Борис Мисюк - Час отплытия
Она кивает ему: поедем после рейса, а волосы ее шевелятся под его рукой, как живые.
— Там — водоросли и ракушки, — шепчет он, перебирая ее волосы и трогая пальцами раковинку уха, — и рыбы, и чайки, и… знаешь кто?
Она спрашивает едва уловимым кивком: кто? А в глазах у нее уже стоят огромные слезы.
— Дельфины, — говорит он не шепотом, а голосом, но почему-то вдруг охрипшим. В горле — комок. Он глотает его, но не может никак проглотить.
— Витя, — ее голосок, будто пробившийся из-под слез, показывает решимость. — Я по приходе сразу уеду в Иркутск. Ты мне напишешь туда?
Он хочет возмутиться: почему она спрашивает, но лишь кивает коротко, борясь с комком.
— Ты напишешь, Витенька, на каком ты будешь судне? — Слез уже нет в ее глазах, и только губы остаются полуоткрытыми. — И я тебе напишу.
А ветер всю ночь гнал, гнал и гнал, загонял в подкову залива рычащие стада косматых волн. И взбудораженные воды гигантской чаши, тревожа дно, вздымали тучи черной мути. И косяки, пронзая тот кромешный мрак, рвались на волю, вон из залива. К утру не осталось в нем ни единой серебряной стайки и полновластно царствовал минтай, рассеявшись в толще воды по всей акватории залива.
Старпом на ночной вахте любил подремать. В этом нет ничего преступного, когда база на якоре и есть на мостике бодрствующая «королевская свита» — четвертый штурман и вахтенный матрос. Вот и сейчас дав наказ следить за якорем (он может с усилением ветра сорваться и дрейфовать по дну), Эдуард Эдуардович подложил под голову ватник и с наслаждением вытянулся на диване в штурманской рубке. Витос приготовил было ведро с водой и швабру, но его остановили — не надо, успеешь, мол, за пятнадцать минут до сдачи вахты. Штурман молчал, уткнувшись в лобовое стекло, за которым порывисто полыхал ветер и скучно мерцала на баке сиротливая лампочка якорного огня.
Витос не заметил, как пролетела вахта. Прозевал Время и четвертый штурман. И сейчас оба носились по мостику, измеряя силу ветра, температуру воздуха и забортной воды. И штурману пришлось объявлять «судовое время» не в семь, а в десять минут восьмого, и голос его был встрепанный, как у петуха, проспавшего святое петушиное время. Кряхтя и тут же закуривая, восстал с дивана чиф. А вскоре поднялся на мостик и Герман Евгеньевич, капитан-директор; в семь тридцать он всегда проводил радиоперекличку добывающих судов. Радист принес метеосводку. Он прочитал ее, звонко щелкнул языком и сказал:
— Так, друзья-соратники, к обеду должна быть погода и рыбалка. Так что готовьте, Эдуард Эдуардыч, кранцы, предупредите механиков, чтоб на-товсь была горячая вода: поело шторма суда наверняка обледенели, а заву скажите, чтоб был — как пионер, чтобы в любое время мог задействовать сортировочный конвейер, морозилки и прочее.
Он взглянул на часы и включил рацию.
— Говорит плавбаза «Удача». Доброе утро, товарищи капитаны. Проведем утренний капитанский час. Так. Погода улучшается, ветер заходит к весту. Где-то через час-другой можно будет начинать работать. Ночь прошла, надеюсь, без событий? Вызываю СРТМ 8–407. Прием!
— «Удача», говорит четыреста седьмой, — тотчас откликнулась рация. — Доброе утро всем! Стоим на якоре в ожидании промыслового времени. За ночь маленько обледенели, остальное в порядке. Следующий!
Следующий повторил то же самое, а следующий за ним добавил только, что ночью на его борту «произошло радостное событие» — ощенилась судовая собака Шарик, так что если кому нужны щенки, пусть подходят.
Витос вовсю шуровал в рулевой «дипломом», то есть шваброй и уже сноровисто обходил рулевую колонку и стойки локаторов.
И в это самое время, когда оставалось до конца вахты не больше десяти минут, раздался оглушительный звонок громкого боя — тревога!
— Мостик — машине! — панически крикнул динамик переговорного устройства на рулевом пульте.
— Мостик слушает! — ответил старпом.
— Пожар! В машине пожар! — кричал испуганный голос третьего механика. — Пожар!
— Говори тише, — спокойно сказал старпом в микрофон. — Что горит? Только — тихо, спокойно и внятно.
— Пожар! В дизель-генераторном! — продолжал орать третий. — Горит шестой дизель!
— Звони стармеху. — Старпом включил принудительную трансляцию:
— Внимание! По судну объявляется пожарная тревога! Боевая пожарная тревога! Всем занять свои места по расписанию. Начальникам аварийных партий доложить на мостик о готовности. Боевая пожарная тревога! Боевая пожарная тревога!..
В машине «Удачи» и в самом деле полыхало. Туда сбегались механики, мотористы, матросы с КИПами. Дизель задохнулся и заглох. Стало непривычно тихо и темно: горели только подслеповатые аварийные лампочки. В клинкетной двери, ведущей в дизель-генераторное отделение, клубился черный дым. Все толклись около этой двери, и на лицах у всех было написано одно — откровенная растерянность и жажда какого бы то ни было приказа.
Витос, на днях только изучивший устройство КИПа (когда сказали, что поставят на вахту), сейчас с любопытством примерял на голову маску, крутил кислородный вентиль — готовился, похоже, к совершению подвига.
В эту самую минуту по спикеру, который в машинном отделении звучал особенно громко, отрегулированный в расчете на грохот, раздался повелительный голос капитана:
— Внимание! КИПистам приступить к разведке очага пожара!
Это был приказ, какого все ждали. Отец Витоса и еще двое матросов быстро стали надевать маски, пристегивать сигнальные тросики. Витоса никто, очевидно, всерьез не принимал, хотя он первым надел КИП и походил сейчас, в маске с гофрированным хоботом, на голенастого слоненка из детских сказок.
Чувствуя себя, однако, готовым к подвигу и начисто позабыв про всякие там пояса. Витос ринулся в дверь.
Черный мрак окутал его. Тело, даже сквозь свитер, обдало зноем. Он наугад сделал три героических шага вперед. И вдруг ощутил, как чья-то властная рука рванула его назад. Обернувшись, он увидел тусклое желтое пятно фонаря, а затем светлый проем клинкетной двери. Если б он знал, что это был отец, он вырвался и повернул бы обратно. Но, к счастью, он этого не знал и, очутившись на свету, с облегчением сдернул с себя тесную, душную маску.
Минут, наверное, десять, долгих-долгих минут, из черной клубящейся двери никто не появлялся. Боцман держал в руках по одному сигнальному тросику, вначале медленно стравливая, а теперь так же медленно выбирая. Там, в аду, были трое. Что они делали там, что увидели в сомнительном свете своих фонариков, никто не знал. Только боцман мог сказать, что по крайней маре двое живы и двигаются уже к выходу. А третьим был Александр Апрелев. Он ее успел надеть пояс с сигнальным тросом, потому что бросился спасать свое чадо, безрассудно смелое и глупое.
Наконец из двери показался матрос, уходивший туда последним. Он сорвал с головы черную, закопченную маску и, тяжело дыша, стряхивая пот с бровей, сказал;
— Ничего не видно… Я дальше четвертого дизеля не ходил…
— А где Саша? Ты видал его? Где Антон?! — кричал боцман, хотя в машине было тихо. Он не забывал, крича, размеренно подергивать трос, который вдруг перестал выбираться.
— Саша был впереди, — матрос не смотрел боцману в глаза, — я его не видел, я шел за Антоном…
Смертельно медленно тянулись минуты. Тросик, который боцман подергивал теперь уже беспрестанно, не поддавался.
— Эх, якорь в нос! — боцман Василь Денисыч рубанул рукой воздух, передал тросик матросу и быстро, но как-то обстоятельно стал облачаться в КИП, надел пояс, взял у матроса фонарь и нырнул в дверь, из которой дым выплывал грязными лохмами, наполняя главное машинное отделение. Все уже давились гарью и наперебой кашляли.
Тросик боцмана быстро разматывался: он, видно, шел по тросу Антона Герасименко. Прошло еще не меньше пяти минут, каждая из которых равнялась часу. Наконец матрос начал выбирать заметно подающийся трос боцмана, в то время как первый трос совсем не реагировал на подергивания.
…Огромный комок в горле Витоса продолжал расти. Наверно, от дыма, подумал он и одновременно решил считать до десяти… если на «десять» отец не вернется, он пойдет за ним… Три… четыре… пять… Витос считал, а тросик все скользил и скользил через ладонь матроса и свивался кольцами у его ног… Семь… восемь… девять… Витос продвинулся за спину матроса, чтобы там надеть маску, и в это мгновение увидел самое страшное: в проеме двери появился Василь Денисыч, он нес, похоже, безжизненное тело отца.
Что было дальше в машине, как тушили и потушили пожар. Витос не видел и узнал много позже, потому что просидел в лазарете несколько часов, пока не услышал из уст самого отца, что умирать он не собирается.
У отца были обожжены руки и грудь: он поскользнулся на горящем масле, уже возле шестого дизеля. Лицо от ожогов спасла ему маска противогаза.
