Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Но так ли уж отвлечен был семейными обстоятельствами в действительности Валерий Николаевич? Не дальновидная ли рука судьбы навязала ему почетную роль многодетного отца и отстранила от прочих забот, оставив одну-единственную, лишь затем, чтобы сделать своим послушным орудием, ускорившим и без того стремительно надвигающиеся события?
Триэс же, напротив, взваливал на себя все новые добровольные труды, наскоро подытоживал разрозненные результаты исследований за последние несколько лет, чтобы обобщить их в монографии, писать которую ему никто не поручал. Куда он так спешил? Неужели и правда собирался поспеть к институтскому юбилею? Прийти к нему, что называется, с новыми трудовыми успехами?
В последнее время, пребывая по ночам в тревожном забытьи, между сном и явью, Сергей Сергеевич часто переносился мысленно в далекое прошлое, в доисторическую эру гигантских животных и растительных форм. Почему-то такие сны были ему приятны, а пробуждение мучительно, ибо оно возвращало в мир мелких вещей, измельченных масштабов. Он вновь закрывал глаза, стараясь поскорее забыть о том, что динозавры вымерли, древовидные папоротники исчезли, мамонты вымерзли, а оставшихся добили люди с дубинками.
Всякий раз эти ночные грезы смыкались с его собственным научно-фантастическим замыслом, который однажды солнечным утром, в начале июля, поразил воображение Сергея Сергеевича. Возникали и новые видения-замыслы, замыслы-гиганты. Во сне они претерпевали эволюцию. Подвергались естественному отбору. Приспосабливались к окружающей среде, к постоянно меняющимся обстоятельствам…
Глубокой осенью рано утром в профессорской квартире раздался телефонный звонок.
— Сергей Сергеевич, приходите, пожалуйста, скорее.
— Что случилось?
— Я тут одна. Мне страшно…
— Кто звонил? — спросила Дина Константиновна, когда он повесил трубку.
— Из лаборатории.
— Валерий?
— Нет.
— Гурий?
Он промолчал.
— Ты уйдешь сейчас?
— Да.
«Неужели опять? — подумала Дина с отчаяньем. — Нет, я этого больше не вынесу. Ведь это она звонила. Он опять пойдет к ней».
Лабораторная комната оказалась заперта. Сергей Сергеевич дернул за ручку.
— Кто? — тихо спросил голос за дверью.
— Откройте.
Замок щелкнул, дверь отворилась.
Кроме Инны в комнате находились Гурий и обе лаборантки. Горел свет. Четыре пары глаз были устремлены на него. Инна показала в сторону окна.
Сначала Сергей Сергеевич ничего не увидел. Ему просто показалось, что окно занавешено шторой, и он не сразу сообразил, что это крупные глянцевидные листья загородили окно, слившись в сплошную массу. На полу валялись осколки цветочного горшка и комья земли. Причудливо изогнутые белые корни растений мохнато свисали с подоконника, напряженно тянулись к другим сосудам с землей, надеясь найти там дополнительные источники питания. В месте стыка потолка и стены образовалась глубокая трещина, уже плотно забитая листьями. По потолку беспорядочно разметались молодые побеги.
Сергей Сергеевич осторожно дотронулся до корней и почувствовал ответное движение.
— Кто это сделал?
Все молчали.
— Вчера вечером Валера полил его, — сказал наконец Каледин.
Сергей Сергеевич продолжал пристально смотреть на Гурия, будто ожидая дополнительных разъяснений, но никаких разъяснений не последовало.
— Вот контрольное растение. — Инна взяла с лабораторного стола небольшой горшок, помеченный черным восковым карандашом. — А это… это… — запнулась она, не зная, как назвать то, что находилось теперь перед ними.
— Где Валерий Николаевич? — спросил Триэс.
— Еще не приходил.
— Я не трогала, Сергей Сергеевич, — нарушив томительную тишину, вдруг запричитала одна из лаборанток. — Честное слово, Сергей Сергеевич. Это не я. Мне-то зачем? Был бы хоть цвет, а то зелень одна…
В наступившей опять тишине послышалось легкое шуршание, будто песок сыпался или мыши грызли деревянную перегородку. Сергей Сергеевич взглянул на потолок, откуда упало несколько хлопьев отсыревшей побелки.
— Сверху не приходили?
— Стучались, но мы не открыли. У них, кажется, пол приподнялся.
Триэс рассеянно кивнул, как-то странно заулыбался. Подошел к своему столу, раскрыл телефонный справочник, набрал трехзначный номер.
В это время в дверь отрывисто постучали.
— Кто?
— Это я, Инна, открой.
Ласточка вихрем ворвался в комнату, сразу устремился к окну.
— Вот это да! Вы зачем заперлись? Надо народ звать. Это же чудо!
— Ты наверх посмотри.
— Ну и что?
— Потолок рушится. Там у них пол вздулся.
— Жду, — сказал кому-то Сергей Сергеевич, повесил трубку, обошел лабораторный стол, большим и указательным пальцами потер глянцевитую поверхность одного из листьев.
— Так все-таки кто? Кто из вас вчера случайно или специально…
— Я, — сказал Ласточка. — Я поливал его.
— Чем?
— Обыкновенной водой.
— А остальные?
— Остальные — кетеновыми растворами. Ну как обычно…
— Значит, все, кроме этого, поливали кетеновыми растворами? Все? — лишний раз уточнил Триэс.
— Кроме этого и контрольного. Их я поливал простой водой. Да, точно. А это… еще весной… помните?..
Триэс наморщил лоб.
— Помните, как Аскольд полил его однажды кротоновым раствором и оно совсем перестало расти?
— Валера, ты ведь брал колбу на мойке, — сказала Инна. — А что если… Там же могли быть какие-то остатки.
— Остатки чего? — спросил Ласточка.
— Я ее как раз собирался мыть… Сейчас. Одну минуту. — Гурий раскрыл лабораторный журнал, показал Триэсу пропись эксперимента вместе с нарисованной рядом структурой последнего из полученных ферментов.
Сергей Сергеевич снова перевел взгляд на густые, темно-зеленые листья, залепившие окно. Сейчас они были единственной реальностью, связывавшей ночные его видения с дневной жизнью.
— Значит, Аскольд?
Ласточка кивнул.
— А вчера, говорите, туда попал фермент… — вслух рассуждал Сергей Сергеевич.
— Я этого не утверждаю.
— Но и не отрицаете?
Какое-то время Ласточка колебался.
— Вообще-то конечно… — вынужден был согласиться он.
— Очевидно, это был раствор… вот… вот такого кротона, — ни на кого не глядя, высказал предположение профессор.
Он небрежно набросал формулу на отдельном листке и вопросительно взглянул на Валерия Николаевича.
— Не совсем… Аскольд ведь занимался тогда… Нет, карбонильный кислород не здесь.
— Он должен быть там, где я его изобразил, — не терпящим возражений тоном заявил профессор.
А сам подумал: до чего чудно́! Специально стимулировали рост растений кетенами, а они не желали расти. И вдруг законсервированный тщедушный уродец, случайно политый сильно разбавленным раствором фермента, вымахал за одну ночь, выдал свой полный ресурс. Причем реакция пошла не в колбе, а прямо в живой клетке, в самый переломный, должно быть, момент задуманного им п р е в р а щ е н и я — когда кротон уже перестал быть кротоном, но еще не успел стать кетеном… И почему именно ночью? Потому что великое должно созревать и вершиться втайне? Но чтобы такой небывалый ф е р м е н т а т и в н ы й м е т а б о л и з м!.. Изголодавшаяся природа просто взбесилась…
— Вот и все, — сказал он себе. — Теперь и умереть не страшно.
— Что? — не расслышал Ласточка.
Кто-то снаружи тихонько стучал в дверь. Гурий приоткрыл ее и впустил Андрея Аркадьевича Сумма.
— Сергей Сергеевич! Инна!
— Полюбуйтесь, — сказал Триэс. — Такого больше нигде не увидите.
— Фантастика! — пришел в полный восторг Андрей Аркадьевич. — Чего только не придумает современная наука.
— Это мы так, в порядке самодеятельности, — скромно заметил Триэс. — Своего рода поэтическая вольность.
— Но вольность, существующая, так сказать, объективно, независимо от нашего сознания…
— Зависимо, зависимо, — поспешил разочаровать его Триэс. — Вы сами скоро убедитесь в этом.
— Что вы собираетесь с ним делать?
— Мы его уничтожим.
— Как?
— Это всего лишь черновой набросок будущей работы. Здесь много случайного, неточного. Вот когда-нибудь, когда будут подходящие условия… Лет через…
Андрей Аркадьевич, близоруко щурясь и сутулясь сильнее обычного, разглядывал растение, захватившее, кроме большого окна, еще и полстены.
— Помните, в Приэльбрусье, одна из стен нашего дома была увита плющом? Помните, Инна? Вы тогда еще…
