Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый
Даже после того, как Мурат Арыстанов со своим батальоном попал в окружение, Вениамин Петрович надеялся, что полк все же выйдет из беды. Он был страшно сердит на Арыстанова: потеря батальона на одну треть ослабила полк.
Если бы сейчас Арыстанов появился с кучкой своих измотанных бойцов, Купцианов приказал бы ему с уничтожающим сарказмом: «Идите, капитан, и принимайте взвод, большего я не могу вам доверить».
Купцианов нашел в штабе командира батальона капитана Конысбаева. Это был толстяк среднего роста, крепкий, как корневище дуба. Плоская голова с залысинами на висках прочно сидела на короткой шее. Лицо в морщинах, на высокий лоб надвинулась шапка черных волос. Из-под густых бровей насмешливо блестят острые темные глаза.
Своей короткопалой шершавой ручищей Конысбаев сильно сжал длинные белые пальцы Вениамина Петровича.
— Каким образом вы потеряли Молдабаева? — нахмурившись, спросил Купцианов.
— Вы, конечно, видели в Казахстане верблюдов. Как бы далеко верблюда ни угнали в степь, он все равно отыщет свой аул, — отвлеченно ответил комбат.
— При чем здесь верблюд? — возмутился Купцианов.
— Я хочу сказать, что умный человек никогда не потеряется.
— А я хочу точно знать, что случилось с Уали.
— Он струсил, бежал с передовой, бросил свою роту.
— Как это бежал? Он храбрый офицер.
— Остатки роты собрали. О храбрости Уали Молдабаева я ничего не знаю.
— Может, он погиб?
— Это мне неизвестно.
Телефонист передал, что Купцианова срочно вызывает генерал...
У деревни Соколово немцы рассекли дивизию Парфенова на две части. Перед генералом встала задача объединить разрозненные подразделения. Несмотря на катастрофическое положение, генерал остался спокойным: как всегда был тщательно одет, выбрит, концы усов подстрижены.
Он знал, как много значит для бойцов в труднейшие минуты боя видеть твердость и самообладание старшего командира. Где-то в глубине души у Парфенова теплилась надежда, что Арыстанов выйдет из окружения и соединится с дивизией. Последние бои и прорыв фронта противником измучили генерала. Но за время отступления он изучил тактику немцев — их клинья и клещи. Вражескими войсками командовали опытные генералы. Следуя по пятам за отходившими советскими частями, они стремились подорвать стойкость наших солдат, вызвать панику ложными маневрами. Парфенов сам допрашивал пленных, читал захваченные документы, стараясь разгадать намерения противника. Он долго думал, что предпринять, и наконец пришел к решению.
Генерал собрался создать в полку Егорова две ударные группы. Для этого он вызвал Купцианова, заменившего раненого Егорова.
Прибыв к генералу и отрапортовав, Купцианов сказал мягко:
— Егоров в тяжелом положении. Ранение очень серьезное.
— Видел я его. Он человек могучий, выдюжит.
— Мне туго приходится. Заместителя у меня нет. Один как перст, — развел руками Купцианов.
— Свободных командиров нет, обойдетесь пока.
Генерал изложил свои соображения о двух ударных группах. Спросил мнение майора.
— В данный момент это самое верное решение, товарищ генерал, — тотчас же отозвался Купцианов. — И вы правы: нужно сейчас каждому полку предоставить побольше свободы действий. — А про себя отметил: «Новая блажь старика».
Парфенов плохо знал Купцианова. Правда, он уже давно приметил вежливого и предупредительного майора. Он казался ему аккуратным, исполнительным командиром. Но Егоров всегда заслонял своей фигурой приятного Вениамина Петровича.
— В полку осталось два батальона, да и те не полного состава, — пожаловался Купцианов.
— Нет каких-либо известий от Арыстанова? — поинтересовался Парфенов.
— Нет! Думаю, что мы лишились батальона.
Генерал спросил:
— Как же так — потерять батальон?.. Не иголка ведь, упавшая в воз сена.
— Да, мы сами виноваты, — согласился Вениамин Петрович.
— Но и обстановка была сложной, — сказал генерал, — отжали, отрезали. Надо уметь пожертвовать бородой, чтобы спасти голову. Потеряли батальон — спасли дивизию... А вы все свое: «виноваты, виноваты». Там, где все виноваты, там никто не виноват. Но у меня теплится надежда на возвращение этого батальона. Батальон не отделение, не взвод.
— Я тоже не теряю надежды, — сказал Купцианов. — Арыстанов неплохой командир. Но слишком уж вспыльчив, своеволен, всегда поступает по-своему. Нужно сдерживать его.
— Разве своевольничал? — удивился генерал.
— Бывало, делал наперекор. Упрям, как черт. Разве выйдет что-нибудь путное из человека, если к его недостаточным знаниям приплюсовать упрямство и самонадеянность. Я предвидел, что он когда-нибудь нарвется на крупную неприятность.
Парфенов искоса наблюдал за Купциановым. «Теперь понятно, какой ключ подобрать к твоей душонке, — подумал генерал. — Больше следовало бы сожалеть о загубленном батальоне, чем охаивать и наговаривать на человека, которого, может быть, и в живых уже нет».
— В последнем бою, ослушавшись моего приказа, проявляя неуместную храбрость, запоздал отойти. Показная храбрость может привести к преступлению, — сказал Купцианов.
— Вы приказ отдали по телефону? — Парфенов посмотрел на Купцианова тяжелым суровым взглядом.
— Нет, посылал человека, — ответил Купцианов, смутившись.
— Вы уверены, что связной доставил приказ? — Пристальный взгляд генерала и недоверчивый голос заставили Купцианова сказать правду.
— Обстановка была слишком сложной... Не знаю точно, доставили приказ или нет.
Генерал поднялся с места, неизвестно к чему проговорил:
— Каждый хочет ездить на лошади начальника.
XII
Жена лесника перепугалась, увидев из оконца воровато подбиравшихся к ее дому солдат. А когда распознала своих, засуетилась.
— Ах вы, мои голуби сизокрылые! Совсем, поди, закоченели на лютом морозе. Отогревайтесь, — приглашала старуха, сухим валежником проворно растапливая печь.
В избушке лесника стало жарко. Солдаты, измученные тяжелой дорогой и зимней стужей, размякли в тепле, укладывались спать на полу.
— Сейчас наварю вам супу. Поди, изголодались. Наверное, и горячего-то не ели давненько... Раненым можно дать по кружке горячего молочка.
Ержану не хотелось ни думать, ни двигаться. Отяжелело тело. Он тупо смотрел перед собой. Рубленая избушка почернела от копоти. В темном углу из рамы, украшенной фольгой, с кротким выражением ласково глядел на него Иисус.
Он обвел взглядом стену избы, увидел портрет Ленина, обрамленный венком бессмертников, а под ним фотографии двоих парней в пограничной форме. Проследив за взглядом лейтенанта, старуха решительно сказала:
— Уйдете, ничего не сыму, ни сынов, ни Ильича, нехай убивают.
Запах шипящего сала, доносившийся от печи, щекотал ноздри, разжигая аппетит. У маленького столика, черного от пролитого на нем жира, Раушан чистила картошку, сбрасывая ленточки очисток в ведро.
— Сколько лет-то тебе, милая? — спросила старушка девушку.
— Девятнадцатый пошел.
— Совсем зелена, а моей Люде в этом году исполнилось двадцать.
— Где же ваша дочь? — Раушан оглянулась по сторонам, словно надеялась увидеть хозяйкину дочь.
— В Ленинграде учится в лесном институте. Родилась и выросла в лесу, поэтому собирается стать лесничим. Давно уже не было письма. А теперь и подавно не будет. Ведь мы теперь проживаем на земле, захваченной немцами. — Старуха тяжело вздохнула. — Лишь бы жива была, бедняжка. Время-то какое окаянное. Говорят, их город тоже бомбят.
— Не переживайте, мама, — попыталась успокоить женщину Раушан.
— У тебя-то мать жива? — спросила старуха.
— Жива. Только далеко отсюда, в Алма-Ате. Знаете такой город?
Казан с водой закипел в печи. От него повалил пар.
— Мужчинам еще так-сяк, но девушке тяжело на войне.
Старуха оглядела спящих солдат.
— Полежи и ты, милая, отдохни, пока я состряпаю.
Ержан встал, уступил свое место Раушан.
— Вот наконец нашелся совестливый молодой человек, — улыбнулась старуха.
Дождавшись, когда Раушан уляжется, старуха подвинулась к Ержану и лукаво спросила:
— Невеста твоя, что ли?
Ержан отрицательно покачал головой, но по глазам старухи понял, что та не поверила.
От зорких глаз женщины не скрылась печаль, омрачившая лицо Ержана, и она поняла, что в его отношениях с девушкой случилось что-то неладное. Она ласково взглянула в лицо Ержану, шепнула ему на ухо:
— Хороша девка!
— Пойду проверю посты, — нарочито громко сказал Ержан и вышел из теплой избы на мороз.
Раушан перевернулась на другой бок. Старуха, видя, что она не спит, спросила:
— Командир ваш?
— Да, — ответила Раушан.
— Хороший парень, красивый, — сказала старуха.
От девушки не ускользнуло ни одно слово старухи: она слышала, что та шептала Ержану. Перед Раушан возник образ Уали. Сердце ее сжалось, будто она снова ощутила его горячее, пропахшее табаком дыхание, увидела блестящие нахальные глаза. Потом вспомнилось растерянное выражение лица Уали, когда, бормоча Коростылеву «хорошо, хорошо, остановлю солдат!», он стал отбегать от дерева к дереву, куда-то в сторону от передовой.
