Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Витька что–то крикнул и рванулся к Станиславу, толкнул его… Станислав упал. Объектив бесценного «Практисикса» сухо хрястнул и вмялся внутрь камеры. На «Практисиксе» можно было поставить крест.
Зато сивуч пролетел мимо, его туша так шмякнулась о тупые камни, что, наверное, и печенки оборвались. Но, полежав секунду–другую, зверь неуклюже–тяжело оперся на ласты и заковылял к воде.
Станислав скривился и потер бок. С недоумением и болью смотрел он на исковерканный фотоаппарат. Правда, у него был еще один, «Экзакта», но сознание этого отнюдь не умаляло его досады.
— Р‑растяпа! — проговорил он дрожащим голосом. — Какую камеру погубил!
— Я же не хотел губить камеру, — тоже дрожащим голосом отозвался Витька. — Вы бы посмотрели, какая лепеха сверху на вас падала…
Юрий Викентьевич угрюмо сказал:
— Ситуация напоминает мне известную басню об испорченной медвежьей шкуре.
Получив поддержку, Витька воспрянул духом и уже не без витиеватости добавил:
— Перед лицом злого рока, постигшего нас на этой позабытой всеми земле, какое значение имеет ваш «Практи–сикс»? Может, нас ждет здесь голодная смерть, может…
Витька запнулся, почувствовав молчаливое неодобрение Юрия Викентьевича. Шеф при всей своей солидности и ученом звании иногда не то что становился суеверным, но не терпел пустопорожних слов о серьезных вещах. Тем более в такой драматической обстановке. Правда, он не упрекнул Витьку, а только проговорил, в зародыше гася скандал:
— Бросьте вы! Что вам действительно «Практисикс», Станислав? Если бы этот сивуч шлепнулся вам на голову, возможно, вы бы уже ни о чем на свете не жалели.
— Поразительно, шеф, до чего вы всегда правы! — воскликнул Станислав, поеживаясь и все еще потирая бок, ушибленный при падении. — Временами даже тошно становится от вашей правоты.
— Глотайте аэрон, — привычно посоветовал Юрий Викентьевич. — Иногда помогает.
Витька чувствовал, что влюбляется в Юрия Викентьевича; правда, иногда он его отталкивал монотонностью поведения, но все чаще привлекал. Тогда как все чаще Станислав вызывал у него обиду, а то и озлобление. Ну почему он никогда не принимает всерьез Витькиных слов или замечаний, смотрит на него, как на мальчишку, которым можно только помыкать, смотрит и впрямь как на неодушевленный «масштаб»! Но Витька уже вырос из масштаба, уготованного ему Станиславом! Ничего удивительного — у Витьки такая пора: он растет… Его сейчас не втиснешь в какие–то рамки.
Витька начинал понимать, что в часто прорывающемся раздражении Станислава, в его наскоках на всех и вся, кто его окружает, виновата, вероятно, и так называемая конъюнктура — совокупность. на сей раз неутешительных обстоятельств, не позволяющих питать чересчур радужных надежд относительно ближайшего будущего.
Но если трезво рассудить, кому охота сидеть здесь сложа руки и уповать на погоду? Юрию Викентьевичу время так же дорого, как и Станиславу, однако он не дает воли своим эмоциям, попусту не пылит.
— Миша, — повернулся Юрий Викентьевич к стоявшему поодаль Егорчику: тот был настолько безучастен, что даже не жевал смолу. — Этот ваш карабин с мушкой, которую вы сделали из спички, он…
— Из гвоздика, — простуженно отозвался Егорчик.
— Тем лучше. Но он достаточно пристрелян?
— Стрелял по птичкам. Не попал ни разу.
— Гм… — Шеф почесал кончик длинного носа. — Но ведь сивуч — мишень покрупнее?
— В сивуча, в него можно прямой наводкой, — вставил Станислав. — К нему подойти — и пинай его как хошь…
Он говорил небрежно, почему–то не проявляя обычной нетерпимости, когда дело касалось убийства животного. Не то чтобы он был вегетарианец, но любил потолковать о хорошем отношении к зверью. Сейчас же он просто–напросто отощал. Какая уж тут нетерпимость!
— Ну что же, Миша, нужно убить сивуча, — грустно сказал шеф. — Э, нам очень нужна печенка! Она, вероятно, содержит какой–нибудь особо полезный витамин. И вообще… Ну, так вы возьметесь?
Егорчик качнул головой в знак согласия.
Почти все сивучи плавали в воде, и только на отдаленном мысу лежала парочка, которой не коснулись возбуждение и суматоха на лежбище.
— Похоже, что спят, — сказал Станислав, наблюдая за Егорчиком. — Нужно сказать ему, чтобы он больше лежа старался… а то и тех спугнет.
— Я пойду скажу, — встрепенулся Витька. — Посмотрю заодно, как он там будет управляться.
— Возьми нож. — У Станислава немного потеплел голос; вероятно, он уже смирился с потерей «Практисикса». — Помните, что всего мяса мы все равно не утащим, берите самое вкусное; сердце и печенку.
Однако Витька вскоре убедился, что лежа к сивучам не проберешься; везде в выемках рыжела сивучья моча, смешанная с водой. Но ее становилось тем меньше, чем ближе он подходил к Егорчику: тут уже все очищал прилив.
Кстати, он должен был начаться с минуты на минуту.
— Давай теперь лежа, — сказал Витька. — А то заметят — уйдут.
— Хочешь выстрелить? — неожиданно остановился Егорчик.
— А ты?
— Мне все равно.
— Нет. Я только окуней да ершей на удочку ловил. А больше никого в жизни не убил.
— Утонченная натура, значит, — без осуждения заметил Егорчик. — Не переносишь убийства. Пацифист. Сноб.
Витька от изумления даже рот раскрыл: кто бы мог подумать, что Егорчик знает столько мудреных слов?! Это онто, обычно молчаливый и невыразительный, как глубоководная рыба!
— Стрелять–то ты хоть умеешь?
— Давай сюда карабин, — сердито сказал Витька. — Ну? Умею или не умею, это мы сейчас посмотрим.
Ободрав бока и до костей промокнув в горько–соленых лужах, Витька подкрался к ближнему сивучу. Зверь лежал так близко, что по совету Станислава вернее было бы стрелять в него прямой наводкой, пренебрегая прицельным устройством и тем более мушкой из гвоздя.
Какую–то минуту или даже две Витька любовался сивучом — тот лежал, этак мило–небрежно поджав под себя ласты и беспомощно обнажив розовую мягкость десен: нижняя губа под собственной тяжестью обвисла.
Внезапно сивуч проснулся, высоко задрал голову и лениво почесал ее задним ластом. Глаза у него были сладостно зажмурены. Его силуэт четко обрисовался на шлифованной черни моря. Удачный момент для выстрела!
Не давая себе расчувствоваться, Витька вскинул карабин на уровень носа сивуча и выстрелил, почти не целясь. У карабина оказалась отдача, как у орудийного ствола: от удара прикладом Витька едва не потерял сознание. Сгоряча он не ощутил, что на плече ободрана кожа. Откровенно говоря, он никогда не стрелял из боевого оружия. Из мелкокалиберки — другое дело.
Сивуч дернулся и застыл; он так и не открыл глаз, тягостно привыкая к новому ощущению, вдруг возникшему внутри, удивляясь непривычной боли, хлынувшей в голову, и тому, как горячо и влажно стало во рту.
Сжавшись, Витька выстрелил еще дважды, только после этого голова зверя рухнула на гладкую плиту и все тело его оплыло, стало студенисто–расползшимся.
Витька отдал Егорчику нож, тихо прислонил к туше сивуча ружье и ушел не оглядываясь: пусть вырезает печенку… Шел прилив, волна иногда захлестывала Егорчика выше сапог и откатывалась. Светло–изумрудная, она вдруг окрашивалась ало, неестественно.
Витька увидел это, потому что он все–таки оборотился. Ему стало не по себе. Но он и не упрекал себя ни в чем. Позорно и стыдно быть бессмысленно жестоким. Этому нет оправдания. Но смешно, смешно и не по–мужски распускать слюни там, где убийство зверя вызвано необходимостью, где оно оправдано практическими соображениями.
В лагере запахло из кастрюль приятно и будоражаще. Печенка получилась очень нежной, вкусной, как у молоденькой телки. Правда, сваренное мясо было черновато, припахивало рыбой, но при нужде за милую душу пошло бы и оно. Жаль, что не хватало соли. А то заготовить бы впрок!
Витька в многочисленных закутках на шхуне нагреб несколько горстей серой, смешанной с пылью и чешуей соли, — ее надо было беречь пуще всего на свете.
В лагере стало шумно. Если бы существовал термометр, способный измерить жизненный тонус, то сегодня его ртутный столбик стремительно подскочил бы. Начались всякие такие необязательные разговорчики, подшучивания, как шпаги, заблистали и скрестились остроты.
— Я слышал, что в Англии едят преимущественно конину, — сообщил Витька. — В ней, как сейчас установлено, будто бы нет холестерина.
— Как хорошо, что мы не в Англии, — меланхолично заметил Станислав.
— А очень это страшно — холестерин? — спросил Витька. — О нем так много в последние годы говорят и пишут.
— Это потому, что улучшилась жизнь, — пояснил Юрий Викентьевич. — Никому не хочется стареть. Но плевать на холестерин! Да здравствует мясо! И да здравствует печенка морского льва! Ведь если бы обезьяна не перешла на мясную пищу, она никогда не превратилась бы в человека. — Юрий Викентьевич сыто отдувался. — Съесть еще эту вот лапушку, что ли?.. Эх, хороша все–таки жизнь на необитаемом острове!
