Виктор Московкин - Золотые яблоки
— Это ты к чему? — спросил Генка, насторожившись.
— Да так… Погляжу, валом валят на стройку. В институт не прошли, так хоть комсомольскую путевку скорей заиметь — все праздничнее.
— О чем ты? — еще строже спросил Генка.
— А ты не догадался? — язвительно сказал Илья. — Ему хотелось, чтобы выпускники навзрыд ревели, как этот самый заблудившийся Мамкин: «Ах, в институт не прошел, ах, что делать?» Только не охают они, а идут и работают, вот ему и кажется странным. Не верит им, думает — напускное, думает — в праздничные пиджаки оделись, а на самом деле охают и ахают, считают себя разнесчастными людьми.
— Вот как, — задумчиво проговорил Генка. — Мне, правда, тоже не совсем понятно: зачем учиться, когда с ломом? Работать, конечно, нужно, чтобы не стать опять обезьяной. Только учеба эта ни к чему.
— От учения человек становится сознательней — понимать надо, — поспешил сказать Кобяков. — Сознательно усматривает, как получше устроиться, при случае сознательно подставит ножку другому.
— Слушай! — возмутился Генка. — Зачем ты это нам рассказываешь?.. Тебя просят?
— Да я разве рассказываю? Отвечаю на твои мысли, дурень, — сказал Кобяков. — Счастливо оставаться.
И ушел, пружинисто и легко прыгая по взрытой земле.
«Вот так встретились, — подумал Илья. — Странное дело: увидишь человека — одним покажется, поговоришь — совсем другое впечатление».
— Зачем он приходил сюда? — спросил у Генки.
— А кто его знает! Наговорил чуши, противно стало.
Он взял лопату и молча принялся рыть яму. Оба старались не смотреть друг другу в глаза, словно чего стыдились. Потом Генка опять сказал:
— Я его хорошо не знаю. Но всегда так: поговорит, и потом будто ты виноват перед всеми.
— Зачем тогда поддакиваешь ему?
— Я поддакиваю? — удивился Генка. — Откуда ты взял?
— Ладно, — сказал Илья. — Давай поднажмем и — обедать.
Поработали немного, но так, что спины взмокли. Затем Генка выпрямился, вздохнул.
— Он, наверно, страшно умный. Все время говорит не как все.
— Сейчас я тебя обзову болваном, и считай меня умным.
Генка изумленно поднял голову.
— Объясни.
— Посмеиваться над другими — ума много не надо.
— А! Так бы и сказал сразу. А то — «болван». Сам не лучше, — расправил плечи, потянулся и заметил, зевая: — Земличка не дай бог! По-моему, тут дорога.
Илья невольно оглянулся. Низина — конца-краю ей нет, всюду мелкий кустарник и площадки, заваленные кирпичом и лесом. На каждой из них со временем поднимется здание — частичка будущего завода. Ближе к шоссе видны металлические мачты высоковольтной линии. А левее разбросаны небольшие деревеньки — улицы голые, без деревца. Скучные места, хорошо, что строят завод. Площадка, где они роют ямы для арматурной мастерской, на высоком месте и заросла травой. Илья пытается понять, почему Генка решил, что здесь проходит дорога. Никакого следа.
— По-моему, тут дорога, — упрямо повторил Генка.
Глава третья
Прорабская будка — это и столовая, и кладовая, и комната отдыха, где можно почитать и сыграть в домино.
Когда Илья и Генка пришли на обед, возле будки стоял кладовщик Гога Соловьев, а около него переминался с ноги на ногу щуплый рабочий, похожий на подростка. На Гоге был совсем приличный пиджак и темные сатиновые брюки на резинках, на ногах — коричневые туфли с обшарпанными, но тщательно начищенными носами. Лицо у Гоги продолговатое и бледное, а черные волосы — хоть и жидкие, но почти до самых плеч — ни дать, ни взять ученик духовной семинарии. А на рабочем, стоявшем около него, — потрепанная брезентовая куртка с заплатами на локтях и такие же брюки, заправленные в голенища кирзовых сапог. Гога посматривал на него чуть презрительно, скривив тонкие губы. Взгляд щуплого рабочего был заискивающий. Сразу понятно, кто просящий, а кто дающий.
— Здорово, Серега, — сказал Генка рабочему.
— Здравствуй, Гена, — сказал Серега и ласково, даже застенчиво улыбнулся. — Как тебе сегодня работалось?
— Прилично. У меня сегодня хороший помощник. Знакомься, это Илья Коровин. Поступил сюда, потому что в институт не попал.
Серега с любопытством взглянул голубыми кроткими глазами на Илью, который стоял чуть позади и отряхивал от пыли костюм.
— Как жаль, — сказал он. — В свое время я тоже экзамены держал.
— Скажи ты! — удивился Генка. — Где экзамены держал?
— Где? — свирепо передразнил Серега. — Ты думаешь, в наше время школ не было? — Помолчав, добавил с ехидством: — Некоторые думают.
— Ладно, не задирайся, — сказал Генка. — Чего у него выпрашиваешь? — И кивнул на кладовщика, похожего на ученика духовной семинарии.
— Да вот, спецовку. Своя одежонка порвалась. — Серега потряс куртку за полу. — Еще на фабрике дали. Там и валенки давали.
— Даже валенки?
— Толстенные… Кочегарам всегда валенки дают. — Подумал немножко и опять добавил: — Толстенные…
Гога зевнул и лениво пошел в кладовую, через минуту вынес брезентовую куртку и брюки, встряхнул, любовно разгладил складки.
— Теперь до смерти не износишь, — сказал он. — Расписывайся.
Серега порозовел от волнения. Долго прилаживался к ведомости, придирчиво оглядывал карандаш, который подал ему Гога, и неожиданно расписался с такой закорючкой, что Генка ахнул.
— Как министр, — похвалил он.
Но кладовщик взглянул на подпись и поморщился:
— Что за народ! Расписываться как следует не может. Темнота! Пойми теперь, что руку приложил Тепляков.
— В армии писарем был, — смущенно улыбаясь, пояснил Серега. — А после шофером работал и потом на фабрике… кочегаром.
Он отошел в сторону и стал примерять спецовку. Она была слишком велика для него. Но Серега особенно не печалился: из большой маленькая выйдет.
— Спустишься в котлован — девчата в обморок, — одобрительно заметил Генка. — Красивей парня не найти. К тому же, если резинки продеть в рукава и к поясу, — совсем модник, не хуже Гоги.
— Темнота, — презрительно сказал Гога и посмотрел на небо, где плыли белые барашки облаков.
— Когда мне дашь спецовку? — спросил Генка.
— Пока в своем походишь, — ответил Гога, не удостаивая Генку взглядом. — В ведомости тебя нет.
— Вот заноза! Когда же я буду в ведомости?
— Спрашивай Першину. Мне что укажут, то и делаю.
— А по своему разуму что-нибудь делаешь? — осведомился Генка.
Гога сделал вид, что ничего не слышал. Стал запирать кладовую, а ребята пошли обедать.
У входа в столовую сидел на лавочке Виталий Кобяков — мальчик-люкс. Шагах в десяти две девушки в брезентовых спецовках, в рукавицах разгружали машину с арматурой — решетки из проволоки толщиной с палец. Кобяков смотрел на них спокойно и внимательно, как смотрят из окна поезда на телеграфные столбы. Несколько решеток сцепилось, и девушке, которая была у машины, пришлось принять все сразу. Под тяжестью она переступила ногами, на открытой шее напряглись синие жилки. Илья в два прыжка подскочил к ней, стал помогать. Девушка сначала удивленно вскинула на него продолговатые, кофейного цвета глаза и тут же прикрыла их ресницами, пряча улыбку.
— Спасибо, — певуче проговорила она, когда решетки были сброшены на землю, и опять блеснули ее глаза.
Отряхивая от ржавчины руки, Илья повернулся и заметил на Генкином лице глупую ухмылку. А Виталий Кобяков сидел на лавочке и хохотал: желтоватая кожа около глаз собралась в мелкие складки.
— Так завоевывают женские сердца, — сказал он и подмигнул Илье. — Опыт, видать, есть.
Девушки, разгружавшие арматуру, забрались в кузов, и машина тронулась.
— Что же ты с ней не договорился, шляпа, — с сожалением сказал Кобяков и кивнул на девушку в ватнике, посматривавшую на них. — Вечерком она бы тебя отблагодарила.
Илья густо покраснел, но смолчал. А Кобяков опять засмеялся, и опять желтоватая кожа у глаз собралась в мелкие складки.
— «Странно… — подумал Илья. — Когда смеется, лицо становится злым. Что же он такое?..»
— Ловко у тебя получилось, — говорил Генка, поднимаясь с Ильей по затоптанным ступенькам крылечка. — Мне бы в жизнь не додуматься, чтобы помочь девчонке. Пусть сидят дома, раз тяжело.
Илья покосился на него сверху вниз. Спорить с Генкой тоже не хотелось.
В столовой, которая занимала половину тесового барака, было полно народу. Генка сразу затерялся среди своих знакомых. Не дождавшись его, Илья выбил талоны только себе и встал в очередь у раздаточной. Но простоял минут пятнадцать и почувствовал что-то неладное: очередь не продвинулась ни на шаг. Дивясь, он стал приглядываться, что же происходит. До него стояло человек десять. Он был за здоровым рыжим детиной, который сжимал в потном кулаке кучу талонов. «На весь плотницкий колхоз», — самодовольно объяснил он Илье. Подошел юркий паренек, тоже с кучей талонов, и пристроился в очередь. Детина хотя и ничего не сказал ему, но начал поглядывать на часы и бурчать что-то себе под нос. Тогда паренек перепустил его, и тот очутился перед Ильей.
