Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том первый
Обзор книги Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том первый
В первый том вошли: сборник новелл «Ужасы» (1907) и роман «Альрауне» (1911). Странное смешение сверхчувственной мистики и яркого реализма отражено в этом глубоком и увлекательном произведении Эверса.
Ганс Гейнц Эверс
Сочинения в двух томах. Том первый
ГАНС ГЕЙНЦ ЭВЕРС
Ганс Гейнц Эверс (1871-1943) — немецкий писатель-романист, драматург, сатирик, склонный к гротеску, таинственности и фантастике. Литературные критики его называли немецким Эдгаром По.
Эверс начал издаваться в 1907 году (сборник новелл «Ужасы»).
Роман «Альрауне», написанный им в 1911 году, по отзывам печати своего времени, — самое глубокое произведение Эверса. Странное смешение сверхчувственной мистики и яркого реализма — все, что накладывает на произведения Эверса свой особый отпечаток, обнаруживается в «Альрауне» с виртуозной законченностью. Помимо своего художественного значения, книга эта на редкость увлекательна. Так писали тогда о нем немецкие газеты.
Как известно, в 1918 году по инициативе и ближайшем участии М. Горького в Петрограде при Наркомпросе было организовано издательство «Всемирная литература».
В каталоге этого издательства в 1919 году был опубликован под руководством М. Горького научный план издания выдающихся произведений художественной литературы Европы и Америки XVIII-XX веков. В этом плане находились и книги Эверса «Ужасы», «Одержимые» и роман «Альрауне». Однако в связи с закрытием издательства в 1924 году план был осуществлен лишь частично, намеченные к выпуску книги Эверса не были изданы.
Таким образом, можно себе представить, что ИЦ «Терра», издавая сегодня собрание произведений Эверса, выполняет почти через 80 лет желание М. Горького ознакомить массового российского читателя с произведениями этого писателя, которые еще в начале XX века причислялись им к выдающимся достижениям художественной литературы.
УЖАСЫ
Кто вдаль пускался от угла родного,
Тот видел то, о чем и не мечтал,
А дома за лжеца слывет пустого,
Коль на беду, что видел, рассказал.
Повсюду нрава глупый люд такого:
Не верит, коль рукой не осязал.
(Apiocto, «Неистовый Роланд». Песнь седьмая, 1)СОУС ИЗ ТОМАТОВ
В первый раз это было пять недель тому назад, во время боя быков тогда именно, когда черный бык из Миуры проткнул руку маленькому Квинито.
В ближайшее воскресенье — снова. В следующее — тоже… Я встречал его на каждой корриде. Я сидел внизу, впереди, в первом ряду, чтобы делать фотографические снимки. Его абонементное место было рядом с моим. Маленький человек в круглой шапочке и черном сюртуке, какие носят английские священники. Бледный, безбородый, золотые очки на носу. И еще особенность: его глаза были без ресниц.
Я сразу обратил на него внимание. Когда первый бык поднял на рога гнедого клеппера и длинный пикадор неуклюже свалился на землю, когда жалкая кляча тяжело взметнулась разорванным телом и запуталась ногами в собственных окровавленных внутренностях, которые низко свешивались и тащились по песку, — тогда я услышал около себя легкий вздох, но какой вздох!.. Удовлетворения!
Мы целое послеполудня сидели рядом, но не обмолвились ни единым словом. Красивая игра бандерильеросов интересовала его мало. Но когда тореадор вонзал быку в затылок свой клинок, так что рукоятка возвышалась над мощными рогами, словно крест, он схватывался руками за барьер и весь вытягивался вперед. Самое важное для него было garrocha. Если у лошади из груди била струя крови в руку толщиной или чуло давал смертельно раненному животному последний удар в мозг своим коротким кинжалом, если, наконец, бешеный бык кромсал на арене лошадиный труп и рылся рогами в его внутренностях — в такие моменты этот человек медленно потирал себе руки.
Однажды я спросил его:
— Вы, должно быть, горячий поклонник боя быков? Un afficonado?
Он кивнул, но не промолвил ни слова. Ему не хотелось отвлекаться от созерцания.
Гренада не так велика… Я скоро узнал его имя. Он был пастором в маленькой английской колонии. Его земляки звали его попросту «padro». Очевидно, его считали не в своем уме, потому что никто с ним не разговаривал.
В одну из сред я был на петушином бою.
Маленький амфитеатр, совершенно круглый, с высоко вздымающимися скамейками. Посредине арена, освещенная сверху. Вонь, плевки, дикие крики требуется некоторая доля решимости, чтобы войти туда.
Принесены два петуха. Они похожи на кур, потому что у них обрезаны гребни и перья хвоста. Их взвешивают, а затем вынимают из клеток. И они сразу, без размышления, кидаются друг на друга. Перья крутятся вокруг вихрем. Снова и снова налетают оба противника один на другого, раздирают друг друга клювом и шпорами — и все это без единого звука. Зато человеческое стадо вокруг кричит и завывает, и стучит, и бьется об заклад. А! Желтый выклевал белому глаз, подобрал с пола и съел его!.. Головы и шеи птиц, давно ощипанные, вытягиваются и покачиваются над туловищами, словно красные змеи. Ни на одно мгновение они не оставляют друг друга. Перья их окрашиваюся в пурпур. Едва можно различить формы: птицы кружатся, как два кровавых клубка. Желтый потерял оба глаза и сослепу зря тычет клювом вокруг себя в воздух, и каждую секунду клюв его противника раздирает ему голову. Наконец он падает. Без сопротивления, без единого крика страдания, ом позволяет противнику докончить его дело. Но это свершается не так-то скоро: белый употребляет на это пять-шесть минут, сам насмерть обессиленный ударами своего врага.
И вот сидят они кругом меня — все эти человекоподобные — и смеются над бессильными ударами победителя, и кричат на него, и считают каждый удар из-за пари.
Но вот и конец. Тридцать минут — предуказанное время — прошли. Бой кончился. Хозяин петуха-победителя поднимается и с гордой усмешкой добивает палкой побежденного петуха. Это его право. Птиц поднимают, обмывают под краном и считают их раны — из-за пари…
На мое плечо ложится чья-то рука.
— Ну, что? Каково? — спрашивает padro.
Его водянистые, лишенные ресниц глаза удовлетворенно смеются за широкими стеклами очков.
— Не правда ли, вам это нравится? — продолжает он.
На мгновение я пришел в замешательство: серьезно он говорит или нет? Его вопрос показался мне настолько безмерно оскорбительным, что я уставился на него, не отвечая ему ни слова.
Но он понял мое молчание по-своему: он принял его за согласие. Так он был уверен в нем.
— Да, — промолвил он спокойно и очень медленно, — вот это наслаждение!
Нас оттеснили и разъединили. На арену принесли новых петухов.
