Эльза Бадьева - Допуск на магистраль
Обзор книги Эльза Бадьева - Допуск на магистраль
Допуск на магистраль
Переиздание произведений для юношества свердловской писательницы, известной читателю по книгам «Во вторник после двенадцати», «Тень от Большой Сосны», «Возьми в дорогу удачу» и другим, изданным в разные годы в Свердловске. «Допуск на магистраль» — книга о нравственном становлении молодого человека, выборе жизненного пути.
Адресуется юношеству
ПОВЕСТИ
ПЕТЬКА ТЕРЕХОВ ЕДЕТ НА БАМ
Глава I
И тогда он решил
Петька Терехов ехал на БАМ. Его не провожали оркестры, ему не говорили с трибун пламенных напутственных речей и восторженные девчонки не бросали цветов в окна вагона. А вагон не был набит веселыми, без устали поющими ребятами, в нем не бренчали гитары, не кричали со спин и рукавов штормовок яркие эмблемы и не перекрывало их пестроту четкое, громкое, как набат, внушающее интерес, уважение и зовущее в большую дорогу слово «БАМ».
Не было этого. А было горькое, досадливое ощущение вины перед матерью, которая негодовала и кричала, еще надеясь, что может не отпустить, а потом умоляла и плакала, уже понимая свою беспомощность. Было как-то неловко перед отцом, которого он не предупредил. Неловко за телеграмму, посланную ему в санаторий с вокзала, в последний момент, — короткую, резкую, как стук двери, когда ее закрывают стремительно, торопясь уйти навсегда. И еще неприятно было ему ощущение какой-то вороватости, появившейся в первый же день пути, в первый час, в первые же минуты...
Молоденькая щеголеватая проводница, похожая на стюардессу международного лайнера, проверяя его билет, равнодушно переспросила:
— До Большого Невера?
— Билет-то до Невера, — весело, даже, пожалуй, лихо возразил Петька, — а мне — на БАМ. Не подскажете, на какой станции лучше выйти? — И улыбнулся ей открыто, приветливо, чуть лукаво.
Она не приняла этой его улыбки, ответила откровенно насмешливо:
— Едешь на БАМ, а не знаешь, где это. Зачем едешь-то?
Это был выпад, оскорбление, но — самое неприятное — в этом была правда. И Петька, изобразив на своем померкшем сразу лице независимость, зашвырнул на третью полку рюкзак, вынул пачку «Дорожных», неумело, но вызывающе кинул в рот сигарету и, нашарив в тесном кармане джинсов коробок спичек, ушел в тамбур.
Вот тут-то и навалились на него все эти чувства и ощущения, и он поначалу отбивался от них, и отбиться было возможно, потому что была и защита — неистребимое, какое-то фанатическое желание попасть на грандиозную стройку, стать там нужным, своим и работать, работать, прокладывать в таежном безлюдье стремительные, звенящие от морозов и будущих скоростей рельсы. В мыслях он опять, в который уже раз, видел и тайгу, и ребят в темных от пота штормовках, и ту самую, Байкало-Амурскую, которую не могли, не должны были построить без него.
Но щеголеватая проводница не оставляла его в покое. Открыла дверь в тамбур, повела выщипанной подведенной бровью, спросила высокомерно:
— Постель берешь?
Он кивнул, и она ушла, бросив через плечо:
— Много вас таких... Туда и обратно катаются...
Он не успел ответить, остался в тамбуре. Возвращаться в вагон, а значит, встречаться с проводницей еще раз, не хотелось.
И опять он вспомнил, как, прочитав в «Комсомолке» про БАМ, бежал сломя голову в райком, уверенный, что ему там обрадуются, даже, может быть, восхитятся: отличник-медалист, а вот... не в институт рвется, а тяжелую, простую работу просит, в медвежью глухомань готов ехать. Он уже представлял себе, как положит в карман новенькой штормовочки заветную комсомольскую путевку, как зайдет к ребятам проститься и случайно встретит Марину из десятого «Б» и этак запросто, между прочим объявит ей, что вот... едет...
Но в райкоме никого он не удивил и не обрадовал. Рыжая, веснушчатая девчонка в круглых очках придвинула Петьке стул, сама устроилась за своим инструкторским столом, поперебирала какие-то папки, словно готовилась к долгому разговору, а сказала всего одну фразу:
— Ничем помочь не могу.
И уставилась на него через стеклянные кругляши выжидающе.
Петька заметил, что ресницы у нее рыжие и, глаза тоже какие-то серо-рыжие, а вместо бровей — два редких белесых кустика. Он попытался объяснить, как необходимо ему работать именно там, попытался убедить, что БАМ — его долг, его судьба... Она все это выслушала, угадала дальнейший ход мыслей и ответила непреклонно:
— К секретарю и в обком не ходи — бесполезно.
Потом раскрыла одну за другой все папки, разложила их на столе.
— Видишь вот...
Петька вгляделся. В унылых канцелярских папках лежали письма, телеграммы, заявления, и в каждом обязательной, неизменной, главной была фраза:
«Прошу отправить на строительство Байкало-Амурской...»
Рыжая девчонка поморгала рыжими ресничками:
— А сколько, думаешь, у нас в стране райкомов?.. — И добила Петьку вопросом: — А у тебя, собственно, какая строительная специальность?
Петька ушел, но не сдался. Он засел в библиотеке: рылся в подшивках, штудировал журнальные статьи, запоминал названия, цифры, научные, инженерные, экономические выкладки и обоснования. Перерисовал карту-схему будущей магистрали. Он следил теперь за газетами, вырезал фотографии, корреспонденции с мест события.
А потом он стал выбирать маршрут.
Проще всего было, минуя Тайшет и Братск, доехать до станции Лена и оказаться в Усть-Куте, откуда, как только наведут мост через Лену, потянут строители на восток рельсы новой дороги. Но «проще» Петьке не хотелось. Он вычитал как-то в газетах, что географический центр трассы — в районе поселка Тындинский, что к нему от маленького полустанка на Транссибирской магистрали ведут ветку и что называется полустанок, построенный в давние дореволюционные времена, не как-нибудь, а именно Бам. Последнее не то чтобы удивило Петьку — повергло в изумление. Почему? Откуда такое современное название? И вообще, что это за малый Бам? Газеты не давали ответа. И тогда он сразу решил: именно туда и поедет.
На картах названия Бам он не нашел, как ни старался. Пошел к железнодорожным кассирам, но и они, полистав свои справочники, развели руками: нет такой остановки. Посоветовали взять билет до Большого Невера, сказали: «Где-то там, близко». И Петька отнес в комиссионку свой ФЭД, увеличитель и даже франтоватую репортерскую сумку из желтой кожи, на которую заглядывались модничающие девчонки.
Рассудил так: «Заработаю — куплю, А пока не до фотографии. Жить придется в палатке, работать за троих».
Продали все это очень скоро, и Петька доволен был, что не надо просить денег у матери, но в то же время и стыдился тайной своей распродажи. Ждал удобного момента открыться, но его не было, и ему пришлось скрывать до тех пор, пока она сама не спросила, не выкрикнула в сердцах: «Собрался!.. На что поедешь-то?» Крик этот, отчаянный и чуточку торжествующий, выдавал слабую ее надежду: ну чем же еще его задержать?.. Она собиралась крикнуть еще, что не даст денег: «...и не думай, и не проси!..», но он опередил ее, сказал:
— Ты не ругай, мама. Я аппарат продал. На билет и на первое время хватит. До получки...
Глава II
Много света на Темной
И вот он ехал на БАМ. Ехал уже пятые сутки. Давно осталась позади Чита с симпатичным старомодным вокзалом, кедровыми орешками в станционном киоске и веселыми демобилизованными солдатами на перроне. Погоны и околыши на фуражках солдат зеленые — граница близко. Осталась большая станция со странным названием Могоча. Город из окна вагона был виден лишь десятком-двумя домов — современных многоэтажных, белых и розовых, ступеньками сбегавших по склону сопки и исчезавших где-то там, в низине, в руслах городских улиц. Над Могочей в разных местах висели сразу шесть вертолетов. Два из них, повисев, медленно и как-то вроде бы праздно стали заходить на посадку. А солнце в это время опустилось за соседнюю сопку и светило, пламенело оттуда, поджигало вечернее небо. Потемневшая сопка показалась Петьке похожей на гигантскую печную заслонку, которая с трудом сдерживает рвущееся наружу пламя.
В закатном красноватом свете играли бликами живописно сколотые вдоль полотна серо-розовые стены каменных коридоров. Отступив на почтительное расстояние, проплывали бесконечные сопки, еще зеленые, слегка подпаленные наступающей осенью. Кое-где редкими костерками пылали осины. То спокойно и плавно, а то словно спеша и потому спотыкаясь о камни, текли реки. А одна из них — Черный Угрюм — особенно долго текла рядом, и поезд, казалось, торопился убежать от нее: гремел над нею мостами, прятался в распадках меж сопок, а она настигала снова, появляясь вдруг совсем с другой стороны, и опять несла свои воды рядом с дорогой и к вечеру становилась действительно черной.
Петьке нравилась эта река постоянством, она успокаивала его своим верным соседством, а когда узнал он от попутчиков, что есть где-то еще и Белый Угрюм и что обе реки, сливаясь, дружно текут потом в одном русле, он усмехнулся самоуверенности катившего по рельсам поезда, возомнившего себя подгоняемым такой прекрасной рекой.
