованную железом трубу.
На следующий день, уже к вечеру, на попутке, Анна Андреевна вернулась домой. Соломатина дома не было, постель его была не заправлена, посуда на столе не убрана, в квартире было сыро и холодно. Надо было браться за уборку, но делать её Анне Андреевне не хотелось. «К чему? — думала она. — Не всё ли равно, как теперь жить». Поздно вечером заявился Соломатин. Он был слегка выпивши и поэтому возбуждённый.
