Николай Глебов - Ночная радуга
Занятия в школе еще не начались. В коридорах гвалт, кутерьма, детишек полно. Рыжий, веснушчатый мальчишка, яркий, что осенний лист, возник перед Петрухой, обошел кругом и, не признав в нем равного себе, спросил задиристо и нахально:
— Зачем приперся?
Спросил и давай наступать, наскакивать, как петух, оттеснять Петруху к двери, он чуть повыше был:
— Иди себе... иди знай.
Коська хлопает конопатого по затылку, грозно и внушительно предупреждает:
— Он со мной пришел, понял?
Конопатый живехонько растворяется в ребячьей толчее.
А Коська с Петрухой в раздевалку идут.
— Шубейку твою близко повесим, — говорит Коська, — чтоб найти сразу мог, если домой раньше времени надумаешь... Шапка в рукаве, рукавицы в кармане.
Затем они в класс входят, просторную, высокооконную комнату.
В классе тоже полно ребятни. Но ребятня здесь не разнокалиберная, не как в коридоре, без мелочи пузатой. Старшеклассники, одним словом!
— А Сорока-то с ке-ем! — сипло оповещает школьник с забинтованной шеей.
Класс шумно сбивается вокруг пришедших. Мальчишки тормошат Петруху, девчонки журят, как заправские женщины.
— Утю-тю-тю-тюу-у... — поет одна ласково. — Кто к нам пришел-то-о!
— Чей такой хороший мужичок нагряну-ул? — в тон ей подхватывает другая.
И каждая норовит погладить Петруху, «козой» из двух пальцев забодать.
Неожиданно все по местам рассыпаются. Те третьеклассники, что в коридоре были, тоже влетают — на всю школу звонок трезвонит.
Коськина парта у окна, последняя.
— Тут будешь сидеть.
— Читать и писать учиться?
— Учиться, учиться... если толку хватит.
Входит учительница, пожилая, полная, в вязаной голубой кофте. Класс, как по команде, стих, замер в проходах меж партами, один Петруха сидит..
— О, да у нас гость! — восклицает учительница. — Петя Вяткин, вроде... из Комарово? — Учительница приставляет к глазам очки, которые в руках принесла. — Верно, из Комарово. — Эта старая, заслуженная учительница всех ребят — и школьников, и не школьников — в окрестных деревушках и хуторках знает. — У нас, Петя, все встают, когда старшие входят.
Коська хватает Петруху за шиворот, сильным рывкам на ноги ставит. Класс взрывается смехом.
— Сорокин, — строго замечает учительница, — ты, как всегда, перебарщиваешь... Здравствуйте, дети, садитесь.
И урок начинается, урок математики.
Учительница вызывает учеников к доске, правила какие-то спрашивает, о каких-то примерах и задачах разговор ведет, оценки в дневники и журнал ставит.
Но Петрухе еще не под силу школьные премудрости, ему быстро надоедает слушать учеников и учительницу. Лучше в окно смотреть.
Там, за окном, над полуразрушенной церковью, голуби резвятся. Стремительной, серебристой стайкой взмывают они ввысь, покружат, покувыркаются в небесной сини и вновь опускаются на церковные развалины.
Вдруг Петруха вскакивает, упирается лбом в оконное стекло. Возле школы, к забору и деревьям принюхиваясь, Капка шныряет: по следам за мальчишками прибежала.
Петруха выбирается из-за парты, бежит по проходу. У стола его задерживает учительница:
— Что случилось? Почему без разрешения, Петя?
— Да Капка там!.. Я ее домой отведу, а то ее здесь собаки забидят.
— Ах, вон оно что, — улыбается учительница. — Ну, ребята, — обращается она к классу, — разрешим Пете Вяткину доброе дело сделать?
— Разрешим! — хором отзывается класс.
— Ладно, Петя... ступай, — отпускает учительница. — И почаще наведывайся, привыкай к школе.
Класс вздыхает завистливо. Хорошо Петрухе: захотел — остался, захотел — «ступай». А тут вот сиди и толми математику.
Капка встречает Петруху счастливым лаем. Собачонка до того рада, до того рада: и на брюхе-то она ползает, и на задние лапы встает, и прыгает свечкой, клюет острым носиком лицо мальчишки.
Петруха достает шаньги, одну собаке бросает, другую сам ест:
— Подкрепимся... и домой, — разговаривает он с Капкой. — Не то уже вечер скоро, темнеть начнет. Волки из лесу на дорогу выйдут, съесть могут... Что? Коська как?.. За Коську не беспокойся. У Коськи фонарик в портфеле. Он как посветит им — сразу все волки разбегутся.
Управившись с шаньгами, пошли. Миновали последние избы.
— За мно-ой! — рвется вновь в бой Петруха. Он теперь Коську замещает... Ах, как сладко командиром быть, чувствовать в себе храбрость и ловкость. Будто бы кто подхватил тебя и на крыльях несет!
Несет, несет и на угор выносит. Здесь Петруха постоял, поостыл под ветерком малость, опять, как с Коськой давеча, размахом и ширью земли залюбовался.
Дали заречные замглели уж, дымкой подернулись. Долог ли день в начале зимы. Только-только, казалось, перевалило за полдень, а солнце уже краснеет, на спад идет. Небо выстыло, отстоялось в преддверии звезд, бездонная глубина его обозначилась.
На речке, напротив хутора, чернеет что-то: не то зверь, не то человек сидит, не то пень громадный под уклон спущен. Пню — так, вроде бы неоткуда взяться. Зверь тоже не будет на виду торчать. Одно остается — человек. Но что он забыл-потерял на льду? Провалиться, утонуть захотел? На Коську с Петрухой нечего равняться, их и потоньше лед сдержит. А это ведь, что медведь, издали-то.
Капка, увидев человека, залаяла, заурчала. Убежала, миновав хутор, далеко вперед, свое основное назначение выполнять — брехать попусту.
Человек рыбаком оказался. Он в черном дубленом полушубке, шапке-мохнатке, валенках с калошами, на низеньком раздвижном стульчике устроился. Перед ним аккуратная лунка просверлена. Он сидит и короткой, будто игрушечной, удочкой подергивает. Подергает, подергает и готово: леску выбирает, на конце которой окунек трепыхается. Отцепит окунька, бросит направо, уж их целая куча намерзла, и снова дерг-дерг... На льду возле него ящик фанерный, бурав брошен, черпалка с дырьями лунки очищать.
— Давай-ка до меня, — подзывает рыбак Петруху. Голос у него добрый и густой из-под пшеничных усов, в углу рта трубка попыхивает. — Ну, ну... не бойся.
Петруха несмело приближается, бочком, бочком так, с улыбочкой смущенной на лице.
— Ты, мальчик, здесь живешь?
— Ага... на хуторе.
— Так, хорошо... — наговаривает рыбак. — И с кем живешь? Отец, мать есть?
— Есть.
— Так, совсем хорошо! Совсем обнадеживающе... Тебя как зовут-то?
— Петруха.
— Знатное имя, брат... царское! — все словоохотливее становится рыбак. — О Петре Великом слыхал?.. Услышишь, ничего-о... какие твои годы еще. А заночевать у вас можно? Родители твои как, не шибко сердитые?
— Не-ет, не шибко, — уверяет мальчонка, — разве что меня когда приструнят.
— Очень хорошо! Очень великолепно! — взметывает рыбак удочкой.
— А ты, дядя, тутось как очутился? — насмеливается Петруха.
— Пешочком, брат... пешочком. А до Большаково автобусом. — Рыбак зажимает меж колен удочку, выхлопывает и выдувает из трубки пепел и прячет трубку в отворот полушубка. — Такие, брат, дела... распрекрасная здесь рыбалка у вас! Ты не рыбак еще?
— Нет, я только летом... пескарей. А сегодня мы с Коськой колотушкой глушили!
— Коська твой друг?
— Да... И хозяин вон той собаки, — показывает Петруха.
Вверх по угору, к хутору, убегала Капка. Ей, видать, надоело облаивать незнакомца, сейчас она заберется в конуру во дворе и проспит-пролежит дотемна, до прихода из школы Коськи.
— Варварство, брат, это... рыбу глушить, — слышит Петруха, — ни сердцу, как говорится, ни разуму.
Рыбак поднимается, бурав и черпалку прихватив. Сверлит и чистит метрах в пяти от своей другую лунку. Придвинул фанерный ящик, еще одну удочку вытащил:
— Вот тебе снасть, Петруха... Смотри, как это делается, — рыбак приседает на корточки перед лункой, — опускаем блесну... подергиваем слегка, играет пусть, чтоб рыба за малька принимала... Гоп! Видишь, поводочек на конце гнется? Теперь — р-р-раз... подсекли, и наверх его, наверх ушастого! — Колючий, ершистый окунек выброшен на лед.
— И у меня клюнет? И у меня получится? — загораются глаза мальчонки.
— Клюнет, Петруха... клюнет. Жадный сейчас окунь. Жор у него... падкий на блесну. Держи, дарю тебе самолов, Петруха. Знай дядьку с усами.
— Дарите? — изумлен Петруха. — Насовсем дарите?
— Насовсем.
— А за что, дяденька?
— За красивые глазки... Рыбачь, рыбачь давай, — и рыбак возвращается к своему стульчику.
Уж не сон ли это? Уж не блазнит ли? Удочку, самую настоящую зимнюю удочку, о которой и не мечталось даже, держит Петруха. Ручка пробковая, легкая, почти невесомая, стержень красненький, с кольчиками, блесна малюсенькая-малюсенькая, с одной стороны позолоченная, с другой — посеребренная. На конце блесны крохотный крючок-заглотыш пристроен.
