Гумер Баширов - Честь
Нэфисэ с улыбкой смотрела на ее крепкие руки:
— Конечно!.. Нашей Наталье Осиповне не только за печкой, но и во всем районе становится тесновато. Сколько ты сняла с тридцати пяти гектаров?
— Там по сто семнадцать пудов вышло. На других участках немного поменьше... Где уж нам за тобой угнаться! Я даже начинаю побаиваться, что ты меня и на фронт не пустишь. — Она хлопнула Нэфисэ по колену и шумно рассмеялась. Но где-то в уголках глаз Нэфисэ заметила у нее тень озабоченности.
Разговор вдруг оборвался. Наташа погрустнела. Несколько месяцев тому назад на одном совещании секретарь райкома сказал им обеим: «Если дела у вас и дальше так пойдут, одна из вас непременно войдет в делегацию, которая поедет на фронт!»
Наташа написала об этом мужу, обнадежила его. До сих пор она держала в своих руках первенство по району и поэтому была уверена, что в делегацию войдет именно она. А сейчас все изменилось. Правда, она старалась не думать об этом, стыдила себя, но беспокойная мысль не покидала ее: «Не удастся, видно, встретиться с Мишей».
Однако неловкое молчание длилось недолго. Наташа весело сказала:
— Ты, Нэфисэ, со своей пшеницей так меня прижала, что мне и мечтать теперь нечего о встрече со своим стариком.
Но в словах, сказанных в шутку, прозвучали такие нотки, что Наташа и сама смутилась и залилась густым румянцем. «Неужели и вправду завидую?» — ужаснулась она.
И у Нэфисэ на душе стало как-то нехорошо. Она никак не думала, что ее успех может хоть на мгновенье омрачить жизнь подруги. Ведь Наташа так помогла колхозу, согласившись соревноваться с ней... потом помогла советами, добрым словом. Нэфисэ обхватила Наташу за плечи и взволнованно заговорила:
— Нет, нет, Наташа, и думать об этом не смей! Почему вдруг пошлют на фронт меня? Ведь это только мой первый опыт, а ты каждый год снимаешь высокие урожаи. Нет, нет!
Искреннее беспокойство Нэфисэ смутило Наташу. Разве мало перенесла эта милая татарочка! Муж погиб на фронте, украли пшеницу, а тут еще вчера ушла из дому. Правда, в ее успехе есть и Наташина доля. Она и сама гордилась Нэфисэ.
Совершенно успокоившаяся Наташа вскочила на ноги и весело сказала:
— Ладно, сумели вырастить хороший урожай, сумеем и в остальном договориться! Пойдем, проводи меня.
Они подошли к тарантасу.
— А на фронт, Наташа, непременно поедешь ты! — сказала вдруг Нэфисэ. — Если станут отправлять меня, упрусь обеими ногами. Вот увидишь!
— Ха-ха-ха! Вот ты какая! Знаешь, кто поедет на фронт?
— Кто?
— Мансуров сказал: поедет тот, кто не только соберет высокий урожай, но и сдаст раньше всех хлеб государству. Еще неизвестно, сумеет ли ваш колхоз дотянуться до нашего «Интернационала». Как поют у вас девушки:
У вас ли дела прекрасны?
Иль наши дела прекрасны?
Ваш ли колхоз победит?
Иль наш колхоз победит? —
пропела Наташа частушку, с трудом выговаривая татарские слова.
Нэфисэ рассмеялась:
— Ну, и хитрая же ты, Наташа! Знаешь, где больнее укусить. Ладно, померяемся силами! Только смотри, кто бы ни победил, давай не обижаться!
На току все стихло. Под скирдой, прижавшись друг к другу, безмятежно спали усталые, но счастливые девушки.
Одна Нэфисэ не могла уснуть. Она сидела с краю, низко опустив голову.
Только что здесь был Хайдар. Вон и трава, примятая им, еще не успела выпрямиться.
После отъезда Наташи он проводил Нэфисэ до скирды и почему-то долго не уходил. Наконец Хайдар сказал дрогнувшим голосом:
— Нэфисэ, выслушай меня... Только одно слово...
Нэфисэ догадалась, что он хотел сказать, и, отвернувшись, покачала головой:
— Нет, не говори, Хайдар, не надо…
Хайдар изменился в лице:
— Погоди! Неужели я ошибаюсь?
У Нэфисэ от волнения заколотилось сердце.
— Да... — едва слышно ответила она, не поднимая головы. — Ты ошибаешься...
Да, Хайдар был здесь. Вон и травка, где он прошел, еще не успела выпрямиться...
Нэфисэ еще раз посмотрела на его следы, и две слезинки, словно утренняя роса, повисли на темных ее ресницах.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Зинната разбудил протяжный гудок. Он удивленно оглядел стены чисто прибранной клети, деревянный диван, на котором лежал, и вскочил на ноги. В маленькое окошко, обращенное к Волге, он увидел знакомую пристань. Там разворачивался большой пароход, суетились и кричали люди.
Зиннат кинулся к двери, но она была заперта снаружи.
В голове у Зинната шумело, пересохло в горле, и во рту был отвратительный привкус. Потирая лоб, он еще раз оглядел клеть и, заметив на зеленом кованом сундуке графин, схватил его и жадно выпил почти всю воду. Какая-то добрая душа угадала, что ему захочется пить. Наверно, она же и спать уложила его здесь, и шинель аккуратно повесила на спинку стула. Да, да, это, кажется, была молодая женщина...
Но как он сюда попал? И кто была она?.. Ведь в Якты-куль он приехал вчера засветло. Ему надо было купить для избы-читальни домино, шашки, еще кое-что...
Зиннат уже давно работал в избе-читальне. Больше месяца прошло с тех пор, как он послал заявление в музыкальное училище. В последнее время он все дни проводил в поле. В бригадах его стали встречать как желанного гостя, особенно когда он приходил с гармонью. Среди девушек оказалось несколько охотниц до пения. И после трудного рабочего дня как-то сами собой возникали коротенькие концерты. Зиннат играл, девушки пели. Вечерами, вернувшись домой, Зиннат брался за скрипку, пытаясь приучить к игре пальцы правой руки, а левой рукой держал смычок. Кто знает, может, он еще не конченный человек?
Но вчера в почтовом отделении ему вручили пакет.
Не снилось ли ему это? Возможно, никакого пакета и не было? Но ведь он своими руками у дверей почты разорвал на клочки письмо. На глянцевой, хрустящей бумаге очень мягко, видимо, чтобы не обидеть инвалида Отечественной войны, было написано, что, к сожалению, принять его в музыкальное училище не могут.
Тогда Зиннат в каком-то душевном оцепенении долго бродил по улицам Якты-куля и не помнил сам, как очутился на берегу Волги. По реке плыли подхваченные волной щепы и стружки, и Зиннату очень хотелось, подобно этим стружкам, уплыть куда-то далеко-далеко, исчезнуть.
Он шел, спотыкаясь о бревна, и даже не оглянулся, когда кто-то окликнул его. Но тут голос раздался над самым ухом:
— Зиннат, постой! Рехнулся ты, что ли? Куда это тебя несет? Зову, зову... Пойдем! — и на руке у него повисла Апипэ.
Зиннату сейчас было безразлично, куда идти и что делать.
На днище большой рассохшейся лодки, поджав ноги под себя, сидел смуглый мужчина в зеленой кожанке. Перед ним на сиденье лодки лежали хвост селедки, несколько огурцов и пучок зеленого луку.
— Ну-ка, налей гостю! — сказала ему Апипэ.
Тот облизнул по очереди пальцы и достал из-под ног темную бутылку.
— Только сырец, не обессудь! У вас здесь «московскую» и не понюхаешь. Ну, барыбер[39] — вче равна!
Мутная жидкость в стакане пахла керосином и прелой сыромятью. Но Зиннат не заставил упрашивать себя: пускай хоть и деготь! «Барыбер — все равно!»
— Ого! — подмигнул мужчина, принимая от Зинната пустой стакан. — Закуси! Вот селедка, огурцы...
Он покопался грязными пальцами в закуске, взял себе хвост селедки, а Зиннату пододвинул пожелтевший огурец. Но, заметив проходящих мимо женщин, он тут же вскочил и побежал за ними.
— Эй, что у вас?
Вскоре мужчина вернулся с полным ведром яиц.
— Пэнджеки![40] Дешевле репы!
Потом он снова ушел и притащил под полой полтуши баранины и, хихикая, припрятал ее под сиденье на носу лодки. А там привел с собой баб, продающих масло. Откозырнув пальцем кусок, он положил его в рот, почавкал и потянулся к другому куску:
— Лежалое, прогоркло, не пойдет для базара! Ну, ладно, сделаю доброе дело... Кусок за кусок! Большего не стоит. Согласны? Забираю все!
Рассерженные бабы подхватили сумки и пошли было своей дорогой:
— У-у, паразит! Даром взял бы! Держи карман шире!
Тот, ничуть не смутясь, стал кричать им вслед, размахивая рукой:
— Эй, заворачивай!
Затем поставил перед ними ведра.
— Давай, сыпь сюда! — и, присев на корточки возле лодки, он, оглядевшись по сторонам, стал вытаскивать из-за пазухи, из карманов, из голенищ сапог помятые куски мыла.
Зиннат едва сдерживался от охватившего его гнева. А мужчина, жадно облизывая пальцы, укладывал в ведро масло, не забывая при этом подозрительно поглядывать на Зинната, видно опасаясь, как бы тот не стянул его баранину, при этом он, ничуть не стесняясь, похлопывал по бедрам вертевшуюся возле него Апипэ. Зиннат уже решил было сказать ему что-нибудь очень оскорбительное или просто схватить за шиворот и крепко тряхнуть, но в этот момент раздался гудок парохода, кругом поднялся невообразимый гвалт, и мужчина вместе с Апипэ, сгибаясь под тяжестью мешков, чемоданов и ведер, побежал к дебаркадеру.
