Виктор Московкин - Золотые яблоки
— Начал.
— Да ну! Это на стройке-то? Интересно-о!
— А куда было поступать? Подскажи, если ты такой умный. На завод еще и не на каждый возьмут. Хотел в Сибирь махнуть, а секретарь райкома говорит: «Брось ерунду пороть, здесь рабочие нужнее». И устроился.
— В институт почему не пошел? Испугался, что ли, приемных экзаменов? Или теперь вообще не принимают, пока не поработаешь?
Илья замешкался с ответом, и Генка продолжал:
— Вообще-то правильно. А то вас, оболтусов, десять лет учат, а вы на экзаменах все равно ни «бе», ни «ме». Долби теперь землю.
— Точно. Долби теперь землю, — повторил Илья. — Отработал, выспался и опять долби. Говорят, мужество человека в том и заключается, что он каждый день умеет делать одно и то же.
— У нас кладовщиком работает Гога Соловьев, тоже из десятилетки, — сказал Генка. — Дубина несусветная…
— Спасибо, — сказал Илья, приняв замечание на свой счет.
Внешность у Генки приметная: выгоревшая кепочка с козырьком с воробьиное крылышко, косая челка, спадающая на лоб, и белый шелковый шарф, концы которого выбились из-под пиджака и мешают работать. Генка бережно ловит их на ладонь и закидывает за спину. Лопату он держит на вытянутых руках, словно боится запачкать ботинки.
— Все у вас так работают?
— У нас-то? — Генка сощурился в сторону прорабской будки — длинного тесового барака метрах в пятистах от них. — У нас все так. Как же еще? У вас, разве, по-другому?
— Все же побыстрее можешь? — спросил Илья.
Ему самому хочется бросить лом — с непривычки болят плечи, руки становятся непослушными, — да ведь никто за него рыть не будет. Завалиться бы на траву да вздремнуть или пойти к котловану, взглянуть, как там Галя. По-хорошему улыбнулся, вспомнив ее.
— Быстрей я могу, — словно издалека доносится до него голос Генки Забелина. — Только зачем? Одну яму вырыли — двадцать пять осталось, все выроем — новую работу дадут. Начальство у нас бдительное, скучать не даст.
— Зато завод быстрее построим, — без охоты возразил Илья. — Для чего пришли сюда?
— Ладно, построим завод, — согласился Генка. — А дальше? Землекопы больше не потребуются.
— На новое место поедем. Теперь куда хочешь поезжай, кругом стройки.
— Снова торопиться поедем? — в прищуренных Генкиных глазах уже знакомые Илье насмешливые огоньки. — Этак и жизни не увидишь. Нет уж, дудки! Пусть начальство торопится.
Бульдозер надрывно ревел. Подцепив куст, он всей своей мощью старался вывернуть его, гусеницы проворачивались, зарывались в землю.
Словно очнувшись от оцепенения, Илья с силой вонзил лом в землю. Мелкий камешек, сверкнув искоркой, вылетел из-под лома, попал в Генку.
— Осторожнее, Полтора Ивана. Без глаз оставишь.
— Я бы хотел без тебя остаться! Надоел! Зачем представляешься!
Генка озадаченно потер ухо и спросил:
— А ты что представляешься? Думаешь, поверю, что доволен? «Завод быстрее построим, на другое место поедем». Поедешь ты, дожидайся. Получишь трудовую книжку — и фю-и-ить, поминай, как звали. Нагляделись мы на таких, которые хорошими словами шпарят. Вроде горы ворочают, а на деле — смехота одна.
Генка отшвырнул лопату, закинул концы белого шарфа за спину и уселся в сторонке на траву. Не спеша вынул из кармана помятую тонкую папироску длиной с добрый карандаш, прикурил и похвастался:
— Километр курим, два бросаем.
Илья не обращал на него внимания. Ворошил ломом землю, выгребал лопатой. У одного получалось даже спорее.
Обидно, что Генка причислил его к тем, для которых важен трудовой стаж, и только. Год назад Илья мог бы поступить в технологический институт — институт только что открыли, выпускники из других городов еще и не знали об этом, конкурс был небольшой. Многие его товарищи, не задумываясь, так и сделали. А он решил, что надо бы прежде выяснить, к чему его тянет. В школе об этом как-то не думалось: «Вот окончу десятый, тогда…»
Раз стоял у открытой двери фотоателье, разглядывал на витрине портреты городских красавиц и случайно услышал, как фотограф говорил кому-то: «Надо, наконец, взять помощника, какого-нибудь паренька…» — «Так возьмите меня», — просунув голову в дверь, предложил Илья. В тот же день его приняли на работу, которая поначалу показалась очень интересной. Но уже через полгода Илья понял, что это не то, чего ему хотелось бы. К фотографии он остался равнодушен. Он уже подумывал уйти, но однажды ему заявили, что он может завтра не выходить на работу — попал под сокращение. Это было кстати. Илья с легким сердцем забрал документы, получил двухнедельное пособие и заявил матери, что хочет уехать в Сибирь… А теперь — на стройке крупнейшего завода. Разнорабочим он, конечно, и не собирается долго быть, выберет себе специальность по душе. Какую — еще не ясно, это он решит, когда немного освоится.
— Работа дураков любит…
Снова Генка. Курит и беседует сам с собой.
— Тут вкалываешь, а другие сидят.
— Сиди, — беззлобно отозвался Илья. — Все равно от тебя толку мало.
Генка, к его удивлению, рассердился.
— Что ты ворчишь на меня? Первый день, понимаешь, и ворчит. Уж не думаешь ли, что ты всех дельнее, что с твоим приходом завод зараз выстроится?
— Наверное, думаю, — усмехнулся Илья. — Зачем же тогда приходить сюда.
— А я ведь вовсе не о тебе говорил: «Вкалываешь, а другие сидят», — пояснил Генка. — Першина разогнала бригаду на десять объектов. Тут спину гнешь, а там, может, поплевывают в небо. Денежки поровну. Я знаю, что говорю… У нас раз было: месяц все вместе работали — в день дай бог приходилось, потому что все на виду, все видно, кто и как. А потом вот так же поразбросали кого куда, пришло время закрыть наряды — а выработки-то и нету, хитрили все потому что. Раз бригада, пусть все вместе работают.
Генка потянулся и застыл: неподалеку от них в сторону прорабской будки шла группа людей с геодезическими приборами.
— Неужели обед? Здорово! С тобой как в театре: не замечаешь, куда время идет.
Один из геодезистов повернул к ребятам. Генка пристально смотрел на него.
— Мальчик-люкс зачем-то к нам, — сказал он. — Гога Соловьев его так зовет. А фамилия у него обыкновенная — Виталий Кобяков.
— Люкс? — переспросил Илья, с удивлением узнавая красивого парня в синем берете, который ехал на подножке самосвала и кричал шоферу: «Мы еще встретимся!» Да, это был он.
— Привет квалифицированному рабочему классу! — еще издалека крикнул Кобяков, усмехнулся, показав белые зубы.
— Ладно, — без обиды сказал ему Генка. — Не всем быть бездельниками.
— Что, неправда? — спросил Кобяков, присаживаясь рядом с Генкой и прикуривая от его папиросы. — Рабочий класс — основа основ, как в книжках пишут. Двигатель истории. — Только что-то вы не в ладу с историей. Плохо поддается, а?
— Все наше, — сказал Илья.
Кобяков покосился в его сторону, затягиваясь дымом, спросил:
— По-моему, это вы стояли утром у котлованов? С девушкой, светленькой такой и хорошенькой, как цветок?
— Может быть, — неохотно ответил Илья и нахмурился.
Раз он сидел у Гали в комнате. Она искала книжку, которая куда-то запропастилась, потом, отчаявшись найти, позвала младшего брата и учинила допрос. Андрейка нашел книжку на подоконнике, за стопкой тетрадей, и радостно закричал: «Вот она! Какой я примечательный, правда?»
«Тоже примечательный, — подумал Илья о Кобякове, — заметил: хорошенькая, как цветок».
— А у вас тут не очень весело, — после некоторого молчания сказал Кобяков. Живые, острые глаза его сверлили Илью, ощупывали вплоть до складок на одежде.
— Да уж какое веселье, — махнул рукой Генка. — Смотри, надулся и долбит. Будто и нравится.
— Точно, — ответил Илья. — Нравится, потому что нужно за себя, да и за тебя работать.
Генка совсем обрадовался:
— Видал, чему его в школе научили? И нужно, и нравится! — Подумал немного и уже серьезнее спросил: — Тебе в самом деле нравится работать?
— А ты как думал, — усмехнулся Илья.
— У меня знакомый один был, — вмешался Кобяков, лениво попыхивая дымом. — Мамкин — фамилия. Он еще маленький был. Ушел раз к трамвайной остановке и заблудился. Навзрыд ревет. Подошел милиционер, спрашивает: «Что с тобой, мальчик?» — «Заблудился». — «Ну, это легко поправимо. Чей ты?» — «Мамкин». — «Да я знаю, что мамкин. А фамилия твоя как?» — «Мамкин». Милиционер пожал плечами и свел в отделение. Сидел, бедняга, целую ночь, пока родители не отыскали. Но это так, к слову. Когда Мамкин подрос, любил надевать по воскресеньям праздничный пиджак. Наденет — и мысли у него становятся праздничными: не поругается ни с кем, никого не обидит. А вечером повесит пиджак в шкаф — и на целую неделю опять обычный, до следующего воскресенья. Вот как бывает.
