Юрий Бородкин - Кологривский волок
После работы Сергей подвез бревна для постройки дома Игнату Огурцову — свой, деревенский мужик. Разгрузили, присели на сосновый комель. Игнат, довольно улыбаясь, похлопал тяжелой ладонью по шершавой сосновой коре, поблагодарил:
— Спасибо, Серега. Матерьял — главное. Еще разок как-нибудь дернешь, и, пожалуй, хватит. Вот оттепели начнутся, буду тесать. Такой дом отгрохаю — приходи, кума, любоваться! Местечко подходящее облюбовал.
— Значит, прощай Шумилине?
— Что поделаешь? Далековато на работу бегать. Ты помоложе, а и то небось надоело. Пора семью перевозить: ребятам — школа рядом, Нюрке тоже дело найдется. Чего она зря-то в колхозе вкалывает? В общем, будет новоселье в Новоселках! Чего мы сидим? Пошли в столовую.
— Только машину поставлю.
Но продолжить разговор с Игнатом ему не удалось: нежданно-негаданно увидел Татьяну. Почему она вдруг очутилась здесь? Было уже сумеречно, и все же Сергей не мог ошибиться — это она вышла из магазина в своем зеленом пальто с лисьим воротником и направилась по дороге вдоль реки. Сергей наспех помыл руки снегом и, вытирая их о фуфайку, прибавил шагу вслед за Татьяной. Догнал ее на старых вырубках, окликнул:
— Таня! Ты каким образом оказалась в Новоселках?
— Тебе что за забота?
— Ну, все-таки…
— Узнала, сапожки резиновые светлые продают, вот и отпросилась пораньше.
— Купила?
— Ага. Красивые, как игрушки.
— Я бревна подвозил Игнату, смотрю, ты выходишь — глазам не поверил, — простодушно признался Сергей.
— Не знала, что у вас такой богатый магазин, все есть. Песку еще взяла без всякой паевой книжки.
— Другое снабжение, орсовское.
Он уже посчитал преодоленным отчуждение и, заметив, что сумка у нее тяжела, хотел помочь.
— Давай донесу.
— Я сама. — Спохватившись, что слишком разговорилась с ним, она перешла на другую машинную колею.
— Хватит упрямничать!
Сергей решительно взялся за ручки сумки. Татьяна не выпустила ее, с недоверчивой настороженностью уставилась на него, как тогда в прогоне.
— Ненавижу тебя! — дрогнувшим голосом прошептала она и, сознавая собственное бессилие, не помня себя, принялась колотить кулаками в его грудь, а затем прижалась лицом к пропахшей бензином фуфайке, потому что слезы душили.
Сумка стояла на снегу. Сергей боялся шелохнуться, чтобы не отпугнуть Татьяну, только машинально трогал ее рыжий воротник; она стыдилась поднять заплаканное лицо.
Совсем припозднились. Призрачно темнел лес, небо было смутно-глубокое, в блестках звезд и с месяцем-серьгой. Млечный Путь белой дымкой опоясывал стылое небо. Впереди над просекой вздрагивала крупная зеленоватая звезда: раньше Сергей, кажется, ни разу не замечал ее.
Повернули на санный путь, узкий волок, тут на другую колею не отстранишься. Татьяна налегке семенила черными чесанками впереди, Сергей нес сумку. Теперь уж хоть молчи, хоть разговаривай, а вместе идти до самого дому.
11
Как-то по весне Василий Капитонович Коршунов был в Ильинском, встретил на улице внука Шурика. Потолковал с ним, дескать, что же не приходишь в гости и с батькой давно не видался. Шурик не забыл дедушкино приглашение, как только кончили учебу, тотчас попросился у матери в Шумилино. Отпустила. Не остановишь, потому что имеет право побывать у отца.
Василий Капитонович копал грядку под лук, когда заметил бегущего по прогону внука. Одной рукой оперся на лопату, другую сделал козырьком — так и стоял, пряча в седой бороде довольную улыбку, пока Шурик не подлетел к нему шаловливым весенним ветерком. Разом отогрелась загрубевшая от невзгод стариковская душа. Одобрительно положил на плечо Шурика сухую ладонь:
— Надумал, значит. Молодец! Мамка-то отпустила?
— Ага. Я учиться кончил, в третий класс перешел!
— Ну и славно! Теперь целое лето гуляй. Ты тут поиграй, я грядку докопаю, и пойдем в избу.
Уж и лопата стала тяжела Василию Капитоновичу: крепок был дуб, да надломился. Ушла из рук силушка, истаяла. Плечи гнетет к земле, глаза, сверкавшие когда-то цыганистым задором, поугасли. Копает с передышками, продолжая разговаривать с Шуриком.
— Дедушка, черемуха около бани наша?
— Наша. И яблони наши. Чай, не помнишь ничего? Мал был.
— Помню, как мама в бане меня мыла. Еще помню, рубашку твою сушил у маленькой печки, а ее втянуло в огонь. Я ее скомкал да под подушку сунул.
— Едва пожару тогда не наделал, еще четырех годиков тебе не было. Вишь, время как торопится. Какую фамиль-то в школе пишешь?
— Коршунов.
— Правильно. Должон отцовскую фамиль носить, — похвалил Василий Капитонович. — Так и в метрике записано.
— Я на рыбалку хочу, банку вот захватил, под червей.
— У нас благодать — река под окнами. Валяй, позабавляйся.
Старик вытер лопату о траву и повел Шурика в избу, откуда доносился капризный крик ребенка. Галина старательно качала зыбку, но это не помогало.
— Видал, какая голосистая твоя сестренка! — сказал Василий Капитонович. — Как разойдется, так нипочем не угомонишь. Тебя тоже в этой зыбке качали.
Шурик неприязненно взглянул на исказившееся, сморщенное личико ребенка — пискля. Странно получается: дома у него в Ильинском — братик Андрюшка, здесь, в Шумилине, — сестренка Оленька. Там — мать, здесь — отец. Тетя Галя ему совсем чужая, при ней он чувствует себя неловко в дедушкином доме.
К крыльцу подъехал верхом на неоседланной кобыле Егор. Бросил поводья на столб тына, загремел по лестнице пыльными кирзачами.
— А-а, Шурик пришел! Ну, здорово, дорогой мой! — Как взрослого взял сына за руку. — Садись, пообедай с нами.
С тем же чувством неловкости Шурик сел за стол, несмотря на то, что и дедушка и отец были рады ему. Тетя Галя, наверное, тоже была доброй женщиной, но он чутко улавливал сдержанность в ее поведении. Еще замечал, что, когда оставался наедине с дедушкой или отцом, все было как-то просто, а за общим столом возникала некоторая натянутость в разговоре.
Шурик сидел на одном углу с отцом — локоть в локоть. Все ели из общего блюда, отец — отдельно, из своей алюминиевой чашки. Иногда он отворачивался к окну и, прикрыв рот платком, кашлял с надсадным присвистом. В такие минуты Шурик жалел отца, хотя никто не говорил ему о его болезни.
— Ну как, рассчитался со школой? — спросил Егор сына. — Хорошо. Ты теперь, как надумаешь, так и прибегай к нам: чай, мы тоже свои. Я сегодня пораньше приду.
— Пап, дашь мне верхом прокатиться?
— Дам. Кобыла старая, смирная.
— Я сейчас рыбу ловить пойду.
— Там на повети в углу удочки-то стоят — выбирай любую… Галина, уйми ты ее наконец! — раздраженно стукнул ложкой Егор. — Ни днем, ни ночью покоя нет. Не знаю, в кого такая горластая?
Галина молча отодвинулась вместе с табуреткой к зыбке, наверное, обиделась. Василий Капитонович осуждающе зыркнул глазами на сына, дескать, шибко ты дерганый стал со своим бригадирством, но тоже ничего не сказал, только потеребил бороду. Было когда-то счастье в этом доме, да не удержалось, как песок в горсти. «Наша кровь, в Егорову стать парень выравнивается, — с грустью думал он, разглядывая внука, его пухлые губы, начавшие темнеть волосы, покатые плечи. — Рядом растет, иной раз в гости наведывается и за одним столом пообедает, а все же оторвался, как листок от дерева, не приживишь на прежнее место…»
После обеда Шурик прокатился верхом на лошади, потом спустились с дедушкой к реке. На излуке, чуть ниже Портомоев, всегда водилась плотва. Мальчик стал терпеливо удить, старик просто так сидел на берегу, жмурясь от солнечного блеска воды. Река весело играла на перекате, она уже высветлилась, только заилованные космы прошлогоднего сена на прибрежных ивняках напоминали о недавно прошедшем половодье.
Снова Василий Капитонович смотрел на внука и дивился: как же так соединилось, казалось бы, несоединимое? Вот живут Шурик с Андрюшкой, одноутробные братья, а ведь один из них Коршунов, другой — Назаров. Не знают, что деды их были врагами. Иван-то при встрече в лесу намекал на убийство отца. Нет, не убивал Василий Капитонович Захара Назарова, первого председателя «Красного восхода». Сделал это Арсюха Глушков, тайно вернувшийся тогда из Архангельской области, куда отправили после раскулачивания на выселку всю их семью. Но и у Василия Капитоновича нелады с совестью, не дает покоя то, что знал о мстительном Арсюхином намерении и не остановил его в ту осеннюю ночь, но предупредил председателя — сам был зол на него. Арсюху сразу же выпроводил (два дня скрывал его у себя), дескать, мотай, парень, отсюда, пока не поздно: нападут на след — обоим несдобровать. Пришлось попереживать Василию Капитоновичу, боялся, как бы не попался Арсюха на возвратном пути. Может быть, в войну погиб? Тогда бы и бог с ним, одному-то можно с этой тайной и в могилу уйти.
