Анатолий Кончиц - В краю родном
Валентин Иваныч сел в машину и поехал посмотреть, как строят шабашники склад для удобрений. Дело там шло на полную катушку, шабашники работали на совесть. Хранилище росло как на дрожжах.
Смотрел он, смотрел, и стало ему противно. Как будто в доме покойник, все горюют, плачут, а тут пришли посторонние люди, равнодушные, и гроб сколачивают поскорее, и могилу роют весело, рьяно, с огоньком. Что им чужое горе, когда деньгу можно зашибить?
Домой в тот день Валентин Иваныч отправился по берегу реки, напрямик. Мальчишкой он тут, бывало, удил рыбу. Место хорошее, рыбное. Десяток ручьев впадало здесь в реку, и рыба всегда стояла. Посреди реки когда-то лежал остров, делил русло на два рукава. Но малый рукав давно уж заперли сплавщики. Самую горловину завалили хламом и бревнами. Вода перестала бежать, рыба пропала, все заросло травой, заболотилось, завоняло. Испортили реку. Зато сплавщикам легче работать, лес идет по руслу, не разбрасывает его.
«Почему это во всех делах всегда выбирают самый легкий, дешевый путь? — подумал Валентин Иваныч. — А ведь этот дешевый путь обернется когда-нибудь втридорога. Люди потратят больше, сил и денег, чтобы восстановить, например, этот малый рукав, как восстанавливают памятники старины. А природа разве не памятник? И правду говорят: ленивый два раза делает, жадный два раза платит».
У залома стоял Володька Мокрецов, курил и смотрел на неподвижный поплавок. У него не клевало.
«Удит, где прежде лещи водились, — подумал Валентин Иваныч. — Вот старая память. Неужели он не знает, что теперь здесь нету рыбы? Знает, пожалуй».
Они и прежде встречались тут, когда еще Валентин Иваныч был маленький. Вместе удили.
«Чего он ездит сюда и зачем ловит рыбу там, где ее уже давно нет? — невольно подумал Валентин Иваныч. — Зачем люди вспоминают свое прошлое и дорожат им? Оно ведь никакой прибыли не дает, ни копейки. И какая в этом выгода — вспоминать прошлое, любить его? Оно ведь никогда не вернется? Значит, большая прибыль и выгода, потому что из всего этого складывается личность, патриот».
Валентин Иваныч прошел тихонько по тропе и не поздоровался с Мокрецовым. Почему-то было ему неловко. И Володька его заметил и узнал, но тоже не окликнул. И ему было стыдно, что вот удит рыбу там, где ее нет. И стыдно обоим за реку, которая стала болотом.
ПРО МИХЕИЧАУ Михеича болела нога, и врачи стращали его, что если он не бросит курить, то останется и вовсе безногим на старости лет. Однако Михеич жег свой «Север» папироску за папироской и отвечал мысленно, а иногда и вслух:
— У каждого свой век. Помру, дак что поделаешь? Захоронит кто-нибудь.
— Неохота помирать-то? — спрашивали его.
— Где же охота, — отвечал Михеич. — Да ведь «она» не спрашивает, ей не докажешь, в суд не подашь…
Нынче он пришел на берег смолить лодку. Мало ли, за реку понадобится сена покосить или куда порыбачить. А лодочка у него легонькая, на двоих, на троих.
Михеич принес смолы, или «пеку», как тут зовут. Разжег костерок из сучков, да сухих палочек, растопил пек в жестянке и стал заливать щели в лодке. Порассохлась за зиму.
Зной валил с ясного неба, костерок полыхал совсем без дыма, и огня даже не было видно на солнце. За рекой в кустах ив маячил Володька Мокрецов с удочкой.
Руки у Михеича тряслись от слабости, на лбу дрожали крупные капли пота, голова под кепчонкой промокла. Привычно болело сердце.
Михеич так увлекся делом, что и не заметил, как подошли коровы. Он обнаружил стадо совсем уже у себя за спиной по тяжкому коровьему дыханию да по запаху.
Караулила коров Зинка, нестарая еще вдова. Мужик у нее был электриком, его убило током, и баба осталась одна с дочерью. Зинке, видно, хотелось поговорить, и она подошла к Михеичу.
— Чего, Михеич, лодку смолишь?
— Смолю вот, Зинка, да не знаю, что из этого будет. — Михеич поморгал белесыми ресницами. Рыжие брови его зашевелились и так и сяк, маленькое сморщенное лицо еще больше сморщилось, когда он улыбнулся. — Рассохлась лодка. Не знаю, потечет ли теперь. Вроде бы не должна. Спущу на воду, тогда увидим.
— Куды поедешь-то в лодке? — спросила Зинка, присаживаясь на песок. Видно, она спрашивала просто так, чтобы хоть голос свой услышать.
— А куда повезет. Хоть за реку, дак без лодки не уедешь. Может, покосить еще придется.
— Так ты уже не владеешь вовсе.
— Баба-то у меня владеет, — возразил Михеич. Он выплюнул потухшую папироску и прикурил новую. — Накосит на корову.
— Тебе чего, пенсии мало? — равнодушно опросила Зинка. — Хватит на двоих-то. Зачем вам корова?
— Так ведь у меня дочь в институте учится, — охотно объяснил Михеич. — Помогать надо. Стипендия-то невелика.
— Дочери твоей корова без надобности.
— Опять же без сметаны-то как окрошку хлебать? — пытался пошутить Михеич.
— Да ведь хлебают и без сметаны, — сказала Зинка.
— Хлебают, — как-то понуро согласился Михеич, не зная, что и сказать. Корову и правда держать им со старухой было тяжело.
Стадо шумно ломилось сквозь ивовые кусты. Жара да оводы гнали его к реке. Зинка знала, что они сейчас лягут на песок у воды и пролежат там до вечера, пока не спадет жара.
— Нога-то болит? — спросила она.
— Болит, — вздохнул Михеич. — И сердце вот болит, Зинка. Буди, зимой помру.
— Еще чего, — возразила Зинка. — Пенсию получаешь, дети выросли. Только и пожить-то теперь без забот. Полеживай на печи да считай кирпичи. Мне бы выпихнуть мою Катерину в люди, так хоть и опять замуж иди.
— Так ведь она у тебя помощница, — сказал Михеич. — Без помощницы-то худо.
— Ой, какая уж там помощница, — усмехнулась Зинка. — И ногти уж на ногах красит, вот до чего дошла. Я вот смотрю на нее и дивлюсь, как люди жить будут? Ведь пропадут без нас, без отцов да без матерей. Ни коровы подоить, ни хомут напялить.
— Да ведь, может, за инженера выйдет или за ученого, а то и за артиста.
— Тьфу! — плюнула Зинка. — За черта лысого! Хоть что-то надо уметь по хозяйству.
— Проживут, — серьезно сказал Михеич. — Есть захотят, так научатся всему. Голод — не тетка.
Чья-то пеструха подошла к ним и уставилась с любопытством, шевеля мохнатыми ушами, будто прислушиваясь к разговору.
— Чего тебе тут? — обернулась Зинка к пеструхе.
— Это ведь наша корова-то, — сказал Михеич. — К хозяину пришла.
Зинка вздохнула и поднялась с места. Видно, наговорилась вволю, или надоело ей с Михеичем. Поднялась, жалуясь, что и правда сенокосить пора, а у нее и лодки нет за реку съездить. Мужика нет, так и лодки нет.
— Ну, буди, перевезу когда, — пообещал Михеич.
— Ну, перевезешь, так и ладно. Только ты меня и обратно-то уж из-за реки перевези.
— Обратно и сама дойдешь, — пошутил Михеич. Зинка скрылась за кустами. Михеич снова взялся за свою лодку.
Он позабыл на минуту о своей болезни, о времени, которое бежало и бежало как вот эта река. Оглянулся вокруг себя на знакомые берега. Увидел за рекой Мокрецова, который совсем не шевелился среди кустов, будто уснул со своей удочкой. Увидел коров на песке у воды, Зинку во всем сером. Только косынка белела, как пена на сухой коряге.
И почудилось вдруг Михеичу, что жить ему вечно. Даже боль в ноге притаилась, а сердце забилось ровнее. В душу вошла тихая радость.
— Ну да ведь до зимы-то, может, и доживу, — пробормотал он. — Летом-то помирать некогда. Как бабе сенокосить? Не управиться с коровой.
И он стащил на воду свою лодку, чтобы проверить, не течет ли она, хорошо ли залиты щели пеком.
ИВАН ДАНИЛЫЧ И ВОЛОДЬКА— Болит спина вот в этом месте, — сказал Иван Данилыч, поворачиваясь спиной к гостю. — Бревно давеча поднял еще руками, так и хрястнуло в пояснице. Что это может быть такое, Володя?
— Радикулит? — предположил тот.
— Не похоже на это. С весны болит.
— Тогда отложение солей.
Иван Данилыч недоверчиво усмехнулся и махнул рукой:
— Много их, болезней-то.
Вошла хозяйка и внесла подойник с молоком. Шел восьмой час утра. По деревне бродили коровы, пастухи собирали их в стадо.
— Пора идти на смену, — сказал Володька. — Тебе, конечно, а не мне.
— Пейте молоко-то, — сказала хозяйка.
— Не хотим, — сказал Иван Данилыч. — Я молока не пью. Володя, ты наливай себе в стакан.
Он сунул в брезентовую сумку свой обед — кусок вареной свинины да зеленый лук. Сумку повесил на шею, и они пошли со двора, ни разу не оглянувшись. Шли по дороге, которая полого спускалась к реке. По обеим сторонам сосны да елки. Комарье тучей летело за мужиками.
У реки было тихо. Бухала щука, несло течением мокрое бревно, какое лежало поперек реки, какое вытянулось вдоль. Володька ушел удить рыбу, а Иван Данилыч с багром — работать. К вечеру сошлись в избушке на берегу. Вычистили рыбу, сварили уху.
