Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый
— Вольный геолог! — прохрипел исправник. — Не даром тебя выгнали с государевой службы… Значит, приехал бунт подымать?
Леонид Иванович попятился к столу:
— Не понимаю. Что это за «вольный геолог»?
— Предписание из Петербурга. О твоих делишках и там известно. Такие на государственной службе не нужны! — Трифонов резко обернулся к залу: — Внимание, господа… Пускай этот «вольный профессор» ответит на один вопрос…
Шум и гомон медленно откатились к задним рядам, и в тишине стал отчетливо слышен ровный, спокойный голос Лагутина:
— Я жду вашего вопроса, господин исправник…
Ободренный всеобщим вниманием, Трифонов прошелся по сцене крадущейся походкой, остановился перед Леонидом Ивановичем, оглянул его с головы до ног.
— Публика желает знать, где вы находились в пятом году и чем занимались? — Этот вопрос у Трифонова возник не теперь, он возникал и раньше, однако чутье ищейки подсказало ему, что спрашивать нужно было именно сейчас.
— Я занимался научной работой, — сказал Лагутин.
— В Горном институте?
— Нет, — сказал Леонид Иванович. — Я покинул Горный институт в 1904 году.
Трифонов приблизился к нему вплотную, вытянув шею, заглядывая в глаза.
— Вас… уволили?
— Я сам оставил институт. Вместе со мной ушли еще пять профессоров.
— Почему же?!
— В порядке протеста.
— Протеста?.. Против чего?
Леонид Иванович вскинул голову, внимательно посмотрел в зал.
— Это похоже на допрос. Я мог бы не отвечать вам, господин исправник, тем более, что ведете вы себя нагло. Однако я отвечу аудитории. Я и еще пять профессоров покинули Горный институт в порядке протеста против преследований, которым подвергалось студенчество. Такие молодчики, как вы, исправник, хватали студентов за каждое неосторожное слово и сажали за решетку. В этих тюремных условиях мы не могли преподавать.
Казалось, Трифонов окончательно взбесился.
— Слышали?.. — прохрипел он, указывая на профессора пальцем. — Вот кто держит перед вами речь…
Лагутин остановил его движением руки:
— Успокойтесь, исправник. Могу сообщить вам, что в феврале 1906 года министр внутренних дел отдал полиции распоряжение о моем аресте… Но, как видите, я здесь.
Пораженный этой откровенностью Лагутина, Трифонов растерялся. Впрочем, он недаром считался в своем кругу мастером допросов. Он понял, что сейчас было важно напугать Лагутина, заставить его отступить и защищаться. Срывая голосовые связки, он прокричал:
— Значит, господин хороший, вы ушли в подполье? Что, вместе с бунтовщиками? С теми, кто красные флаги вывешивал и его императорское величество оскорблял?!
Однако Лагутин не отступил.
— Ваши вопросы не по существу, — сказал он издевательски и тоже смерил исправника взглядом с головы до ног. — Эти вопросы не имеют ни малейшего отношения к моей лекции. Кроме того, своими воплями вы оскорбляете присутствующих, ведь здесь же не тюрьма!
Зал задрожал от крика, от грохота опрокинутых стульев. Почти одновременно шахтеры ринулись к подмосткам. Пронзительно взвизгнула купеческая дочь. Что-то невнятное испуганно завопил дьякон. Звякнул и рассыпался осколками цветочный вазон. Чиновники бросились к выходу, но шахтеры, толпившиеся в коридоре, теперь попытались прорваться в зал, и двери слетели с петель.
Кто-то плечистый, рослый решительно встал между исправником и Лагутиным. Леонид Иванович ощутил запах степного ветра и свежей земли. И вдруг почувствовал, как взлетает сердце. Горлов! Да, это был Горлов, шахтер из Лисичьего Байрака, его постоянный, верный спутник в дальних, трудных дорогах. Все эти дни он находился за Бахмутом, на проходке поисковых шурфов, а теперь прибыл в самую решающую минуту. Вид этого обветренного и в зиму загорелого силача, его кулачища, вскинутые на уровень груди, взгляд синеватых глаз, полный презрения и злобы, заставили исправника отступить к самому краю помоста. Однако он сразу же опомнился и рванул кобуру:
— Как ты посмел, скотина?! Да я сгною тебя в каталажке… Бунтарь! Большевик…
Сзади кто-то резко дернул исправника за локоть. Он оглянулся. Шахтеры надвигались на него многоликой живой стеной. Маленький, хрупкий студентик метнулся у самых ног Трифонова и выкрикнул пронзительно:
— Профессора в обиду не дадим!
Черный детина в распахнутой косоворотке вдруг опустил на плечи Трифонову тяжелые, цепкие руки;
— Уйди отсюда, сатана!..
С одного взгляда исправник понял: этот не будет раздумывать, убьет. Он отступил еще на несколько шагов, спрыгнул с помоста и у двери столкнулся с надзирателем.
— Что прячешься, будто кобель от мух? — гаркнул исправник и кивнул в сторону Лагутина. — Не отпускать ни на шаг… Вызови подкрепление. Тут еще есть наши, переодетые. Я направляюсь с обыском. У него наверняка найдутся большевистские прокламации. Смотри: не отпускать!..
На улице, возле церкви, какой-то старикашка бросился навстречу Трифонову. Он не сразу узнал фельдшера.
— Господин исправник, — жалобно залепетал Сечкин, — меня толкнули.
— Не подворачивайся под горячую руку, — резко отрезал Трифонов.
— Они меня нарочно толкали! Я четыре раза упал…
— Значит, они уже раскусили тебя, болван!
— Где же мне теперь скрыться? Ведь опасно…
— Погоди, — недовольно проворчал исправник. — Мы еще дадим этим братьям-товарищам бой. А сейчас пойдем с обыском. Важно захватить листовки «вольного геолога». Тогда ему не спрятаться. Забеги-ка в участок и кликни на подмогу двух жандармов.
Через несколько минут исправник и его спутники остановились на извороте переулка. Отсюда, с каменного взгорка, открывался бескрайний заречный простор. Над окраиной поселка, над провалом оврага, над мазанкой Кузьмы Калюжного стояла ясная лунная тишина.
* * *Вечером, когда Леонид Иванович набросил полушубок и, собрав бумаги, сказал, что идет в Горное училище читать лекцию, Кузьма Калюжный только пожал плечами. Он знал, что отговаривать Лагутина было напрасно. Инженер внимательно выслушал бы совет и все равно поступил бы по-своему. С первого дня знакомства Кузьма различил в нем ту ясную и упрямую убежденность призвания, которую в кругу товарищей с невольным одобрением назвал «чертиком в характере».
И теперь Калюжный с одобрением думал о спокойной решимости Лагутина: не мог же он, бывалый, ученый человек, не понимать, что после свирепого разгула охранки, разгона всех собраний, охоты на агитаторов, массовых арестов, экзекуций и убийств хозяева вкупе с властями неспроста затеяли эту «культурную сходку»?
Охваченный беспокойством, он скручивал одну за другой цыгарки и непрерывно чадил удушливой махрой. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, что-то немедля предпринять, чтобы оградить ученого от опасности, которая, возможно, с каждой минутой нарастала. Однако после того, как у Калюжного был найден красный флаг, в подпольной большевистской ячейке, в которой он состоял, настрого ему приказали держаться до поры до времени особняком, чтобы не навести ищеек на след организации. Он помнил свое слово и даже стал для отвода глаз посещать баптистский молитвенный дом, где рыжий гнусавый проповедник грозился близким концом света. А сейчас Калюжный метался, словно птица в силке, зная, что нужно действовать, и не находя решения.
Наталья ушла к соседке, а Марийка, набегавшись за день, рано улеглась спать, и только Митенька-вор был свидетелем молчаливых переживаний Кузьмы.
Безучастный ко всему на свете, Митенька лежал в белоснежной постели, глядя на хозяина тусклыми сонными глазами. В груди у него хрипело; жаркая испарина проступала на лбу; отчетливо и напряженно на виске пульсировала жилка.
— Что… хозяин? Тяжело тебе нынче… верно? — тихо и равнодушно проговорил Митенька.
Калюжный удивился этому вопросу:
— Значит, не спишь? Тяжело, парень… Очень!
Он присел на стул рядом с постелью.
— Я вижу, — сказал Митенька.
Кузьма смотрел на него с любопытством.
— А разве заметно?
— Руки у тебя беспокойные. И губы дрожат.
Калюжный оправил на нем одеяло, глубоко вздохнул:
— Эх, парень… Был бы ты честным человеком!
Митенька еле приметно усмехнулся:
— Что тогда?
— Тогда и сам все понял бы.
— Честными не родятся, — прошептал Митенька, глядя на огонек керосинки.
— Да, но люди сами избирают пути!
Митенька нетерпеливо пошевелился:
— Отец мой был вором. На ярмарке самосудом его убили. Деда тоже убили. Тоже был конокрад. Они всегда говорили, и я это запомнил: с волками жить, по-волчьи выть.
Они помолчали; огонек жестяной керосинки резко потрескивал и вспыхивал, оживляя на стеклах окна искристый и кудрявый морозный узор.
