Николай Бондаренко - Будни и праздники
— Сергея и этого… Кольку из девятой комнаты не видела? — напористо спросил Назырбай.
— Кажется, ходили тут вечером, а утром не было.
Комендантша достала из кармана папиросу, прикурила от голубого венчика на газовой плите. Тщедушная, в стиранном-перестиранном платье, она выглядела хрупким сонливым воробышком.
— Так где же жильцы? Чего молчишь? — попробовал Назырбай растормошить ее.
Но в ответ услышал неожиданное:
— Будешь кричать — выставлю за дверь.
Воробышек был с характером.
— Двенадцать часов, люди — давно на работе, а эти двое… Где их вещи? — догадался он спросить.
— Джураевские — в камере хранения, а Николай, судя по всему, свои забрал.
Неужели Николай действительно уехал? Но тогда странно, почему он Сергея с собой не увез. Они ж всегда и во всем вместе, куда один, туда — и другой.
— Еще вопросы есть? — лаконично спросила комендантша.
Обдумывая свое, он грубовато бросил:
— Чего одна пьешь? Угости.
Тонкой рукой с коричневыми пятнышками она указала на чайник и стопку пиалушек: дескать, наливай себе сам, — и Назырбай подчинился этому жесту. Но только налил себе чаю, а пить не стал — выдержки не хватило. Сорвался с места, прогрохотал стоптанными кирзовыми сапогами по гулкому коридору, выскочил на улицу. Надо было спешить в бригаду, к Турсынгуль. До смерти хотелось ему увидеть лицо бригадирши, когда она услышит, что Николай скорее всего уехал, раз уж вещи прихватил. Что скажет, как отнесется к этому? Дай бог, чтобы не очень сильно переживала. Все идет к лучшему…
По дороге на головные сооружения газопровода, трясясь в пыльной кабине попутного самосвала, он перебирал в уме, какие слова скажет бригаде. Пусть все почувствуют, что Назырбай был прав, когда выступал против Николая и пытался образумить Сергея. Пусть бригада устыдится того, что помалкивала, а то и мешала ему перевоспитывать этих бездельников.
Но, войдя в вагончик, Назырбай сказал лишь одно:
— В общежитии их нет.
— Обоих?
— Да.
— А вещи? — спросила Турсынгуль.
Назырбай постарался произнести деловито:
— Краснов свои забрал.
Вот теперь он мог понаблюдать, какое у нее лицо. Но почему-то захотелось отвернуться, а то и вообще уйти, чтобы не видеть прищуренных ее глаз и заодно не слышать тяжкого молчания в вагончике.
Все утро над поселком шли облака. Гнал их куда-то ошалелый пустынный ветер. Оттого окно вагончика то грустно серело, то вспыхивало солнечной желтизной, и лицо Турсынгуль казалось то землисто-серым, то спокойным и свежим, скуластенькое, с точеным носиком, в общем-то обыкновенное, но такое родное, что хоть криком кричи от щемящей нежности.
Назырбай все больше мрачнел и, сам того не замечая, резко посапывал.
— Да не шуми ты, как насос, матерь божья! — вдруг подал голос дядя Костя. Дернул в расстройстве редкие свои усишки. — С мысли сбиваешь… Может, не будем переживать?
Турсынгуль провела рукой по щеке, словно пожалела себя, нахмурилась:
— Не будем. Придут — накажем, а не придут…
Женщины разом зашумели, не способные допустить, что Сергей сбежал с Николаем:
— Ну, как же? Вещи-то Сережкины остались, значит, он здесь!
— А они не уехали в город разгружать вагоны? — предположил дядя Костя. Повернулся к Михаилу: — Ты с ними вчера допоздна шатался… Не слыхал?
Тот неопределенно хмыкнул и отвел глаза в сторону. Подозрительно как-то отвел. В другое время дядя Костя непременно взялся бы за него, шельму, чтобы вытрясти правду, да следовало по-быстрому решать, что делать дальше, и он предложил Турсынгуль:
— Может, сбегать в штаб разузнать?..
— Вот еще! — немедленно отозвалась Катерина. — Мальчишка ты, что ли, чтобы бегать за всяким?..
Имя Краснова они старательно не упоминали. Им ли не знать, как Турсынгуль относится к Николаю? Она держится, конечно, молодцом. Будь здесь посторонний, он бы решил, что бригадирша просто возмущается двумя рабочими, загулявшими с утра. Но их-то, товарищей, не обманешь. Знают они назубок всю эту историю, несуразную и несправедливую по отношению к Турсынгуль, а по-домашнему говоря, к Гуле. Господи, вот пошли мужики, один хуже другого! Почему они не ценят таких женщин?! И симпатичная Турсынгуль, и приятная, и умная. Что ему еще надо было, дурню?
Весь день они припоминали, что и как случилось у него с бригадиршей. Да и с Сергеем — тоже, родным для бригады парнишкой. Где он, шалопай эдакий?.. Припоминали молча, лишь иногда то одна женщина, то другая вдруг ни с того ни с сего отпускала резкое словцо, что-нибудь вроде: «Ну и люди пошли!» — И все понимали, к кому это относится.
На Турсынгуль старались не глядеть и обращались к ней только по делу. А она работала, как заведенная, ко всему, казалось бы, равнодушная.
Николай впервые пришел на стройплощадку месяца за полтора до землетрясения. Хорош он был, по-настоящему хорош, когда вошел в вагончик.
Плечистый, сухощавый, на брюках стрелки, пряжка армейского ремня надраена. А ботинки-то блестят! И не понять, как это можно, пройдя по песку и пыли, сохранить их чистыми. Грусть прочиталась в глазах у замужних: есть же на свете аккуратные мужчины! Не то что их обормоты, за которыми стирай да гладь, гладь да стирай, а они все равно мятые.
Вглядывались в лицо Николая. Густые брови, удлиненные голубые глаза, на подбородке — ложбинка. Все по-мужски резко очерченное, ничего бабьего, парень — хоть куда.
И как он повел себя с Гулей, тоже понравилось, потому что нынче не часто увидишь, чтобы парень, к тому же такой видный, смущался, разговаривая с женщиной.
— Тут написано, ты — каменщик, — сказала она, прочитав бумагу из отдела кадров. — А еще что-нибудь умеешь?
— Маленько плотник, маленько бетонщик, сварщик, газорезчик… Что прикажешь, то и сделаем.
Он улыбнулся Турсынгуль, и она посмотрела на него вопросительно, не понимая, должно быть, чему тут радоваться.
Расспросив новичка о жизни, узнали, что Николай приехал из Каршинской степи, где возводил целинные поселки, а до того поездил по отгонным пастбищам Каракалпакии — ставил кошары. Но вот что гнало его с места на место и в конце концов прибило к Аланге, — о том он не сказал.
— Ты что, так и полезешь на леса в наглаженных штанах? — вдруг спросила Турсынгуль. То ли надоело ей слушать новичка, то ли еще что.
— Я, собственно, забежал познакомиться, — развел Николай широкие ладони. — По дороге в общежитие! Сейчас сбегаю, переоденусь во что-нибудь попроще…
Слукавил парень. Захотел показаться людям при параде, а сам темнил. Ведь общежитие — в поселке, за шесть километров отсюда, какое уж тут «по дороге»?.. Смех заполнил вагончик. Даже Турсынгуль, обычно сдержанная, засмеялась, прикрывая рот ладошкой.
Николай крутнул головой и неожиданно тоже рассмеялся:
— Да ладно уж, соврать нельзя!..
Обернулся он с переодеванием довольно быстро, тем более что Сергей помог ему поймать машину до поселка. Парнишка вызвался проводить новичка, но Турсынгуль не пустила:
— Нечего разъезжать туда-сюда.
Поправила платок, повязанный на затылке, и от движения рук, заведенных за голову, распахнулась незастегнутая телогрейка и округлилась крепкая грудь под мужской фланелевой рубашкой. Едва ли не зримо увиделось всем, как гибко ее тело. Маленькая росточком, да уж больно ладная.
Сергей конфузливо потупился, и на смуглых щеках проступил румянец. Пробубнил:
— Опять наставляешь?
— Опять. — Турсынгуль не заметила его смятения. — Неси кирпич к подъемнику, хватит прохлаждаться.
Отойдя от нее, он дразняще выкрикнул:
— Опекунша!
Так он называл всех женщин в бригаде, поскольку они без конца учили его уму-разуму, а ему это давно уж надоело.
Сергей был из детдома. И с первых же дней, как женщины узнали, что паренек рос сиротой, принялись они его воспитывать. И специальности обучили, и заставили поступить в техникум, и выручали, когда, случалось, он выяснял отношения с мальчишками на танцплощадке. Грех было Сергею жаловаться! А он все бунтовал, непривыкший к женской заботе. Однажды даже сбежал от них — устроился оператором на дальнем промысле. И все же вскоре возвратился: видно, привязался к ним помимо воли.
Когда Николай вернулся из общежития, Сергей как присох к нему. Вот тут-то и началась их дружба, из-за которой сейчас, спустя шесть недель, у женщин головы шли кругом. Знали бы тогда, чем все кончится, силком увели бы парнишку. Да не знали и даже, глупые, радовались, что у Сергея, кажется, появился старший товарищ.
Ведь он прямо-таки тосковал по другу. С кем ему было водиться в бригаде? С ними, что ли, с тетками, у которых на уме только семьи да дети, да что сварить, да где достать стиральный порошок? Или дядя Костя? Он для Сергея — старый. К тому же как попал пять лет назад «под каблук» Катьке Сычевой, так оттуда и не вылезает. Уж на что весело смотреть, как жена верховодит над мужем, но у Катерины — явный перебор: и туда — Костик, и сюда — Костик, и то подними, и это поднеси… И дядя Костя не протестует: бегает даже вроде бы с удовольствием. За сорок человеку перевалило, а с женой — лопух лопухом.
