Юрий Бородкин - Кологривский волок
— Подождать бы, все смотрят… — шепнула она на ходу.
— А мы смотрели: Эту дорожку я туда и сюда отстукал: едешь, едешь, думаешь, и конца не будет.
Они вышли из душной избы в чистую лунную ночь, спустились к Портомоям, мерцавшим за ивняком, остановились у самой воды, точно у какого-то предела, а Сергей все не знал, как начать разговор. Обрадовался, заметив корытины Василия Коршунова, причаленные к берегу.
— Прокатимся?
— Боязно ночью-то.
— Ну что ты! Смотри, светлынь!
Он легко подал корытины на воду, помог Татьяне взойти на них, а сам взял в руки шест. На середине их подхватило течение, так что подпираться не было нужды.
Сергей сед поближе к Татьяне, обнял ее, точно в их распоряжении было несколько минут; она улыбнулась, как бы успокаивая, дескать, никто нас не гонит, куда спешить? Ее волосы серебрила луна, в глазах таились приманчивые огоньки, и Сергею мнилось, что стоит выпустить Татьяну из объятий, как она исчезнет по какому-то волшебству.
Знакомая каждой излучиной Песома бережливо несла их вниз по течению. Лунный след, не отставая, двигался слева по воде, как бы соединяя с берегом. Стук движка кинопередвижки то ли смолк, то ли потерялся.
— Нас далеко унесет, как будем обратно подниматься? — спросила Татьяна, но в голосе ее не слышалось беспокойства.
— Пешочком. Корытины я завтра пригоню.
— А хорошо так, плыть бы и плыть.
И опять не хватало духу сказать ей о своей задумке, не хотелось сбивать настроение. А все равно это придется сделать.
Татьяна опустила в воду руку, побаландала: мелкие волны изломали лунную дорожку. В дно глухо ткнуло бревно-топляк, она испуганно вцепилась в матроску Сергея:
— Учти, я плаваю плохо.
— Здесь как раз такая глубина, что свяжи двое вожжей — не достанешь дна, — припугнул он и покачал корытины.
Татьяна еще тесней подалась к нему, он припал к ее горячим губам. Представлялось, будто бы не течение несло их, а подхватила и плавно кружит над притихшей землей какая-то неведомая сила. Гляделись в реку редкие звезды, крался по-за ольховникам месяц, хранили тайну молчаливые берега. Неуправляемые корытины, разворачиваясь из стороны в сторону, плыли сами собой, наугад, пока не сели на отмель у запеска.
— Пришвартовались. На этом месте всегда бывают заторы, когда сплав гонят, — сказал Сергей, отпихиваясь шестом.
Под корытинами тихонько приплескивало. Месяц скрылся за тучей, словно желая прибавить Сергею решимости, и, пока потерялись берега, пока было темно, Сергей, не глядя в лицо Татьяне, сказал, как будто предавая ее:
— Знаешь, я посоветовался с родителями и надумал поехать в город. Как ты смотришь?
Она недоверчиво глянула на него, как если бы рядом с ней вдруг очутился кто-то другой, кого она не могла распознать в темноте.
— Раз надумал — поезжай. Чего меня спрашиваешь?
— Понимаешь, Виктор Морошкин, когда в отпуске был, предлагал и на работу устроить, и насчет общежития похлопотать. Пообживусь, тогда и ты сможешь приехать, — спешил успокоить он Татьяну. — Один я из парней остался в деревне, сама видишь.
Обрывая листья с прутышка ракитника, она озадаченно смотрела в темноту берега, и ей казалось, что ее судьба, представлявшаяся до сей минуты ясной, зашла вот в такой непроглядный тупик. Уже сейчас, заблаговременно, она почувствовала унижение перед односельчанами, хоть и не в чем ей было себя упрекнуть.
— Столько времени ждала тебя из армии, теперь опять не пойми что.
— Я же говорю, ты приедешь ко мне потом, — не веря в убедительность своих обещаний, толковал Сергей.
— Куда я поеду? Зачем? Несерьезно все это, — с ноткой отчаяния в голосе вымолвила Татьяна.
Он понял, что на любые его доводы она сейчас ответит возражениями. Осторожно повернул Татьяну к себе лицом; в ее глазах мелькнула строгость.
— Не обижайся.
Сергей почувствовал недоброе в ее молчании. Слышно было только, как булькает на перекате река.
— Останови корытины! — потребовала Татьяна. — Останови, кому говорят! — И, не дожидаясь, когда он причалит, спрыгнула прямо в тапочках в воду и побежала.
— Таня!
Сергей наспех привязал корытины к иве, кинулся вдогонку. В этот момент его решимость поколебалась, чтобы успокоить Татьяну, пообещал:
— Да никуда не поеду, только перестань злиться!
— Дура я, дура! — казнила себя Татьяна. — Оставь меня в покое, оставь!
И снова строптиво не подпускала к себе, впробеги поспешая береговой тропинкой. Только около деревни немного пришла в себя, остановилась под старой ветлой. Сергей не смел прикоснуться к ней. Со всех сторон неутомимо ковали кузнечики. Проглянула луна, освещенные ею, развиднелись берега, обозначились ивовые кусты у воды, за ними в белом тумане стога, как бы заметенные понизу снегом. Стрежень реки опять заиграл текучим серебром.
— Учти, если уедешь, писем я тебе писать не буду, — пригрозила Татьяна.
— Зачем же так?
— Вот увидишь.
Ну почему нельзя устроить жизнь без расставаний, без слез, без этой неопределенности, когда не можешь найти себе места, тычешься туда-сюда, будто на ощупь? Ведь есть же счастливые или просто удачливые люди, у которых все получается как-то складно. Взять того же Морошкина: прямехонько торит дорогу, ни в какую сторону не свернет, как поезд с рельсов.
— Не слушай ты меня, если есть возможность, поезжай в город, — примирительно сказала Татьяна, промокая кончиками платка глаза.
Сергей крепко обнял ее. Прощались, будто он уезжал уже завтра.
13
Три шумилинских друга, Ленька Карпухин, Минька Назаров и Толька Комарик, не захотели и после школы расставаться: уехали поступать в военное училище. Конечно, не ровня они Сергею, но летом с ними было веселей. Ребят не стало, и деревня заметно притихла.
Сергей собрался в дорогу только зимой, когда справил все необходимое по дому, заготовил и навозил дров, потому что отцу не всякое дело сподручно. Уезжал все в той же морской шинели, со связками лука и топленым бараньим салом в заплечном мешке, с необходимыми на первый случай деньгами: не лишку возьмешь от семьи.
Поезд прибыл в город утром. Как объяснял ему в письме Морошкин, надо было сесть на пятый автобус и доехать до рынка. Сделать это оказалось не так просто, потому что все спешили на работу, но он все же втиснулся в автобус, оторвав при этом ручку чемоданчика. От рынка шел пешком, с помощью прохожих отыскал Кооперативную улицу и на ней старинный двухэтажный особняк, где размещалось строительно-монтажное управление номер семь. Поднявшись по лестнице, он очутился в комнате, служившей прихожей одновременно для кабинетов начальника управления и главного инженера. Белокурая секретарша в жакете с высокими плечиками, строчившая на машинке, вскинула на него подведенные брови:
— Вам кого?
— Морошкина.
— Посидите минуточку. У Виктора Ивановича начальники участков и прорабы.
Поджидая, когда закончится производственный разговор, Сергей не без удивления и гордости за свое Шумилино посматривал на обитую коричневым дерматином дверь с надписью «Главный инженер управления В. И. Морошкин». Не верилось, что за дверью с такой табличкой может начальствовать его односельчанин Витька Морошкин, впрочем, уже Виктор Иванович.
Наконец народ с утренней летучки разошелся, и Сергей с нетерпением шагнул в кабинет Морошкина. Тот неподдельно обрадовался появлению земляка, поднялся из-за письменного стола навстречу.
— О-о, с приездом! Здорово-здорово! Давно ли?
— Только что с поезда.
— Присаживайся. — Виктор показал на стул, стоявший сбоку стола. — Значит, еще одним городским жителем больше, деревенским — меньше.
— А что делать? Я и так дольше всех держался. Слыхал, наверное, что наши ребята разом махнули сюда в военное училище?
— Да-да, мать писала.
Зазвонил телефон, Морошкин, настойчиво объяснял в трубку что-то насчет арматуры и двухдюймовых труб, стуча авторучкой по исписанным листкам календаря. Сергей, пользуясь паузой, поогляделся. Вдоль стен стояли стулья, два шкафа и стол были завалены разной строительной документацией, чертежами. Важным делом занят человек, сам Сталин с портрета, висящего за спиной, кажется, интересуется его работой.
— Выходит, все парни оптом подались из Шумилина, — сказал Морошкин, поправляя галстук.
— Я думал, Колька Сизов придет из армии — и тот остался в Москве.
— Да, брат, вот такая перспектива вырисовывается: скоро приедешь в отпуск, не с кем будет и словом перемолвиться. Как там мама?
— Жива-здорова, привет тебе шлет.
