Эльза Бадьева - Допуск на магистраль
Люся отложила книгу. Решительно встала, пригладила растрепавшиеся волосы и уже менее решительно прошла до комнаты Антона.
Постучала.
Он сразу открыл, и она остановилась на пороге, несколько растерявшись.
Постаралась совладать с собой и сказала как могла спокойнее:
— Я... хотела узнать... который час?
Антон привычным жестом высвободил запястье из обшлага гимнастерки, взглянул на часы.
— Без двадцати двенадцать.
С любопытством посмотрел на Люсю.
— Ты почему не спишь?
— Не хочу, — сказала она упрямо и вызывающе, стыдясь нелепости своего визита и все-таки продолжая стоять в дверях.
Он не пригласил войти, вообще не сказал ничего. Стоял раздумывая. Потом еще раз взглянул на часы и снял с гвоздя шинель.
— Ты куда уходишь? — спросила она покачнувшимся и сразу же выпрямившимся голосом. — Куда ты уходишь каждую ночь?
Он стоял, держа в руках шинель. Люся спрашивающе молчала.
Так с шинелью в руках он вышел в коридор, закрыл дверь.
— Почему?.. — она хотела спросить, почему он скрывает от нее... Но не могла больше говорить. Закрыла рукой задрожавшие губы, метнулась к своей комнате.
— Ты в самом деле не хочешь спать? — спокойно, словно не замечая ее состояния, спросил Антон. И она остановилась в дверях, с надеждой и страхом оглянулась на него.
— Не хочу.
— Одевайся!
Не сознавая, зачем она это делает, Люся схватила с вешалки пальто. Сдернула с лампы платок, выскочила к Антону.
— Свет погаси, — сказал он спокойно, надевая шинель, и в спокойствии этом ей послышалась отчужденность.
Люся вернулась, щелкнула выключателем и осталась стоять в темноте у стены, недоумевая: куда она собралась идти?
Ей было слышно, как в коридоре за дверью ее ждал Антон. Как он зажег спичку, видимо, закурил, и нетерпеливо прошелся взад-вперед около их комнаты. Ей казалось, что они стоят вот так — разделенные стеной и дверью — очень давно, и она никогда не выйдет к нему, а он так и уйдет, не позвав ее.
Антон прошелся еще — нетерпеливо, нервно, и, остановившись вплотную у двери, тихо постучал.
Она замерла.
Он открыл дверь и позвал:
— Люся!
Она промолчала, только еще плотнее прижалась к стене.
Он шагнул в комнату и, словно видел в темноте, сразу взял ее за руку и вывел в коридор. Так же — за руку — повел по улице, а она слегка отставала, и тогда он крепче сжимал руку и тянул ее, как капризного ребенка. Не оправдывался, не заговаривал. Она тоже ни о чем не спрашивала.
Подошли к консерватории, свернули за угол к воротам, ведущим во двор. И навстречу им от ворот шагнула Маруська в белом пуховом платке, повязанном поверх пальто.
Люся невольно остановилась, выдернула свою руку из ладони Антона.
А Маруська заступила им дорогу, поиграла концами платка и сказала укоризненно:
— С опозданием, Антон Николаевич!
— Нет, — возразил он. — На две минуты раньше.
Люсе был отвратителен этот их разговор, ей хотелось убежать, но Антон опять крепко взял ее за руку.
— Помощницу привел? — заметила ее Маруська. И засмеялась. — Мала больно.
И вдруг спохватилась, сказала им обоим:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Мария, — дружески ответил Антон.
А Люся под Маруськиным взглядом почувствовала себя действительно маленькой. И слабой. И несчастной. Почувствовала себя в нелепой, оскорбительной зависимости от того, что сейчас еще скажут друг другу Антон и Маруська.
Но они ничего больше не сказали. Маруська, давая дорогу, отошла от ворот, а Антон завел упирающуюся Люсю во двор. Там было совершенно темно, только из раскрытой двери подвала падала на ступеньки полоса неровного, дрожащего света. И угадывалась внутри гудящая жаркая топка котла.
Антон подвел Люсю к ступенькам, ведущим в подвал.
— Вот сюда я и хожу. По ночам... — Притянул ее за плечи, обнял. Рассмеялся. — А ты думала?..
— Антон? — спросил голос из дверного проема. — Ты?
— Я, Платоныч, — отозвался Антон.
Платоныч поднялся из подвала, но, увидев его с Люсей, повернул обратно.
— Не тороплю. Не беспокойся.
— Только не говори никому, — попросил Антон. — А то до Веры Генриховны дойдет. Кроме Михеева да тебя, никто из наших не знает.
Люся уткнулась лицом в его шинель — грубую и шершавую — и улыбалась, и ничего не хотела говорить. Антон погладил ее по голове, оторвал лицо от шинели и поцеловал в щеки, в глаза, в нос. Потом нашел губами мочки ушей и одну за другой поцеловал их. Люсе стало щекотно и смешно. Она замотала головой. Антон снова поймал губами ее ухо, тихонько поцеловал и сказал шепотом:
— Я тебя, конечно, люблю. Слышишь?
Люся приподнялась на носки, дотянулась до Антонова уха и тоже сказала шепотом:
— Слышу.
И тогда он резко, больно, словно не совладав с собой, прижал ее к себе и поцеловал так, что оба они задохнулись. И долго потом стояли, обнявшись, не в силах отойти друг от друга.
— Платоныч! — позвал Антон, и Люся услышала, как перехватило у него горло, — Я сейчас, — кивнул он и сбежал в подвал.
— А мне можно?
— Не надо, — обернулся Антон, — здесь грязно.
Но Люся все-таки спустилась следом и остановилась в дверях.
На нее пахнуло жаром, и она захлебнулась горьковатым, едким дымом. Чтобы не закашляться, открыла рот, глубоко вдохнула горячий воздух и ощутила во рту, в горле колкую угольную пыль.
«Да ему же нельзя! — испугалась она и только тут поняла, почему Антон попросил: «не говори в консерватории». Если узнает его педагог по вокалу...»
Антон протянул Платонычу папиросы. Тот взял две. Одну сразу же ловко кинул в рот, прижал обведенными угольной пылью губами. Другую заложил за ухо. Сказал:
— В долгу не останусь.
Прихватил обгоревшую с одного конца длинную лучину, добыл ею огонь из топки и блаженно раскурил папиросу.
— Платоныч, — попросил Антон. — Ты уж извини: девушку вот сейчас провожу и вернусь. Полчаса, не больше. Я тебя завтра раньше сменю.
— Валяй! — благодушно разрешил Платоныч. — Дело молодое. — И, покачиваясь на коротких ногах, одетых в резиновые чуни и стеганые матерчатые бурки, отошел ко второй топке.
— Не надо провожать, — тихо, чтоб не слышал Платоныч, сказала Люся. — Я с тобой... Мне даже интересно.
— Ну нет! — возразил Антон, и Платоныч, уловивший, о чем речь, покровительственно поддержал его.
Люся постеснялась настаивать, хотя уходить от Антона ей совсем не хотелось. И задерживать уставшего старика тоже было неловко.
— Я одна добегу, — решилась она. — Мне не страшно.
— И бегать не надо! — неожиданно зазвенел в котельной Маруськин голос. — И в аду этом торчать ни к чему! Айда, у меня переночуешь.
Она прошла мимо Люси, крикнула:
— Кочегарщики! Огонька дайте!
И сама той же длинной лучиной взяла из топки огонь ловко, привычно — видно, была здесь, в котельной, частым гостем. А закурила неумело. Закашлялась.
— Табак переводишь, — проворчал Платоныч и даже отвернулся, чтобы не видеть, как сгорает в ее накрашенных губах хорошая папироса.
— Не твой. Собственный, — беззлобно огрызнулась Маруська и подошла к Антону.
— Ну, дак чего?
— Не знаю, — замялся тот. — Удобно ли?
— Удобно! — заверила Маруська. — Места хватит. — И только тогда обратилась к Люсе:
— Пойдешь?
— Не знаю, — замялась и она.
— Зато я знаю, — решила за них Маруська. — С работы сменишься — в окно стукнешь, — бросила она Антону и, выходя из подвала, прихватила Люсю за рукав: — Айда, что ли!
— Я пошла! — только и успела крикнуть Люся Антону.
— Спокойной ночи! — отозвался он, уже скинув и шинель и гимнастерку.
— Он бы тебя стесняться стал, — сказала Маруська, когда они поднялись во двор. — Работа-то трудная.
И Люсе понравилось, как она это сказала — просто и доверительно. И как, приглашая ночевать, обращалась не к ней, а к Антону, уверенная, что тот должен решать за нее.
Люся шла за Маруськой по темному замусоренному двору и представляла себе, как утром снова увидит Антона. Очень важно было увидеть его скорей.
Комната у Маруськи была маленькая и удивительно чистая. Льдистой голубизны потолок, такие же стены, белые занавески на единственном, будто только что вымытом, окне и высокая железная кровать с кружевным подзором до самого пола и крахмальными, расшитыми чехлами на спинках. Горкой лежали прикрытые накидкой пышные, сдобные подушки, а розовое пикейное покрывало было застлано без единой морщинки.
— Есть хочешь? — спросила Маруська, когда Люся сняла пальто и осторожно повесила его на самодельную — гвоздики на деревянной планке — вешалку.
Люся не знала, хочет она есть или нет, но отказалась.
— Ну, смотри, — сожалеючи пожала плечами Маруська, давая этим понять, что угостить гостью у нее есть чем.
Она сняла и аккуратно сложила покрывало, взбила подушки. Довольная, обернулась к Люсе. И вдруг заметила, с каким замешательством, даже страхом смотрит та на богатое двухспальное Маруськино ложе. Изменилась в лице, бросила резко:
