Борис Ваулин - Семьдесят третья параллель
Борис Ваулин - Семьдесят третья параллель краткое содержание
Борис Ваулин
Семьдесят третья параллель
Рисунок В. Старцева
Хроника заполярных вахт
«Все не тек хорошо, как хотелось бы, однако не так плохо, как кажется», — подумал Хмелевский, подходя к скважине. После теплого сна колючие порывы ветра с хлопьями мокрого снега были особенно неприятны.
Дверь укрытия заскрипела, словно жалуясь на неприютную жизнь, и пропустила Сергея внутрь. Первый, кого он увидел, был Пуркин — на круглом краснощеком лице выделялся сливообразный нос, а голубые глаза с белыми ресницами улыбались. Валенки, подшитые автомобильной покрышкой, косолапо потаптывали на одном месте.
— Салют, Савелий Петрович! — Сергей кивнул бурильщику. — Настроение, гляжу, хорошее? Сам поработал, а мне подпуржить решил?
— А чего мне, дружок, печаловаться? Инструмент спустили, тебе остатки добирать, да и с богом, будем газок щупать, — глаза Пуркина снова заморщились улыбкой.
— Как бы он нас не пощупал, — улыбнулся Сергей. — Иди отдыхай. Намотался, верно, порядком…
Хмелевский любил старика. Неторопливая крестьянская обстоятельность внушала уверенность, когда оказывался с ним рядом. Савелий Павлович был незлопамятен, не вспыхивал попусту и если и сердился, то быстро отходил.
А вот вчера старик расстроился от выговора мастера Кобзева. Тот собрал бурильщиков в балке и в обычной своей манере громко и насмешливо спросил:
— Знают ли уважаемые бурильщики, сколько дней испытывается объект?
Бурильщики знали и сказали об этом мастеру, Тогда он взорвался и заорал:
— Что же вы копаетесь вторую неделю?!
Словом, неприятность вышла. Но как бы там ни было, а работа идет. И не будем печаловаться, как сказал старик Пургин. Тем более что первый помбур Смыслов уже руками машет. Давай, мол, работать, хватит мечтать.
Хмелевский встал к пульту управления. Правая рука — на кнопках щита, левая — на ручке тормоза. Посмотрел на Смыслова. Готов? Готов! Поехали. Началась работа. Щелкнула стальная плеть, нехотя отрываясь от подсвечника. Смыслов подталкивает ее к ключу, лязгают стальные челюсти. Взжик-взжик-взжик… Закрутилась многометровая стальная соломина. Сливаются намертво две резьбы. Колонна труб должна быть герметичной. Сергей отпускает ручку тормоза. Труба со свистом проваливается в темную дыру ствола.
— Быстро, Толя, следующую. Не зевай.
Бежит секундная стрелка. Увеличиваются обороты. Проворнее движение. Быстрее, еще быстрее. Ватник летит на гвоздь. Ремень комбинезона затягивается туже. Давай, Толя!
Последняя плеть исчезает в черном проеме, и стальная махина зависает в полуторакилометровой пустоте.
— Андрей, давай! — дизелист Андрей Телыч-ко понимающе кивает головой, и через несколько секунд недовольно-ворчливо задвигались насосы. Побежал по желобам теплый поток раствора, полился невидимым водопадом в продырявленную землю.
Вот уже и полсмены прошло. Хрустит снег под сапогами. Скоропостижная февральская метель закончилась так же внезапно, как и началась.
С грохотом отваливается крышка огромного контейнера. В ящике черные куски гематита. Сейчас этого порошка нужно особенно много. Попадется пласт, и «задавить» его, зажать в земле можно только тяжелым раствором. Лом со всего плеча врубается в промерзшую глыбу, но только мелкие кусочки отскакивают в стороны. От неточного удара лом вырывается из рук и едва не падает на ногу.
— Шабаш, к чертям такую работу, — не выдерживает Колчанов. — Каторга, что ли, здесь?
— Вот уж не знаю, — мрачно откликается Смыслов. — На каторге бывать не приходилось…
— Все шутишь? — губы Николая дрожат от злости. — Мы вкалываем, а вахта Губского пенки снимает. Мы что, хуже их?!
— Не заводись, никто пенки не снимает, пойдем погреемся…
В дизельной тепло. От фуфаек валит сырой пар. Руки покрываются мурашками, тело бьет холодный озноб. Несколько глотков горячего чая возвращают способность к действию. Но как не хочется уходить от живительного тепла! Еще немного, еще чуть-чуть. Ноги будто пристывают к полу.
— Идея есть, — Смыслов хлопает рукавицами, оттирает засохшую грязь, — что мы с тобой, как рабы в Риме. Пусть пар поработает…
Глаза у Колчанова оживают — он понял мысль. Пусть работает пар — мы не рабы…
Резиновый шланг, словно удав, выскользнул из двери, спустился по ступенькам, перебрался через мешалку, приткнулся к боку злополучного ящика с гематитом. Зашипел пар, посерел оттаявший снег, и сизо-белые клубы скрыли черный куб. Нагревающийся металл от разности температур трещит и пощелкивает.
— Вот, — говорит Смыслов довольно, — пусть ребята Губского возятся теперь.
— Чего теперь возиться, — все еще дуется Колчанов, — бери лопату, выкидывай тепленький, а нам как пришлось…
— Чудак! Голова человеку дана не только, чтобы шапку носить.
Твердой рукавицей постучал Смыслов по пластмассовой каске. «Чак-чак-чак», — раздалось в ответ.
— Слушай, можно и без утяжелителя испытать бы, — тянет Николай. Смыслов молчит, и напарник воодушевляется еще больше: — Нет, честно, Толян. Рискнуть, и все. Слышал же, как мастер ругался — что, мол, мы долго копаемся.
— Я не забыл, — говорит Анатолий. Дыхание от мороза прерывается, и слова вылетают громкие и резкие. — Не забыл фонтан на Мамаевой горе.
…За пятнадцать километров был слышен рев фонтана на Мамаевой горе. Глинистый раствор не выдержал напора газа и мощным кулаком вынес из недр воду, искореженный инструмент. И пошло гулять. В один миг все покрылось ледяными коростами. Вышка превратилась в громадный ледяной гриб, из центра которого непрерывно хлестал газ с водой. Круглые сутки долбили ломами лед, пытаясь пробиться к устью скважины. От звериного рева не спасали шлемы и респираторы. Работали по две-три минуты, потом менялись — больше никто не выдерживал. Двадцать девять дней продолжалась борьба…
Из записок помбура Смыслова
У Алладина из сказки было большое преимущество перед нами. Потрет он свою волшебную лампу — и любые сокровища у ног лежат. Сюда бы его со своей керосинкой. Мы бы поскоблили немного и сразу узнали — есть газ в этом месте или зря время теряем. Впрочем, у нас тоже имеется лампа. Опустишь заряд в скважину, рванешь — сразу откликается земля. Раскрывает кладовые, показывает сокровища.
Самое сладкое для испытателя мгновение — слышать рев газа, рвущегося из выводной трубы. В этот момент все на свете забываешь, только счастье грудь переполняет. Это как заключительные аккорды симфонии. Конечно, будь у нас лампа, можно было бы слушать такую музыку в зависимости от настроения. Захотел — включил, наскучило — выключил.
Только неинтересно жить бы стало. А что значит жить интересно? Я иногда спрашиваю себя: «Анатолий Смыслов, интересно ли ты живешь? Не проходят ли годы даром? Что здесь видишь, кроме тундры да дыр земных? Будет ли что вспомнить, кроме обмороженного носа или кровавых подтеков от мошки?» Это во мне второе «я» сидит — сердитое, недовольное. И тогда первое мое «я» начинает спор.
Что за жизнь, когда все легко достается? Не живет человек, а годы в забвение сталкивает.
Испытатели — кочевники. Устроились в одном месте, пообжились немного, а работа закончена. База приказывает на другой конец полуострова перебираться. Хоть и заявляет он скромно: «Я — мал», но велик так, что вертолетом весь день летишь. Правда, как говорили древние, мы на подъем скоры, все свое с собой носим. У нашего Коли Колчанова имущества — одна гитара. Он каждый раз торопится: «Я, — говорит, — пока в армию не ушел, все Заполярье объеду».
Три дня назад едва не случилась беда. Сменившись с вахты, машинист подъемника Коля Еремичев побежал на лыжах в тундру — накануне поставил капканы на песцов. Накинул теплую куртку, взял нож, надел лыжи и скрылся в сероватых сумерках.
Перед сменой я решил поспать. Проснулся от непонятных звуков. Стенка балка мелко дрожала, а рев и свист, доносившиеся снаружи, были такие, что мне под одеялом зябко сделалось. За столом сидели угрюмые ребята и тихо переговаривались.
— Николай из тундры не вернулся, — глухо обронил Сергей Хмелевский. В комнате висело напряженное и тревожное ожидание непоправимой беды.
Он пришел утром на следующий день, когда пурга утихла. Ввалился в балок черный и в бессилии сполз на пол. Обветренные, искусанные губы прошептали: «Вот и я». Пальцы рук и ног у него были обморожены.
Николай проверял капканы, когда увидал бегущего песца. В азарте кинулся за ним. Талара — так называется охота на песцов, устраиваемая ненцами на оленьих упряжках. Тут было нечто подобное. Еремичев так увлекся, что пропустил начало пурги. Обрушилась она мгновенно и все смешала в едином снежном вихре. Сперва он пытался искать буровую, но быстро понял, что бесполезно.
