Гумер Баширов - Честь
— Паразит! — плюнул вслед ему Зиннат и пошел, пошатываясь, по берегу. Его так и подмывало избить кого-нибудь, сорвать на ком-нибудь злость.
Какой-то юнец горланил под гармошку народную песню, а его приятель помогал ему.
Зиннат позеленел от злости.
— Молчать! — закричал он на мальчиков. — Не перевирай песню, свистун!
«Певцы» кинулись врассыпную, а Зинната схватила за руку появившаяся откуда-то Апипэ.
— Брось, миленький! Плюнь им в морду!
Она повела его за собой и усадила под кустом.
— Ой, крылышко мое! И красивый ты и музыкант! И что же ты жизнь молодую один проводишь? — ворковала Апипэ, прижимаясь к Зиннату.
«Барыбер — все равно!» — подумал Зиннат, но вспомнив спекулянта в зеленой кожанке и то, что сказал о своей жене солдат Султан: «И сама ты поганая, и душа у тебя поганая!» — он с силою оттолкнул Апипэ:
— Не жмись ко мне!
2
За окном внизу, красновато-желтая в утреннем свете, широко разлилась Волга. Над нею, резко вскрикивая, летали чайки. На стоявшую у дебаркадера баржу женщины грузили большие мешки с зерном.
Вот одна из них, бросив работу, отряхнула платье и стала подниматься по узкой тропинке вверх. Чем-то она показалась очень знакомой Зиннату. Уж не эта ли женщина укладывала его спать вчера?
Вскоре кто-то завозился у двери.
— Не поднялись еще? — спросил мягкий голос.
— Я?.. Встал, встал давно...
Дверь растворилась. На пороге показалась маленькая плотная грузчица в холстинковой спецовке.
Видя смущение Зинната, женщина сама начала разговор.
— Не замерзли? Удивились небось, почему вас заперли? — улыбнулась она. — Дома никого не было. Сынишка у меня на почте работает, а сама — на пристани, Пришлось запереть дверь снаружи.
— А-а... — протянул Зиннат.
Но он все же не мог понять, как попал сюда.
— Апа уже заходила сегодня, — продолжала разговор женщина. — Она просила передать, чтобы вы пошли в райком, если не успеет сама зайти сюда. Вы, наверное, не узнали меня? Я — сестра Айсылу, Эминэ.
— Разве?.. — Вот почему ее лицо было знакомо Зиннату. Он почувствовал еще большую неловкость.
— Я и не думал... Я доставил вам столько беспокойства... Странно, что я сюда попал...
Эминэ усмехнулась:
— Сын привел. Я шла с работы, а он мне говорит: «Это Зиннат-абы из Байтирака, пусть у нас переночует». Что ж, ладно, сказала я. Места хватит...
Зиннат представил себе, в каком состоянии он мог быть вчера, и опустил голову. Ему было стыдно перед этой маленькой бедной женщиной, которая и днем и ночью, в любую погоду таскает на горбу тяжелые кули.
— Вот как... А вы работаете грузчиком?.. Давно?
Эминэ сидела на пороге боком к нему, устало прислонясь к дверному косяку.
— Уже год будет в июле. У меня муж был грузчиком. Когда он пошел на фронт, я стала на его место.
Зиннат покачал головой:
— Не очень тяжело?
— Всяко бывает. Что поделаешь, не время сейчас нежиться. Надо кому-нибудь и тяжести носить.
— Да-а...
— Мы здесь как-нибудь стерпим. Лишь бы на фронте крепко держались наши. На них вся надежда!
Зиннат надел шинель и стал прощаться с хозяйкой.
— Уж не обессудьте, даже чаем не смогла напоить. Времени нету. Видите, — показала Эминэ на бунты хлеба на берегу, — до вечера надо все это отправить.
3
Когда Зиннат вошел в приемную Мансурова, кудрявая девушка, видимо, секретарь, в аккуратной гимнастерке защитного цвета, не прерывая разговора по телефону, выдвинула ящик стола и достала оттуда бумажку:
— Вы товарищ Хальфин? Из Байтирака?
— Да, вроде этого...
— Ну, если вроде, значит, записка вам.
Записка была от Айсылу. Она писала, что закончит дела в Заготзерне и в земотделе, потом зайдет в райком.
— Айсылу-апа скоро придет, посидите! — сказала девушка, с любопытством поглядывая на него.
Зиннат поблагодарил ее и сел на свободный стул.
Приема секретаря райкома ожидали многие. Рядом с Зиннатом сидела старушка в толстой шали, держа в руках какие-то бумаги, завернутые в белоснежный носовой платок. В круглобородом мужике — в ушанке и высоких кожаных сапогах — Зиннат признал бакенщика. А вот миловидная светловолосая женщина с ярко-синими глазами, которая, чуть отвернувшись от остальных, кормит грудью ребенка, безусловно, приезжая. Седой майор, беспокойно поглядывая то на часы, то на дверь кабинета, шагал взад и вперед по комнате. Какая-то женщина средних лет присела сбоку к столу секретаря и, озабоченно нахмурив брови, выводила что-то на бумаге.
Двери в приемную то и дело отворялись и затворялись. Посетителям не было конца: возчики транспортных бригад с кнутами в руках, трактористки, комбайнерки в замасленных спецовках, степенные бородатые абзы — судя по их облику, председатели колхозов или сельсоветов, и много женщин в городской и деревенской одежде. Они входили и, показывая глазами на кабинет, спрашивали у кудрявой девушки:
— Можно войти?
Та отрицательно качала головой и тихо отвечала:
— Пока нельзя! Бюро! Посидите.
Из кабинета доносились приглушенные голоса, покашливание, иногда громкий разговор по телефону. Время от времени оттуда выходили мужчины, держа шапки в руках, раскрасневшиеся женщины со спущенными на плечи шалями. Как только одни выходили, вызывали других.
В глухом голосе Мансурова, слышном из кабинета, в отрывистых фразах, которые бросала в трубку телефона кудрявая девушка, в задумчивом взгляде седого майора, в нахмуренных бровях бакенщика — во всем чувствовалась суровая напряженность.
Зиннату стало неловко сидеть среди этих людей. Каждый из них несомненно был занят серьезным делом, а он... И почему Айсылу задержалась так долго? Может, пойти поискать ее?
Но вот в кабинете задвигали стульями, и оттуда начали выходить усталые мужчины и женщины, а за ними показался и сам Мансуров. Окинув взглядом сидевших в комнате, он обратился к кудрявой девушке:
— Сания! Кто заставляет ждать этих товарищей? Я или ты?
— Они все к вам, Джаудат-абы!
— Разве? Ну, я слушаю.
Он поздоровался за руку с майором и проводил его в кабинет. Потом подошел к миловидной женщине, торопливо заворачивавшей ребенка:
— У вас дело ко мне? Вы с Украины, по эвакуации?
Женщина выпрямилась:
— Да, товарищ секретарь. Я была вынуждена сойти с парохода, у меня ребенок заболел. Ему очень плохо... Не знала, что делать, и пришла прямо к вам.
Мансуров наклонился и посмотрел на бледное личико ребенка, который лежал с закрытыми глазами на руках у матери, и, словно опасаясь, что разбудит его, шепотом сказал Сании:
— Позвони в больницу! Пусть сейчас же приедут за ними! — Он повернулся к матери: — Когда ребенок поправится, зайдете ко мне.
Мансуров останавливался возле каждого посетителя и расспрашивал его.
Старик в высоких сапогах, сняв ушанку, поднялся навстречу Мансурову.
— А, дедушка, здравствуй! Ведь ты бакенщик из Ассы-тугая? Хайретдин-бабай, кажется, да? Ну, ну, что у тебя?
— Да! — посветлел старик. — Не забыл, оказывается, дай аллах тебе здоровья! — Лицо его опять стало озабоченным. Он зашептал, пригнувшись к Мансурову: — Я пришел, товарищ Мансуров, насчет нашей работы. Подумал я, подумал о делах там, под Сталинградом, и пришла мне в голову мысль. Да... Вот с этим я и пришел к тебе.
— Что же, поговорим. Давай проходи в кабинет, я сейчас зайду.
Прочитав бумаги бабушки, сидевшей рядом с Зиннатом, Мансуров покачал головой.
— Сания! — сказал он резко. — Сейчас же проводи бабушку к Байрашевой. Передай, чтобы больше не заставляла ее ходить, пусть немедленно выдаст ей на руки все деньги! И чтобы позвонила мне.
Мансуров узнал Зинната.
— А, музыкант, и вы ко мне? — спросил он, почему-то обращаясь к нему на «вы».
Зиннат учтиво поклонился:
— Здравствуйте... Я не стану беспокоить вас, товарищ Мансуров. Я здесь просто так...
— Как рука?
— Рука... по-старому. — Зиннат натянул перчатку на левой руке. — Врачи ничего не обещают... Уж если только случайность какая-нибудь...
— Гм... Какая-нибудь случайность... Случайность, конечно, категория не особенно надежная. — Мансуров внимательно посмотрел на серое, опухшее лицо Зинната. — Может, зайдете ко мне?
— С удовольствием, если не помешаю.
Айсылу все еще не было.
В дверях появилась худощавая, хорошо одетая по-городскому девушка и, стуча высокими каблучками, подошла к Сании.
— Нет еще ответа? — спросила она.
Сания закивала ей головой и протянула голубой конверт:
— Вот!
Девушка, волнуясь, надорвала конверт и пробежала глазами письмо.
— Вызывают! — вскрикнула она. — Художественная Академия сейчас в Средней Азии! Там!
