Виктор Московкин - Золотые яблоки
Когда он услышал, что снаружи за стеной кто-то сел на доски, насторожился и стал прислушиваться: опять будут говорить о неправильном сечении арматуры?
…А Илья старался рассмешить Галю.
— Что с тобой? Что ты? — без конца спрашивал он.
Галя чуть отвернулась, глаза ее были полны слез.
— Что произошло? — уже сердито спросил Илья.
— Ничего особенного, — сказала наконец она, пытаясь улыбнуться. — Произошло то, что мне сегодня досталось… Не могу я больше оставаться здесь. Понимаешь — горячо заговорила она, — не могу, сил у меня таких нет. Грубые все, орут, ругаются. И тяжело. Знаешь, как тяжело? Вот!
Она показала руки. На ладонях вздулись кровяные мозоли.
— Слышала о бетонщиках, как здорово работают. Может быть, это и в самом деле героизм. Не знаю… Но это не женская работа. Сумасшествие какое-то! Я брала на лопату бетон и раскидывала его. Выкладывали дно котлована. Их там штук двадцать, под нефть… В котлован заедет самосвал, свалит бетон, а мы раскидываем его лопатами, чтобы ровно было. Лопата совковая, полпуда весом. Как кинешь раз, так полпуда. Все время ожидаешь, что вот сейчас у тебя что-то оборвется внутри. А потом вибратор, как будто тебя опутали проводами и включили ток — такое состояние… И люди. Нельзя же так… ведь первый день! А они смеются. Забавно. Какая я им цаца? У меня отец и мать — не рабочие. Ну и что? Это разве мешает? Я же сама пришла сюда. Не могу…
Чем дальше она рассказывала, тем спокойнее становился Илья. Видимо, новичков встречают одинаково. А что на руках мозоли и работа тяжелая — не беда, привыкнет.
— Брось, Галка, не расстраивайся, — весело сказал он — Чего не бывает. Ты скоро втянешься и сама смеяться будешь, что так говорила. Народ тут славный, точно. Меня тоже поставили с одним. Хороший такой парень… И бригадир хорошая… Говорит, молодец, что хоть так сработал. Хочешь, я попрошу, она переведет тебя в нашу бригаду? Мы тоже бетонные работы будем делать. Вот выроем траншеи под фундамент ТЭЦ — и бетонировать надо. У нас и плотники есть, и каменщики, потому что комплексная бригада. Мы сегодня для арматурной мастерской место готовили: будут делать арматуру, чтобы не привозить с других участков. Хочешь, попрошу Першину?
Галя слушала, но плохо понимала. Одно знала, что едва ли она привыкнет к работе и людям, с которыми пришлось начать первый трудовой день.
— Нет, Илья, — сказала она. — Я ведь даже не представляла, что это за работа. Слышала, а не представляла. Я сегодня подумала: пройдет несколько лет, и ребята из школы пойдут на стройки и заводы, не думая и не мечтая о чем-то другом, все будет само собой разумеющимся. А мы все же по-иному хотели…
— Ты жалеешь, что не попыталась сдавать в институт? Не сознаешься, а жалеешь. И, наверно, клянешь меня за то, что уговорил идти сюда…
— Что ты, Илья. У меня своя голова на плечах. Захотела — и пришла. А что не знала, как тут, — это верно.
— Через неделю ты будешь говорить по-другому. Привыкнешь. Точно! — убежденно добавил он. Он хотел еще что-то сказать, но за стеной послышался грохот раскатившихся кирпичей. Илья заглянул в оконный проем и увидел сконфуженного Гогу Соловьева.
— Щиток упал, — сказал Гога, вылезая к ним через окно.
Его тянуло на разговор, потому что говорили здесь не об арматуре, а о школе, о тяжести работы — самом близком ему.
— Вот и Гога скажет: работа интересная, и народ тут замечательный, — проговорил Илья, ничуть не удивившись появлению кладовщика.
— Лучше не надо. Блеск! — сказал Гога. Он стоял перед ними, отряхиваясь от пыли, потом пятерней провел по длинным волосам. — Будем друзьями, — продолжал он уже с воодушевлением. — Как и вы, попал сюда по недоразумению. Второй год бухаю. Стаж!.. Кажется, вечность проработал. Страшно утомительно идет время. На исходе лето, впереди бледная осень. Б-р-р! — И, повернувшись к Гале, запросто предложил: — Слушай, девочка, я хорошо понял. Бетон не для нежных рук, и брызги его не для милого личика. Тебе нужна другая работа. Не горюй, все будет в порядке. Есть приятель: мальчик-люкс. Он говорил, им помощник нужен. Будешь поглядывать в нивелир и отметочки делать, высоту измерять и так далее. Блеск, не работа! Измерение высоты! Виталий все меня звал в геодезисты, да я тут устроился неплохо. Блеск! — еще раз повторил он.
Гога замолк, и воцарилось такое молчание, что он нервно поежился.
— Что? — спросил он Илью, остолбенело смотревшего на него.
— Да н-ничего, — заикаясь от волнения, сказал, наконец, Илья и поднялся, намереваясь полезть в драку.
— Оставь его, пусть, — остановила Галя и впервые за все это время улыбнулась. Гога показался ей очень забавным.
— Хорошо, — согласился Илья. — Только пусть он выбирает выражения, когда о тебе говорит, — и добавил вполголоса: — «Блеск! Впереди бледная осень. Б-р-р!»
— Ого! — удивился Гога, услышав свои слова. Что-то ему не понравилось, и он сказал: — Тьма, что делать.
Из столовой вышел Генка Забелин, посмотрел по сторонам и, насвистывая, направился к гаражу. Увидев напухшие глаза девушки, злого Илью и с ними кладовщика, Генка сразу оценил обстановку:
— Что, спецовку не дает? — спросил он Галю. — А вы ему физиономию поцарапайте!
— Видите! — завопил Гога. — Все тут такие! Только и слышишь грубости… «Становитесь людьми!» Да, станешь, как же! Где хорошего набраться? Что было, растеряешь!
— У тебя было? — с веселым любопытством спросил Генка. — Говори, что у тебя было? — Да еще подмигнул Илье и Гале: послушайте, мол, люди добрые, что у него было.
Гога оглядел всех и промолчал.
Глава пятая
Из комнаты по всему коридору разносилась песня: «Первый батальон, вперед, в атаку…»
Генка, помешкав немного, осторожно постучал.
— Войди, о человек! — крикнули из комнаты.
Генка облегченно вздохнул и рассмеялся. Василий в хорошем настроении. Толкнул легкую, щербатую дверь.
Как всегда, ужасный беспорядок. Кровать кое-как прикрыта одеялом, на полу окурки, и стелется к потолку сизый табачный дым. У ног брата палитра с живописными ляпками красок, она всегда напоминала Генке фанерку, случайно побывавшую под куриным насестом. Василий сидел перед полотном, натянутым на легкий подрамник, и курил.
Генка сразу подошел к окну, открыл форточку. Дым потянул на улицу легкой завесой.
— Генок, не ругай, все в порядке, — сказал Василий.
Генка взглянул на картину. Вот уже который день ему кажется, что все в ней на своем месте, а Василий часами сидит и не столько подправляет, сколько думает. Весь извелся за последние недели.
— Гена, обед я не варил. Тошно варить из картошки. Остального, как ты знаешь, у нас сегодня ничего нет.
— Я пообедал, — сказал Генка. — А на ужин что-нибудь сообразим.
— Ты разве не идешь сегодня строить собственный дом?
— Не собственный, а своими руками, — поправил Генка. — Я тебе сколько раз объяснял.
— Какая разница, — возразил Василий. — Важно, чтобы он был построен и мы получили в нем квартиру.
— Комнату, — терпеливо поправил Генка. — Квартиру дают на большую семью, а нас двое.
— Ладно, — согласился Василий. — Значит, ты сегодня не пойдешь?
— Пожалуй, я вообще больше не пойду. Я уступил свое место Сереге Теплякову. Ему хотелось строить дом. Он живет в общежитии, а старше меня втрое. Пускай будет вместо меня.
— Как хочешь, — без интереса сказал Василий.
— Мне надоело каждый день бегать с одной работы на другую, — пояснил Генка. — Проживем и здесь. Последнее время я не высыпаюсь, а сплю даже больше, чем раньше.
— Иногда бывает, — сказал Василий. — Если ты отдал свое место, ладно, будем жить здесь, я согласен.
Генка вышел в коридор и долго плескался у крана. Потом, вытираясь мохнатым застиранным полотенцем, встал позади брата, не сразу решаясь сказать, что думал.
— Першина просила передать, чтобы ты приезжал рисовать экскаваторщика.
Василий пристально посмотрел ему в глаза.
— Перевезенцева? — спросил он.
— Ага.
— И ты мне передаешь это? Ты тоже считаешь, что его надо рисовать?
— Не знаю, надо ли его рисовать, — сказал Генка, не глядя на брата. — До получки у нас никогда не хватает. На стройке оформлять много чего надо.
— Значит, надо идти, — сказал Василий и добавил с надеждой: — Может, картину на выставке купят. Пропустят ее на выставку?
— Я спрашивал Першину, понравится ли картина. Она сказала: «Не думаю».
— Что сказала Першина? — встрепенувшись, спросил Василий.
— «Не думаю».
Складка легла у Василия на переносице, словно он собирался чихнуть.
— Ты не знаешь, почему она так решила?
— Мрачная. Все любят веселое. Кому хочется плакать?
— Первый батальон!.. — пропел Василий и хмыкнул. — Генок, это самая веселая картина в мире. Точнее, она смешна, как мир. Жил себе парень, радовался всему, девушку любил. Потом война… Долг потребовал: «Иди воюй!» И он воевал. А пришел с фронта — стал наверстывать упущенное. Что из того, что калекой остался, а девушка другого полюбила! Главное, не убили в нем стремления к цели. Чем же плоха картина? — Василий отбросил папиросу и тут же закурил новую, руки его дрожали.
