Глеб Пакулов - Глубинка
Семен, давясь, отпил из кружки.
— Не растрясу! — он отупело заворочал глазами. — Сам добришко отдам, это так. Лишусь его.
— Во-о! — зарычал Василий. — Лишусь!.. И опеть нищим станешь. Кому должон-то?
— Е-есть кому. А и жаден ты. Вон у тебя доля почище золотой, — посмотрел в сторону Усти. — Куда ж еще? Христос нищ был и заповедовал…
— Заповеди блюду, — угрюмо возразил Василий. — Подь сюда, Устя!
Устя подошла, потупилась.
— Красивая ты у меня, верно. И покорная, — Василий свел пальцы в волосатый комок. — Однако ж не без ласк мужних, а?
— Попоминали и будет, — теребя кофту, прошептала Устя. — Покойник реву пьяного страсть не любил.
Василий облапил ее за хрупкую талию, тиснул к широкой груди.
— Потерпит батя, простит, — он ухватил Устю за подбородок. — Унти моя куражливая!.. Все не привыкну к тебе, баба. — Оттолкнул жену, поднялся на ноги. — И тебе, Сенька, такую же ладу сосватаю, а пожелаешь — дворянку. Их с этапу за сто рублев берут, потому как цена-а! — Василий добрел до нар, рухнул на них, ткнувшись лицом в лоскутное одеяло.
Устя зло проводила его глазами. Семен видел ее рот, ярко очерченный в свете лучин, темный пушок над верхней, крутой губой. Он протянул руку, ухватил Устю за локоть.
— Ладная ты, бравая, а муж зверя берложного страше. Врет, что с этапа взял?
Устя едва повела головой. Семен обмяк, спросил:
— Сто рублей цена человечья?.. Ни хрена-а! — и запел сипло, с вызовом:
Я пошел искать тебя по белу свету,
воля-волюшка моя!
Побледнев, смотрела Устя на его руки, высунувшиеся из пестрядных рукавов. Бурыми надавами отпечатались на запястьях Семена следы недавних кандалов.
— Чего обмерла? — Семен скосил глаза на руки. — Не на большой дороге кистенем натер. — Он выпустил Устин локоть. — Не бойсь, я тихий. — Мотнул по груди тяжелой головой. Постели где ни есть. Утрять начинает.
3
Старик сказал правду. В старом урмане они отыскали свежевыкопанный шурф.
— Ну, лезь, брат, — показывай, какое оно, золото завещанное, — разглядывая ладони, приказал Василий. Мрачно поглядев на Семена, добавил: — А может, нету-ка ничего. Померещилось старому, али сам пошутковал. Бывает.
— Ты тут смотри не нашуткуй, — подтыкая полы шинели, огрызнулся Семен. — Слыхивал я о заживо похороненных.
Василий посерьезнел.
— Ты чо, паря? — спросил он, шевельнув бровями. — Убивцем не был. Полезай.
Семен заглянул в шурф, присвистнул:
— Эка сколь землицы вымахал! Сажени три будет, холера. — Он раскорякой спустился в шурф, огляделся. Куски кварца под ногами разбиты болдушей, лежащей тут же, а по стенке, наискосок, белеет найденная стариком жила. Нудно засосало под ложечкой, когда Семен поднял кусок породы и блеснуло на скудном свету вкрапленное в него золото.
— Ну что там? — глухо, как в бочку, упал сверху голос.
Семен поднял глаза. Лохматым пятном нависло над ним лицо Василия. «Скажу — прихлопнет!», — тяжело ворохнулось в голове, и, унимая дрожь, заорал что есть мочи:
— Чо да чо! Темно тут! — Помолчал и уже спокойно: — Не разберу ничего. Какое оно, золото, сроду не видывал, а тут кроме камня белого фиг один, браток.
— Брось сюда.
— Отколоть нечем! — снова заорал Семен. — А жила есть, никак.
— А-а, чтоб тебя, анчутку! — ругнулся Василий. — Вылазь!
Семен сунул за пазуху кусок кварца, закарабкался из шурфа. Выбрался, отряхнул землю. Щурясь от разыгравшегося солнца, весело разулыбался.
— Скалится, весе-елай! — отстраняя его от забоя, прикрикнул Василий.
— Погоди, — узкой рукой Семен сунулся за пазуху. — Вот оно!
— Язви тебя-а! — задохнулся Василий. Он выхватил кусок породы и ошалело уставился на толстую, в карандаш, золотую жилу, секущую оболомок кварца.
В тяжкой работе от зари до зари проходили дни Семена. Втянулся он в старательскую лямку, окреп на сытной пище. Побрасывая землицу, прикидывал — сколько там, в его пае. Зол был в работе. Хвалил за это Василий, дивился жадности. Помалкивал Семен, кайлил, уходя за день вглубь на три аршина. Поднятую бадьей породу Устя в корзине отволакивала к речке, где Василий промывал пески, отделяя золотишко. Когда Устя возвращалась к шурфу за новым подъемом, видел Семен над забоем ее поволочные от устали глаза.
С того пьяного вечера еще только раз пришлось поговорить им наедине. Всюду сторожили их глаза Василия. Чуял таежный человек, что неладным случаем занесло к нему в зимовье работничка, и был строг, не доверял в малом. Вечером показывал намытое за день и уносил прятать в тайгу. Уходя, брал с собой Устю, но где-то на полдороге к тайнику оставлял дожидаться своего возвращения. Как-то надумал Семен подсмотреть за ним, но сторожко, по-звериному почуял Василий слежку. Не спеша, как и все дела, потянул из-за спины крымку-кремневку, приложился на дальний шорох. Стланиками, где погуще, вернулся к зимовью Семен и с той поры перестал и думать выслеживать.
Однажды поутру проснулся Семен от грохота, подхватился с нар, вскрикнул: солнце косым и ярким столбом ломилось в зимовье сквозь подволочное оконце, и оттого почудилось Семену, что рухнула и лежит наискось зимовья золотистая от смолья матица. «Задавил-таки, пришиб!» — испугала первая мысль. Семен рванулся, спрыгнул на пол и еще не сморгнувшими сон глазами увидел Устю. Сидела она спиной к оконцу, чистила картошку. Теперь же, отстранив руку с ножом, вполоборота глядела на Семена, и столб света лежал на ее плече.
Поднырнув в дверном проеме, с кремневкой в руке вошел Василий. Глядя в угол на сереющего подштанниками Семена, похвастал хмуро:
— Вот так фукнула. Вся ржавчина из ствола вон. — Прислонил ружье к столу, усмехнулся. — Вскочил? Ну-ну. Крепко дрыхнешь. — Достал кисет, спросил: — Зверя промышлял али как?
— Не обучен, — стягивая ремнем штаны, ответил Семен. — У нас там, — слабо махнул рукой, — окромя зайцев, зверя нет. И того не замай. Баре сами охотой наезжают. Забава им.
— Чудно-о. Вот и обвыкай у нас промыслу. Зверя вольного подобывай. Как раз думаю на гольцы сбегать, рогача завалить, а то мясо все. Одно стегно осталось. — Василий сунулся в печь за угольком. От жара, обдавшего лицо, затрещала борода. Он хлопнул заслонкой, договорил, прикуривая: — Солониной надо запастись, да и свеженинки оно не худо было бы.
Семен зачерпнул берестяным ковшом воды, напился. Утирая рукавом губы, ответил:
— Ну что там, сходи. Я пока старый шурф добью и новый начну копать. На день хватит. Завтра вместе породу промоем.
— Справишься?.. Опеть бадью поднимать надо. — Василий, отминая бороду, покосился на жену. — Кто ворот крутить будет? Медведь разве.
— Пошто медведь? Сам управлюсь, — успокоил Семен. — А с тобой на гольцы сбегать — день потерять.
— Верно, коли так, — подумав, согласился Василий. — Копай. Волка ноги кормят, копача — фарт. — Усмехнулся. — А охотник из тебя никуда-а… Устя, по разным узелкам харчишек собери. Домовничай тут. Прибери, постирай. Не учить тебя, знаешь.
Устя кивнула, подняла с пола чугунок, сунула в печь.
— Ай язык отнялся? — спросил Василий.
Устя неловко повернулась, толкнула скамью. Бадейка опрокинулась на земляной пол, широкий росплеск окатил ноги мужа.
— Но-о, халда комолая! — выдохнув дым, ругнулся Василий. — Не брюхатая, чай! — Стряхивая воду, он застучал об пол ичигами.
Устя подхватила бадейку и вышла из зимовья. Василий уселся за стол, пододвинул к себе мешочек с пулями. Из медной пороховницы отсыпал мерку, стряхнул в ствол. Загоняя шомполом пыж, пожалел:
— Первая-то, родная баба, куда лучше была, проворней. — Горестно покачал головой: — Была-а, не побереглась, да-а.
— Что так? — Семен тоже подсел к столу. — Сплошал в чем?
— Спло-ша-ла. — Василий заросшим лицом нацелился в угол и, собрав прокуренные пальцы в щепоть, обмахнул себя широким крестом.
— Случай какой был неловкий? — участливо сунулся к нему Семен, но Василий перевел на другое.
— На поминках помнишь что выговаривал? Кому должон-то?
— Пьяный был, невесть что болтал, — отвернулся Семен. — Про то забудь.
— Можно, — тряхнул патлами Василий. — Только в толк я никак не возьму — пошто в глухомань нашу забрел. Ведь не свят дух надоумил на батьку набрести. Что за неволя сюда турнула?
— Неволя, верное слово. Со Смоленщины мы, на землице в Сибири осесть думали, а приехали — шиш. Наделили землей, верно, да гольной тайгой. Вот и покорчуй ее, матушку. В первый же год вымирать начали, пухли с лебеды, ну и тягу кто куда. Так и сюда забрел.
— Брешешь, но складно, — Василий полез под рубаху. — Да я не пристав какой. По мне, работай — и ладным будешь. — Царапая ногтями спину, скособочился. — Заповеди чти, — кивнул на дверь, в которой показалась Устя с бадейкой воды, — не блуди, чужого не промышляй.
